Илья Новак - Запретный мир
– Я, знаешь ли, ненавижу детей! – заявил вдруг Радагар с чувством, но потом решил, что это звучит чересчур круто даже для такого законченного прожженного циника, как он, и поправился: – То есть эти вопящие, эгоистичные недомерки, конечно же, цветы нашей жизни… Можно даже сказать, отрада наших сердец, на которую мы возлагаем все наши надежды и чаяния… И я просто-таки обожаю их… На расстоянии метров, то есть миль пятисот, м-да..
Они многозначительно помолчали, рассматривая зеленоватые тени на экранах. Наружные микрофоны доносили шелест океанских волн и осыпающейся по склону Стены гальки.
– Надо связаться с Разрядником, – вспомнил Левенгук. – Интересное совпадение – человек, ставший причиной глобальной катастрофы, твой сводный брат… Как у него дела?
– А! – перебил Пукковиц, дотягиваясь до консоли управления и что-то подкручивая там. – У моего умницы сводного братца? У этой гениальной, изощренной, изобретательной башки? Переполненной всякими-разными мыслями о сокровенных таинствах сущего? – Он нажал на кнопку, и со среднего экрана исчезла картинка темно-зеленой аллеи. – Короче, у этого психованного, эмоционально неуравновешенного холерического кретина, развалившего Эгиду и превратившего Зенит в ассорти-начинку для пирога?
– Вижу, ты и его ненавидишь, – отметил фокусник.
– Во всяком случае, ненавидел, пока мы были детьми. Теперь я просто горько смеюсь над ним.
– Не он развалил Эгиду, Радагар. Он лишь создал устройство, включение которого привело к большой деформации.
– В самодовольстве своем полагая, что изобретает новый способ трансреальных перемещений!
По экрану пробежали розовые блики, в круглой решетке динамика зашуршало.
– Вы так и не смогли стабилизировать визуальный ряд?
– Нет, что ты, слишком велики, помехи от емкостей… Эмпатические всплески Дня – это ж сила! Молекулы воздуха занимаются любовью друг с другом, а радиоволны скручиваются в такой страстный клубок…
Шуршание тем временем прекратилось, кто-то рявкнул из динамика:
– Тридцать три беса Серой Глуби, какого ифрита будить меня посреди раздолбайской ночи, ах-ха?!
– А, привет, мой шафрановый! – с деланой радостью заорал Пук прямо в микрофон. – Сейчас уже не середина ночи! Сейчас уже… – он глянул на настенные часы, – уже почти четыре! Не спится?
– Спится! – откликнулся голос. – Вернее, спалось!
– А-а, так ты, надо думать, умаялся, качая мышцы? – еще больше обрадовался толстяк. – Или что там у тебя под этим названием? – Он отвернулся от микрофона и пояснил Левенгуку: – Братец всегда был человеком увлекающимся. Еще в Ссылке его так впечатлил какой-то мощный мужик, что он решил стать культуристом.
– Судя по тону, гармоники Дня не действуют на него, – с усмешкой отметил фокусник.
– Что ты! Такая непрошибаемая личность, как братик… Он просто ничего не ощущает. Слышь, Урбан, бодибилдингист недоделанный, как твой организм принял очередную порцию анаболиков? Астероиды из глаз еще не сыплются? Помни, тебе надо соблюдать режим и спать по ночам.
– Трам-тарарам-тарарам! – полилось из динамика. – Ты для этого разбудил меня?
Толстяк, очень довольный собой, энергично пошевелил бровями.
– Не для этого, мой занюханный Геракл! Тут к нам пожаловали Его Превосходительство. Интересуются, как там у тебя дела?
– Левенгук? – произнес голос с меньшим надрывом. – Вы там?
– Да, – откликнулся фокусник, нагибаясь к микрофону. – Я здесь.
– Ну и зачем вы здесь? Емкости полны больше чем наполовину. Можно еще года два…
– Возникли другие причины для моего появления. С новым трехгодичным меморандумом не было проблем?
– Ах-ха! Ведь это я, Урбан Караф, разработал его! Так какие могут быть проблемы?
– Что Шангалла приказала сделать на праздник?
– Я на пару минут разведу диафрагму и дам повышенную порцию, чтобы Сеть разгорелась. Потом в любом случае сработает система безопасности и понизит радиус коллектора до минимального уровня.
– У вас там точно все нормально, Урб?
– Точно, – брюзгливо откликнулся голос. – Нечего будить меня. Сон для ученого имеет большое значение! Во время сна происходит конкретизация дневных впечатлений, мыслей и идей. Некоторые гениальные изобретения были сделаны во сне, в частности, мне как раз снилась новая оригинальная конструкция, которая могла бы небывало увеличить объем моих икроножных…
Радагар ударил ладонью по клавишам, брюзгливый голос смолк, и на экране вновь возникла аллея… По которой теперь двигались бледно-красные расплывчатые фигуры.
