Антон Краснов - Семь отмычек Всевластия
— Проще надо быть, Добродеев, — сказала Галлена, — тогда люди к тебе потянутся.
— Люди? — отозвался тот. — От людей, как я посмотрю, вообще один вред. Вот теперь изволь искать этого Васягина во всем Риме! А городок, между прочим, немалый! Полмиллиона граждан и еще два миллиона рабов в Риме и окрестностях проживает. И как среди всего этого скопища найти одного типа, к тому же редкого болвана!
— Резки слова твои, — проговорил вдруг Вотан, уже отделавшийся от своей вчерашней сонливости. — Но несправедливы они. Ничто не делается в мире просто так. И если судьбе угодно было свести нас, дионов, с этими людьми, именно с этими, и никакими более, —значит, в этом есть своя высшая предопределенность. Когда соревновался я в мудрости с мудрейшим из великанов, многоумным и многошумным Вафтрудниром…
За спиной Вотана Боровича зашевелилась Галлена и привычным жестом заткнула свои уши.
Правда, старый бог вскоре предложил нечто конструктивное. В длинной и витиеватой речи, излагать которую тут не будем по соображениям экономии времени, он предложил найти Васягина, включив свои сверхвозможности. Конечно, здесь, в чужом времени, Вотан был куда слабее, но он утверждал, что сил хватит, чтобы «прощупать» местонахождение Васягина.
— Если он еще жив, — мрачновато добавил старый дион.
После этого он уселся в углу и, надвинув шляпу глубоко на лоб, сложил руки на груди. Его единственный глаз закрылся. Добродеев отпустил ремарку: «Шаманит дедок!» — и направился по своим инфернальным делам уточнять, какова ситуация вокруг покушения на Цезаря. Галлена осталась с Вотаном. Спешить было некуда: Цезарь должен был выйти из своего дома в половине одиннадцатого.
Наконец Вотан Борович зашевелился. Он распахнул свой глаз и, мутно таращась на Галлену, изрек:
— Нет со мною моего ворона Мунина. Он покружился бы над городом сим и, повинуясь мне, сел бы на голову пропавшему человеку.
— Значит, жив он?
— Жив, — отозвался Вотан. — Жив, но чувствую я недоброе. Чувствую его в сем городе, и чем ближе буду к нему, тем сильнее будут вращаться стрелы сии.
И он распахнул огромную ладонь. В ней лежали часы «Полет», отобранные Добродеевым у недовольных галлов. Вотан Борович хотел сказать, что по мере приближения к Васягину стрелки часов станут крутиться все быстрее и быстрее, пока не сольются в одно неразрывное мелькание и не лопнет стекло, закрывающее циферблат. Впрочем, Галлена поняла все это и без слов. Дионам не обязательно употреблять слова…
2
Цезарь вышел из дома, накинув широкий теплый плащ с капюшоном поверх белой сенаторской тоги и пурпурной накидки. Капюшон скрывал под собой лавровый венок, который по решению сената Цезарь имел право носить всегда и везде. Не успел он выйти на улицу, как из-за угла шмыгнула темная фигура и, быстро сунув ему в руку записку, прошелестела: «Берегись, о счастливый диктатор!» — и исчезла. Цезарь развернул записку и прочитал: «Сегодня на заседании сената тебя хотят убить! Не ходи, о божественный Юлий!»
Цезарь вздохнул и медленно пошел по улице. Ему нездоровилось. Более того, для полубога он чувствовал себя совсем уж неважно. Впрочем, он не боялся ни за себя, ни за свое здоровье: даже не взял с собой охраны. Записка с предупреждением, только что поданная ему неизвестным, была уже восьмой запиской подобного содержания за последнее время. «Наивные люди, — думал Цезарь, — неужели они думают, что я настолько глуп и…» Кто-то коснулся его плеча, и очередной доброхот сунул в руки диктатора уже целый пергамент. Цезарь даже не стал разворачивать его. Он и так прекрасно знал, о чем пойдет речь. Ему уже давно прожужжали все уши предложениями оберегать свою жизнь. Сегодня утром и жена, благонравная Кальпурния, принялась причитать, говоря, что он не должен выходить из дома. И хитрый Спуринна, прорицатель, замучил советами остерегаться мартовских ид. «Ну что же, твои иды пришли, а я еще жив», — сказал ему сегодня Цезарь. «Да, пришли, но не прошли», — многозначительно ответил тот.
«Эх, дурни, дурни, — думал Цезарь, — если бы мне сейчас молодость Брута и свежесть Кассия, то я бы не стал тащиться по улице, как старый мерин!»
Дойдя до сената, он, как полагается, принес в жертву нескольких животных, но не добился никаких благоприятных знаков. Больше того, в жертвенном животном не удалось найти сердца. Это было самым дурным и самым дурацким предзнаменованием. Цезарь вздохнул.
