Владимир Лещенко - Чародей фараона
– Позволено ли мне будет выступить на совете вождей? – осторожно поинтересовался эфиопский колдун.
Удивленный Наакон кивнул. Джедефхор тоже не стал возражать.
– Зачем проливать кровь наших собственных воинов, если мы можем послать в самое пекло чужих?
– Что ты имеешь в виду? – вопросил Рыжебородый.
– Ливийцы, – просто ответил чародей. – Отчего бы не нанять их?
– Так их ведь нет поблизости, – удивился Данька. – Ищи ветра в пустыне!
– Они наши враги! – безапелляционно отрезал Джедефхор. – И ни за что не пойдут на соглашение с нами.
Кудесник низехонько поклонился обоим и парировал:
– Ливийцы, что те пустынные гиены, всегда вертятся поблизости от места, где есть чем поживиться. Они никуда и не думали убираться, следуя за нами по пятам. Разведчики донесли, что их лагерь в четырех полетах стрелы от нашего. Что ж до того, что они не пойдут на сделку со своими врагами, так эти шакалы весьма беспринципны. За богатый посул отца родного продадут.
– Думаю, это выход, – сказал Рахотеп.
– И мне так кажется, – поддакнул Каи.
– Быть по сему, – решил Рыжебородый.
– Но как нам с ними связаться? – не стал упорствовать и египетский царевич.
– Зашлем к ним… Круха.
Ливийский колдун по‑прежнему содержался в заложниках. Наакон поостерегся его отпускать, чтобы зловредный старик не выкинул какую‑нибудь пакость.
– Можно предложить им, ну, скажем, треть из того, что мы возьмем в храме в качестве трофеев.
– Я не собираюсь грабить дом великого Тота! – вскричал Джедефхор.
– Но об этом ливийцам знать совсем не обязательно, – хитро сощурился эфиоп.
Через какой‑нибудь час после отъезда Круха в лагерь явились вожди ливийцев. Преобладал молодняк. По всей видимости, после позорного поражения Самасиха во вражеском стане произошел переворот, и к власти пришло юное поколение.
Эфиопский маг оказался прав. Жадные разбойники не смогли побороть соблазн безнаказанно пограбить храм чужого бога.
– Нам – половина добычи! – выдвинули они свои требования. – Иначе дела не будет. Атакуйте сами!
Презрительно посмеиваясь над наглостью варваров, сын Хуфу согласился удовлетворить их запросы.
– А где Крух? – невинно осведомился Данька, не увидев среди прибывших прислужника Нгаа.
– Нам пришлось его связать, – ответил молодой ливиец. – Старик тронулся умом. Беснуется, кричит, что в храме Птицеголового окопались злые духи, которые сильнее, чем сам непостижимый и ужасный Нгаа. Что вы тут с ним сотворили?
Данила переглянулся с Джедефхором. Принц сделал страшные глаза.
– Пустыня! – развел руками Наакон‑младший. – Она лишала разума и не таких мудрецов.
Ливийский вождь кивнул, и больше к этому вопросу уже не возвращались.
Быстро согласовали план военных действий. Наемникам понравилась идея Рыжебородого атаковать одновременно с фронта и тыла. Они сразу заявили, что пойдут в тыл. Еще бы, кинуться всей массой на полусонных жрецов, а под шумок прибрать все, что не так лежит.
– У нас нет осадных орудий, – посетовал голубоглазый. – Того же тарана…
– Ничего! – бесцеремонно перебил его желторотый ливиец, и Рахотеп едва не лишился рассудка от гнева. – Мы вам одолжим… За небольшую плату, разумеется.
Шакалы пустыни и впрямь оказались экипированы так, словно собирались вести долгую и полномасштабную военную кампанию против небольшого города. У них имелась парочка прекрасных таранов, выполненных из прочнейшего ливанского кедра, обитого бронзой; десятка два осадных лестниц; мотки прочной веревки с бронзовыми крючьями‑кошками. Представив, что все это могло пойти в ход при осаде какой‑нибудь из пограничных крепостей Та‑Мери, Рахотеп злобно поругивался. Но потихоньку, себе под нос, не желая портить отношения с нежданными «союзничками».
До рассвета оставалось часа два или три, когда храм Тота был атакован.
Полтора десятка эфиопов, взяв наперевес таран, подошли к пилону и, раскачав массивное бревно, бухнули бронзой о бронзу.
Отряд египетских лучников, натянув тетивы, приготовился засыпать стены у врат, буде там покажется кто живой, тучей остроносых стрел.
Темная масса ливийцев, обойдя цитадель с тыла, устремилась с лестницами и веревками к задней стене храмовой ограды.
Джедефхор, Данька с Упуатом, Наакон‑младший и Каи замерли на возвышении, напряженно наблюдая за началом атаки.
«Бум! Бум! Бум!» – забасил таран.
«Хрясь! Хрясь! Хрясь!» – в такт ему заработали боевые эфиопские топоры из черной бронзы.
