Терри Пратчетт - Маленький свободный народец
Тиффани лежала в постели, ощущая запах притирки, которой мама обработала ей виски. Должно быть, тебя ударили по голове, сказала мама, ты всё время за неё хватаешься.
Выходит… краснолицый Роланд — герой, да? А она, Тиффани, в этой истории — ни дать ни взять та глупая принцесса, которая сломала ножку и всё время хлопалась в обморок. Это нечестно!
Тиффани протянула руку к столику у кровати, куда она положила невидимую шляпу. Мама потом поставила на то же самое место чашку бульона, но шляпа никуда не исчезла. Пальцы Тиффани ощутили шероховатость полей.
Мы никогда не просим о награде, подумала она. Кроме того, это ведь был её секрет. Никто не должен знать о маленьком свободном народце. Конечно, Винворт некоторое время носился по дому, обмотавшись скатертью вокруг пояса и крича: «Пи-пи-писклики! Ща кыкс жмякну тя в башмаке!», но господин Болен так радовался возвращению сына и был так счастлив, что сын в кои веки говорит о чём-то кроме сладостей, что на первых порах не прислушивался к тому, что именно говорит малыш.
Нет, рассказывать никому нельзя. Во-первых, никто не поверит. Во-вторых, если люди всё-таки поверят, то отправятся наверх и станут шарить вокруг кургана пикетов. А это недопустимо.
Как бы поступила матушка Болен?
Матушка Болен ничего бы не сказала. Она часто ничего не говорила. Просто улыбалась про себя, попыхивая трубочкой и выжидая, когда придёт время…
Тиффани улыбнулась про себя.
Она уснула, и сны ей не снились. День миновал.
И ещё один день.
На третий день шёл дождь. Пока все были заняты и никто не мог её видеть, Тиффани сняла с полки на кухне фарфоровую пастушку, положила в мешок и побежала на верхние пастбища.
Самые грозные тучи обходили Меловые холмы стороной — холмы рассекали их надвое, словно нос корабля. Но всё равно к тому времени, когда Тиффани добралась до места, где торчали из земли четыре железных колеса и пузатая печка, уже основательно лило. Она вырезала квадратный кусок дёрна, аккуратно выдолбила ямку в меле, уложила пастушку туда и вернула дёрн на место. Под таким дождём трава, может быть, приживётся. Тиффани казалось, что сделать это было необходимо. И она готова была поклясться, что рядом на миг запахло «Весёлым капитаном».
Потом она отправилась к кургану пикетов. Она ведь знала, что они там, верно? И ходить проверять, правда ли они живут в кургане… ну, это ведь значило бы, будто она не уверена, да? А у них и так забот хватает. Им надо было помянуть старую кельду. И вообще. Дел по горло. Так она убеждала себя. Она до сих пор не ходила к ним вовсе не потому, что боялась обнаружить в норе только кроликов. Совершенно не потому.
Она была кельда. А кельда в ответе за клан.
Из норы доносились голоса. И музыка. Всё стихло, когда Тиффани заглянула в лаз, пытаясь что-то разглядеть в полумраке. Она осторожно вытащила из мешка бутылку особой овечьей притирки и дала ей соскользнуть в нору.
Тиффани пошла прочь, и еле слышная музыка заиграла снова.
В небе, держась ниже облаков, лениво кружил канюк. Тиффани помахала ему, и, кажется, маленькая фигурка на спине птицы махнула ей в ответ.
На четвёртый день Тиффани сбивала масло и хлопотала по дому. Но не одна.
— А теперь пойди накорми цыплят, — сказала она Винворту. — Что ты должен сделать?
— Наколмить цыпа-цыпа.
— Цыплят, — строго поправила Тиффани.
— Цыплят, — послушно повторил Винворт.
— И вытри нос… да не рукавом! Я же дала тебе платок. А когда будешь идти обратно, давай посмотрим, сможешь ли ты донести целое полено, хорошо?
— О, ласкудлыть, — пробормотал Винворт.
— А какое слово мы не говорим?
— Ласкудлыть.
— Особенно при…
— Маме.
— Умница. А потом я закончу, и у нас останется время прогуляться к реке.
Винворт просиял:
— Пи-пи-писклики?
Тиффани помедлила с ответом. Она не видела ни одного пикета с тех пор, как вернулась домой.
— Не знаю, может быть, — сказала она. — Но у них, наверное, очень много дел. Надо найти новую кельду, и… Ну, в общем, много дел. Я так думаю.
— Пи-пи-писклики глят: а ну кыкс по балде, ложа селёдочья, — сообщил Винворт.
— Посмотрим. А теперь иди покорми цыплят. И собери яйца.
Когда Винворт уковылял к курятнику, держа обеими руками корзинку для яиц, Тиффани выложила на мраморную доску немного масла и взяла деревянные лопаточки, чтобы придать ему форму… ну, масла. Когда всё будет готово, она поставит сверху отпечаток деревянным штампиком. Людям нравится, когда на куске масла красуется маленькая картинка.
