Михаил Успенский - Кого за смертью посылать
Затрещали ветки. Никто даже не шелохнулся — такие после хождения на Луну все сделались бесстрашные.
К землянке выбрел Леший — весь какой-то согбенный, замученный, в рваном зипуне и бывших когда-то красными штанах.
— Вы… это… того! — прогудел он, тыча пальцем в сторону сундучка.
— Здороваться надо! — обернулся Жихарь. Леший ему, конечно, был не подчиненный, но должен же мохноногий к местной власти почтение иметь!
— Здорово, кого не видел! — поправился лесной хозяин. — Только вы это… того… уберите! Оно плохое! Нельзя! Далеко унесите, значит! А то не выйдете из лесу!
— Нас с Яр-Туром один твой собрат тоже водил, — напомнил Жихарь. — Да мы все же вышли…
О том, как пришлось унижаться перед тем Лешим, богатырь умолчал.
Но при этом воспоминании в голове у него что-то произошло, и все, что в богатырской жизни приключилось, все обрывки и осколки воспоминаний сложились в одно целое…
Даже и те воспоминания вернулись, которые забрал в свое время Мироед…
Дымное ущелье…
Полуденная Роса…
Колючая проволока…
— Лесной, а лесной, — сказал он. — А ты, когда человека по лесу кружишь, в любое место можешь его завести или как получится?
Леший выпучил бельма и задумался, и думал до тех пор, пока Бедный Монах не догадался угостить его из жбанчика.
— Ну, — сказал он. — Только лучше вдвоем. Я вожу вдоль, а Боровой — поперек. Или наоборот. Я по широте, он по долготе… А эту гадость ты того… из лесу вон!
— Унесу, унесу, — пообещал Жихарь. — Но где же нам взять широту и долготу?
— Достойный Жи Хан, это мое дело, — вмешался Лю Седьмой. — Когда я скучал у входа в ущелье Полуденной Росы, ожидая возвращения своих побратимов, я от нечего делать извлекал из рукава старинную бронзовую астролябию, на лазуритовом основании которой был начертан древними иероглифами девиз «Сама меряет, было бы что мерять». Я тогда собирался писать книгу о нашем путешествии и хотел приложить к ней карту. А своих записей я никогда не выбрасываю…
— Куда это вы собрались, сэр брат? — поднялся Яр-Тур.
— Везде вместе ходи! — сказал Сочиняй.
Лю Седьмой что-то объяснял Лешему, а тот согласно кивал.
— Нет, — сказал Жихарь. — Я пойду один.
— Вы не имеете права, сэр брат…
— Это вы не имеете права оставлять свои царства-государства, — сказал богатырь. — Возвращайтесь по домам. Смотрите за порядком и ждите. Я знаю, что делаю. Яр-Тур, ты мне сейчас не помощник. Ты на смертном рубеже.
Сочиняй, без тебя степь разбежится в разные стороны. Без мудрых советов брата Лю император наделает глупостей. А в Многоборье, старый неклюд, нынче только тебя и будут слушаться. Колобка с собой захвати… Если больше не встретимся…
Никто не возразил, признав правоту многоборского князя.
— Ну нет, я с тобой, — сказал Колобок и стал поправлять и потуже затягивать свои постромки на чужой шее.
— Два раза тебе повторять? — сказал Жихарь и собрался было ссадить круглого седока.
— А кто же тебе время в сундучке определять будет? — спросил Гомункул. — К тому же родни у меня нет, плакать некому…
— А Ляля с Долей? Изревутся ведь…
— Я тоже изревусь, если у них озорное детство затянется до бесконечности, — напомнил Колобок. — Невелика я тяжесть.
— Тогда прощаемся, — предложил богатырь.
— «При жизни друг друга жалеть, по смерти друг друга покидать» — в этой древней пословице заключена истина, — сказал Лю Седьмой. — «Жалеть друг друга» не значит только сочувствовать другим. Если человек устал, нужно дать ему отдохнуть, если он голоден, нужно накормить его, если он замерз, нужно согреть его, а если он попал в беду, нужно вызволить его. «Друг друга покидать» не значит не скорбеть о покойном. Но не следует одевать его в парчовые одежды, класть ему в рот жемчуг, приносить ему жертвы и жаловать ему поминальные предметы…
— А врагу можно положить в рот поминальный предмет? — спросил Жихарь и легко поднял над головой стальной сундучок.
Но никто не засмеялся.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Поначалу мне казался
Безысходным этот мрак,
Все ж я вытерпел, не сдался,
Но не спрашивайте как.
Генрих ГейнеВ ущелье было тихо, удушливый дым стелился низко, не поднимаясь выше колен.
Тучи над головой чернели по-грозовому, но покуда сверху не падали ни капли, ни молнии. Жихарь пристраивал свой опасный груз то так, то этак, и все было неудобно.