– Оп! – сказал толстяк. – Гляди, Антон, спецотряд вернулся. Кажись, задали им перцу девки Фалангисты.
– Не девки, а горянки, – строго поправил голос за их спинами. – И думаю, это мои девочки задали, как ты, Пукковиц, выразился, перцу разбойницам Фалангисты.
Мужчины повернулись. Возле круглой двери стояла Шангалла, в длинном халате исключительно спокойной, деловой расцветки и очень строгих, феминистских серых тапочках. На голове Посвященной тонкая сеточка облегала уложенные в форме блина волосы.
Радагар Пукковиц, к удивлению Левенгука, быстро вскочил и, попятившись, как бы отступил на второй план. Не глядя ни на кого, Шангалла пересекла рубку, потянула микрофон на спиральном шнуре и, переключив что-то, произнесла:
– Это Посвященная. – Ее голос продублировался эхом из разбросанных по парку наружных динамиков. – Как прошла операция?
Красные фигуры замерли, и спаянные с динамиками микрофоны передали в рубку голос Саши Пукковиц:
– С переменным успехом.
– Потери? – осведомилась Шанго.
– Немногочисленные. Племянница Фалангисты куда-то пропала…
– Пленные?
– Э… двое. Но не совсем те, кого мы рассчитывали взять.
Шангалла нахмурилась:
– Где этот пришелец?
– Мы не знаем.
Антон Левенгук кашлянул, и его супруга повернулась.
– Не напрягай связки, дорогая. – В голосе фокусника вроде бы отсутствовал сарказм, но он явно подразумевался каждым слетающим с языка Левенгука звуком, каждой паузой и ударением. – Пришелец вместе со своей подружкой заперт в комнате первого этажа учебного корпуса.
Посвященная Шанго спросила после довольно продолжительной паузы:
– И как они попали туда?
– Мы с Рагаром сделали это. Без арбалетов. Просто я поговорил с ними.
– Нет, это бесполезно. – Белаван оставил в покое толстые прутья и спрыгнул с подоконника. – Они утоплены прямо в стену. – Де Фей глянул на Дебору, которая прохаживалась туда-сюда мимо стола и нервно пробовала на зуб сухарик.
– Очень есть хочется, – пояснила она в ответ на его взгляд. – Выходит, нам не убежать?
Покачав головой, Бел тяжело опустился на стул и, вытянув гудящие ноги, в который раз внимательно осмотрел комнату.
И в который раз его взгляд не обнаружил, за что зацепиться. Голые, с серыми меловыми разводами стены, одинокая грязная лампочка под низким потолком, бетонный, покрытый облезлым паласом пол, скудная мебель, зарешеченное окно и глухая стальная дверь.
И Дебора Анчи, вышагивающая посреди этого убожества.
– Не волнуйся, – попробовал успокоить ее де Фей. – Ничего ведь пока не произошло. Лучше приляг. – Он указал на узкую продавленную койку, приткнувшуюся под стеной. – Ну, во всяком случае, присядь.
– «Присядь»? – Деби остановилась с недогрызенным сухарем во рту и, уперев руки в бока, уставилась на Бела. – Ты что, совсем не боишься? Не нервничаешь?
Он смущенно пожал плечами:
– Может быть, нервничаю немного. Но… Нет, не боюсь.
Дебора мотнула головой и вновь зашагала от стены к стене.
– Но как вышло, что он заговорил нас? Заболтал настолько, что мы позволили привести нас сюда и запереть.
– Лично я был буквально заворожен рассказом, – отметил Бел, по очереди сгибая и разгибая ноги. – Кроме того, понимаешь, я ведь здесь еще… Ну, чужак, что ли… Для меня все ново, непривычно, а Левенгук – единственный человек, имеющий отношение к моему миру. Мне казалось, в нем есть что-то свойское, и я машинально доверился ему. Тем более он не проявлял явной агрессивности. Хотя… Ты заметила его оружие?
– Заметила. – Деби наконец уселась на кушетку и вздохнула. – Никогда раньше такого не видела.
– Потому что оно из другой реальности. – Белаван прикрыл глаза и сделал неопределенный жест. – Сопредельные Реальности… Прекрасные и множественные… В этих словах есть что-то… зовущее, правда? С самого детства я чувствовал, знал, что кроме того места, где я живу, должны быть и другие… незнакомые места.
– Сейчас я не вижу в этом ничего чудесного.