За его плечом маячил Спуринна, бормоча что-то на ухо, и Цезарю вдруг захотелось, как то бывало в буйной молодости, съездить ему разок кулаком по назойливой физиономии. Впрочем, он не успел этого сделать. У стены заклубилось какое-то смутное сияние, и Цезарю почудилась размытая фигура. Фигура погрозила ему пальцем и опять растаяла. «Лары расшалились, — подумал властитель. — Желудок, кстати, тоже пошаливает. Хорошо бы дойти до курии и не забыть, зачем я туда вообще иду. Не забыть бы!..»
В сенате Цезарь сел на свое место и оглянулся. Позади него стояла статуя Помпея, злейшего врага диктатора, давно павшего в борьбе с Цезарем. «Нехорошо, — подумал Цезарь, — как-то… неудачно».
Сенаторы приветствовали своего повелителя стоя. Несколько сотен сенаторов уселись на свои места, а стайка фигур в белых тогах потянулась к креслу, где сидел Цезарь. Среди них Юлий увидел Брута, как-то не по-сенаторски крутившего головой (с накинутым на нее капюшоном) и прижимавшего ладонь к щеке, будто у него болели зубы. За Брутом шел Кассий, имевший тоже весьма помятый вид. К тому же под глазом у Кассия виднелся внушительный кровоподтек, который тот тщетно пытался скрыть умащиваниями и втираниями.
За Кассием громоздился толстый, но очень подвижный сенатор по имени Каска, который уже несколько раз мог быть исключен из законодательного собрания за пристрастие к азартным играм и склонность запускать лапу в казну. Лапы у сенатора Публия Каски были красные, волосатые и пухлые.
Все перечисленные достоинства не мешали Публию Сервилию Каске занимать должность народного трибуна.
— Цезарь, — обратился к диктатору сенатор Тиллий Цимбр, известный своим мотовством и на днях заложивший за сто тысяч сестерциев два дома, — я хотел бы попросить тебя…
Он быстро взглянул поверх плеча Цезаря и увидел, что там появился Каска с кинжалом в руке. Тиллий Цимбр превозмог жуткую дрожь в толстых варикозных ногах и продолжал:
— Хотел попросить за своего брата, которого ты, Цезарь, присудил к галерам за то, что он…
— Погоди, Тиллий, — прервал его диктатор, — о каком брате ты говоришь? Уж не о сыне ли твоей тетки Аспазии, недавно устроившем вакханалию в театре и зарезавшем трех актеров и обезьяну?
— Ты не прав, повелитель Рима, — проговорил Тиллий Цимбр, — обезьяна осталась жива, а один актер умер еще до того, как мой брат к нему прикоснулся. Его хватил апоплексический удар. Так что я думаю, что с моим братом можно бы обойтись помягче, принимая во внимание его былые заслуги и преданность, которые…
— Об этом и речи быть не может! — отмахнулся Цезарь.
Заговорщики обступили его, закрывая от остальных сенаторов, продолжавших мирно сидеть по своим местам и заниматься кто чем: дремать, ковыряться в носу, читать, жевать, беседовать, похмеляться или пререкаться. Между тем толстый Каска подбирался к Цезарю со спины. Брат Каски, Гай Сервилий, расталкивая брюхом сенаторов, приближался к Цезарю спереди. Тиллий Цимбр, проклиная на чем свет стоит себя и тот момент, когда он согласился участвовать в этом представлении, занудно тянул:
— Великий Цезарь, я…
При этом он принялся хватать диктатора за руку повыше локтя, и Цезарь отмахнулся от него со словами:
— Полегче, Цимбр, полегче! Это уже насилие!
Толстый сенатор Каска, злодей в белой тоге, подкрался со спины и взмахнул уже кинжалом, целясь в Цезаря, как вдруг чья-то рука перехватила запястье заговорщика. Кинжал угодил все-таки в плечо Цезаря и пробил тогу. Белая ткань окрасилась кровью, по лезвию кинжала прокатилась струйка… Сенатор Каска получил мощный удар в солнечное сплетение, согнулся и рухнул к ногам статуи Помпея. Человек в белой тоге вырвал кинжал из волосатой лапы Каски и, потрясая конфискованным оружием, проговорил:
— Изъято на месте преступления, Цезарь! Этот жирный упырь только что хотел ударить тебя кинжалом!
— Брат, помоги! — захрипел Каска, корчась на полу. Его толстый брат, однако же, не спешил на помощь. Что-то явно не укладывалось у него в мозгу. Вместо Гая Сервилия Каски в толпу сенаторов ввинтился Кассий и, воткнув бешеный взгляд в спасителя Цезаря, заорал:
— Ты что, дурень! Брут, ты в своем уме?!
— Тамбовский волк тебе Брут, — последовал немедленный ответ.
Изумленный Цезарь, повернувшись, окинул взглядом сенатора, который только что обезоружил Каску. Сенатора ли?.. Неизвестный откинул капюшон белого осеннего плаща, в котором пришел в курию сената, и все увидели человека… который, несомненно, был очень похож на Брута, особенно на подвыпившего и похмельного Брута, но при ближайшем рассмотрении никак не могущий являться упомянутым Брутом.