Колобок время от времени забирался ему на плечо, вглядывался вдаль из-под ладошки и приказывал:
— Не кантовать!
— Беречь от сырости и прямых солнечных лучей!
— Осторожно, стекло!
— Держись правой стороны!
— При обстреле эта сторона улицы особенно опасна!
— Не влезай — убьет!
— Хранить в местах, недоступных для детей!
— С горки не спускать!
— Не сифонь! Закрой поддувало!
— Пользуясь лебедкой, не тяни за конец!
— Не оставляй секретных документов в местах, не обеспечивающих их сохранность и доступ к ним посторонних лиц!
— Хватит тебе, — сказал богатырь. — И без того тошно.
— Потому и кричу, что тошно, — оправдался Гомункул. — Если впереди кто есть — пусть бережется!
— Они как меня увидят, сами разбегутся, — сказал Жихарь. — Не забыли, поди, как я их тут бушлатом по зоне гонял.
— Кого гонял? — не понял Колобок.
— А паханов. Это такие, вроде людей… Хотели нам с Яр-Туром «прописку» устроить. Я сперва-то не уберегся, два зуба потерял… А потом ничего, загнали их под нары. Потом еще много чего было — барак спалили, «кума» в женскую зону забрасывали, вертухаев в «петушатник» посадили… У них «петух», представь себе, ругательное слово! Слышал бы о том Будимир! Меня почетными наколками наградили — чистые дикари, блин поминальный… Теперь не выведешь!
— Авторитетами стали, — уточнил Колобок.
— Вроде того. Ай, даже вспоминать неохота, — скривился богатырь. — Мироед надеялся, что мы оттуда живые не выйдем… Вышли, как видишь, совершили все, что положено…
— Что же это за страна такая? Никогда не случалось сюда закатываться!
— Вот и хорошо, что не случалось: тут за хлебную пайку запросто могут голову оторвать. Я тоже нынче всю дорогу размышляю — что за страна? Не мое ли Многоборье таким было? Или еще будет?
По ущелью пошел низовой ветер, разогнал дым. Впереди тоже прояснилось, показались широко распахнутые железные ворота, столбы, с которых свисали мотки ржавой и рваной проволоки, длинные приземистые здания с узкими зарешеченными окошками.
— Никого не видно, — объявил Колобок.
— Это даже хорошо, — сказал Жихарь. — А то бы набежали — есть бацилла? Есть подогрев? Есть ханка? Должно быть, все здешние обитатели вслед за нами рванули в побег…
— Сто лет назад, — добавил Гомункул. — Тут все старое такое, трухлявое…
— Посмотрим, — сказал богатырь. Он свернул к ближайшему зданию, раскидал доски прогнившего крыльца, взялся за дверную ручку — ручка отвалилась, сама дверь упала внутрь.
— Действительно сто лет, — сказал Жихарь. — Только воняет…
Богатырь вошел в проход между нарами, поставил сундучок на пол, огляделся.
— Не задержались мы тут, — хихикнул он. — Из-за нас сюда даже хотели целое войско ввести на железньк ползунах.
Послышался какой-то шорох и гудение.
— Ай! — пискнул Колобок. — По мне кто-то ползет…
Жихарь мигом подхватил ношу, выскочил наружу, отбежал подальше и только тогда стал отряхиваться.
— Как же я забыл, — приговаривал он, с омерзением колотя ладонью по плащу.
— Клопы-то остались! Новых постояльцев дожидаются!
На ближайшем столбе уньшо висел колокол без языка. Жихарь толкнул столб рукой, желая уронить, но столб не упал, а из колокола кто-то запел:
— «Не такой уж горький я пропойца…» Хотя по голосу было слышно, что именно такой.
— Где же Мироед? — сказал Колобок. — Время-то поджимает…
— Да он сюда редко заглядывает… Его любимые места лежат подальше…
— Давай-ка бегом, а то… Жихарь подчинился и побежал, иногда перебрасывая сундучок из руки в руку.
— Что это, Жихарка?
— Это другой лагерь… А это печи… Тут людей жгли, на мыло переводили…
Дальше еще страшней…
Были там и деревья, увешанные скелетами, и многоместные виселицы, и железные клетки с обугленными костями, и непонятные, но страшные устройства, которые ничего хорошего явно делать не могли. На ветру звенели ржавые цепи, скрежетали зубчатые колеса, рассекали воздух исщербленные лезвия…
— Может, это и хорошо, что Мироед у вас память забрал, — сказал Колобок. — Как вы через все это прошли?
— А считали за чужой сон, вот и прошли… Он нам хотел показать, что с человеком можно сделать. Но братка-то гордый, а я — вредный…