Храм безмолвствовал, как бы прислушиваясь к новым, непонятным ощущениям, потревожившим его организм. На стенах пока никто не появлялся.
– Вымерли они там все, что ли? – удивился кушанец. Ответом ему стал долгий, тоскливый вой Упуата, ни с того ни с сего решившего пообщаться с полной луной.
– Ты чего? – цыкнул на волчка Даниил, но тот и не думал униматься.
Наоборот, песнь его становилась с каждым мгновением все заунывнее.
– Как по покойнику плачет! – сотворил охраняющий жест Каи. – Не к добру это, ой не к добру!
– Не каркай! – осадил его археолог.
Он присел на корточки рядом с Путеводителем, обхватил его рукой за шею и начал нашептывать в остро торчащее ухо ласковые, успокаивающие слова.
Однако нетеру, казалось, впал в транс. Его голова раскачивалась взад‑вперед, желтые миндалевидные глаза закатились, розовый язык вывалился наружу.
– Вели своим людям отойти! – мгновенно среагировал на эту сцену Джедефхор. – Немедленно!
– Поздно! – вскричал Наакон и ткнул пальцем куда‑то вперед.
У пилона творилось нечто непонятное.
Под ногами у эфиопов вдруг затряслась земля. Большая часть рослых, могучих воинов, не удержав равновесия, упала. Оставшиеся на ногах сначала замерли, ошалев от неожиданности и испуга, а затем бросились прочь от ворот. Но твердь продолжала сотрясаться мелкой дрожью, и бежать по ней было практически невозможно. Людей подбрасывало, словно камешки на чьей‑то гигантской ладони.
Затем грунт пошел трещинами. Сначала образовался широкий разлом прямо поперек дороги, отрезав эфиопам путь назад, в лагерь. Тогда они снова метнулись к воротам, пытаясь уцепиться за выпуклости бронзовой обивки и забраться по ним вверх, лишь бы подальше от сошедшей с ума земли. Очумевшие от ужаса люди отталкивали друг друга от створок, казавшихся им единственным путем к спасению. Сильнейшие попирали ногами более слабых, наступая им на головы. Слабые сопротивлялись что было сил, пуская в ход зубы и ногти.
И тут бронзовые листы обивки пошли яркими сине‑белыми искрами. Те ловкачи, которым таки удалось вскарабкаться повыше, заорав благим матом, сверзились на землю. Остальные, обрадовавшись, что места освободились, ринулись поскорее их занять. Но не тут‑то было! От бронзы шел непонятный жар, не позволяющий до нее дотронуться. Он ощущался даже на расстоянии вытянутой руки.
Между тем трещины зазмеились уже под самыми ногами. Эфиопы оказались зажатыми с двух сторон. Впереди – разлом, уже превратившийся чуть ли не в пропасть; сзади – обжигающие створки ворот. Люди сгрудились на последнем, крохотном пятачке еще относительно спокойного грунта.
Рыжебородый только бессильно скрежетал зубами, наблюдая за мытарствами своих воинов. Джедефхор, чтобы хоть немного приободрить соратника по оружию, подошел к нему и положил руку на плечо кушанца. Упуат выл не переставая.
Вперед вышел эфиопский колдун.
– Слушайте, братья мои, слова Мулунгувы! – протяжно начал он громким голосом. – Не поддавайтесь страху! Не дайте злобным чужеземным демонам повода посмеяться над вами! Недостойны они того, чтобы видеть испуг на лицах сыновей прекрасного Куша!
Говорил чародей намеренно по‑египетски, чтобы понимать его могли и те, кто засел за храмовыми стенами.
– Братья мои! Сделайте так, чтобы ваша смерть стала вашей славой!
Выкрикнув это, маг поставил перед собой верный походный тамтам и стал ладонью выбивать на нем медленный ритм. Потом к мелодии присоединилась печальная, похожая на рыдания песня. Ее Мулунгува пел уже на родном языке.
Воины у ворот заметно приободрились. Они вытянулись в полный рост и расправили плечи. А затем тоже подхватили слова похоронного гимна, уже не обращая внимания на то, что творилось вокруг них. Пятачок «спокойной» земли все сужался и сужался, пока совсем не исчез. И вот один эфиоп рухнул в разверзшуюся у его ног бездну, за ним последовал другой, третий. Но пение не прекращалось.
Пока у ворот не осталось ни одной живой души.
Только тогда умолк тамтам Мулунгувы. В скорбном молчании смотрели египтяне и соплеменники павших на гигантскую воронку, образовавшуюся перед пилоном храма Тота. Краев ее коснулись лучи восходящего солнца, окрасив в алый цвет. Окровавленная пасть хищника – вот что напоминала сейчас эта яма.
Продолжалось это жуткое видение недолго, какие‑то считанные мгновения, после чего края воронки сошлись. На ее месте вновь оказалась мощеная дорога, ведущая к храму. И ничего не напоминало о только что разыгравшейся под его стенами трагедии. Как будто ее не было в помине.