Тиффани почувствовала, что в дверях кто-то стоит, и обернулась.
Это был Роланд.
Он смотрел на неё, и лицо его было краснее обычного. Свою очень дорогую шляпу он нервно крутил в руках, совсем как Явор Заядло вертел шлем.
— Да? — сказала Тиффани.
— Послушай, всё это… ну, насчёт того… — начал Роланд.
— Да?
— Слушай, я не… я не привирал, ничего такого, — выпалил он. — Но отец вроде как вбил себе в голову, что я герой, и теперь другого и слышать не хочет. А я говорил ему, как… как…
— Как я помогла тебе всех спасти? — подсказала Тиффани.
— Да! То есть нет! Он говорит… говорит… говорит, тебе повезло, что я оказался там. Он говорит…
— Это не важно, — сказала Тиффани, снова взяв лопатки для масла.
— И рассказывает всем подряд, как храбро я себя вёл, и…
— Я же сказала, это не важно.
Лопатки принялись похлопывать по свежему маслу: шлёпашлёпашлёп.
Роланд умолк и застыл с открытым ртом.
— Хочешь сказать, тебе всё равно? — выдавил он наконец.
— Да. Всё равно, — сказала Тиффани.
— Но ведь так нечестно!
— Только мы с тобой и знаем, как было на самом деле.
Шлёпашлёпашлёп…
Она спокойно придавала форму куску жирного масла. Роланд смотрел на неё во все глаза.
— О, — сказал он. — Ты же никому не расскажешь, правда? То есть у тебя есть на это полное право, но…
Шлёпашлёпашлёп…
— Никто мне не поверит, — сказала Тиффани.
— Я пытался, — проговорил Роланд. — Честно. Как мог.
«Ну, конечно, ты пытался, — подумала Тиффани. — Но ума у тебя немного, а барон уж точно не умеет видеть истину с Первого Взгляда. Он предпочитает видеть мир таким, каким ему хочется».
— Однажды ты сам станешь бароном, верно? — сказала она.
— Ну, как бы да. Когда-нибудь. Но слушай, а ты правда ведьма?
— И когда это время придёт, ты будешь хорошим бароном, надеюсь? — продолжала Тиффани, вращая масло. — Честным, щедрым и порядочным? Будешь хорошо платить людям за работу, заботиться о стариках и не допустишь, чтобы бедную пожилую женщину вышвырнули из собственного дома?
— Слушай, я надеюсь, я…
Тиффани повернулась к нему и посмотрела прямо в глаза, держа в каждой руке по лопатке:
— Я ведь буду рядом, понимаешь? И буду приглядывать за тобой. Я буду где-то в задних рядах толпы. Всегда. И буду присматривать за всем, потому что много поколений Боленов жили здесь и это моя земля. А ты можешь быть для нас бароном, я не против. Только будь хорошим бароном, а то пожалеешь.
— Слушай, ты, конечно… конечно…
— Очень помогла тебе?
— Но ты не смеешь так разговаривать со мной!
И тут Тиффани совершенно ясно услышала, как под крышей кто-то тихо-тихо произнёс: «Раскудрыть, вот ведь мал-мал соплюх!»
Она закрыла глаза, сердце бешено колотилось. Потом указала лопаткой на пустое ведро для воды:
— Ведро! Наполнись!
Ведро расплылось от скорости, булькнуло. Вода плеснула через край.
Роланд ошалело уставился на него.
Тиффани улыбнулась ему так любезно, как только могла. Её любезная улыбка при желании выглядела довольно устрашающе.
— Ты ведь никому не расскажешь?
— Никто мне не поверит, — заикаясь, ответил он.
— О да, — кивнула Тиффани. — Мы поняли друг друга. Вот и славно, правда? А теперь, если не возражаешь, я бы хотела закончить здесь и заняться сыром.
— Сыром? Но ты… ты могла бы делать всё, что захочешь! — выпалил Роланд.
— А сейчас я хочу сделать сыр, — спокойно ответила Тиффани. — Уходи.
— Эта ферма принадлежит моему отцу! — брякнул Роланд и, похоже, только потом понял, что брякнул он это вслух.
Раздались два негромких, но очень выразительных постукивания — это Тиффани положила лопатки и повернулась к Роланду.
— Очень отважно с твоей стороны было сказать такое, — проговорила она. — Но, наверное, теперь, немного подумав, ты уже жалеешь, что сказал это, да?
Роланд стоял зажмурившись. Он только кивнул.
— Хорошо, — сказала Тиффани. — Сегодня я делаю сыр. Завтра, может быть, займусь чем-то другим. На какое-то время, возможно, я уеду, и ты станешь гадать: «Где она?» Но часть меня всегда будет здесь, я буду постоянно держать эту землю в своих мыслях, постоянно приглядывать за ней. И однажды вернусь. А теперь уходи!
