Владимир Лещенко - Чародей фараона
Что она только не вытворяла в Иуну!
Завидев священный камень, Аида пришла в необычайное возбуждение. Подбежав к Бен‑Бену, девушка принялась обнимать и целовать его, точно это был ее возлюбленный. Никогда не замечавший за ней особого религиозного рвения фараон был поражен такой экзальтацией. Правда, жрецам она пришлась по душе. Верховный жрец Ра‑Атума Джаджаеманх воскликнул, что это добрый знак. Душа язычницы де просветилась сиянием могучего солнечного божества Та‑Кемета. Ее союз с фараоном обещает быть долгим и счастливым.
Ободренная словами святого отца, принцесса закружилась вокруг небесного пришельца в бешеном танце. Ни разу прежде не видел Хуфу, чтобы Аида исполняла что‑нибудь в этом роде. Танцы ее родной Эфиопии отличались излишней скромностью и целомудренностью телодвижений: два притопа, три прихлопа. А тут…
Девушка извивалась, как змея. Как папирус, объятый пламенем. Ее руки взлетали вверх и опадали вниз нильскими волнами, бесстыдно шаря по прекрасному телу. Округлые бедра, повинуясь некоему ритму, то вертелись юлой, то порывисто двигались взад‑вперед.
Удивительно. Наблюдая за Аидой, фараон готов был поклясться, что танец этот откуда‑то ему знаком.
Нечто подобное уже доводилось ему созерцать, причем совсем недавно. Но когда? Где? В голове один туман.
– Нужно немедля прекратить это святотатство! – громко зарычал ему на ухо Джаджаеманх.
– А в чем дело? – покосился на слугу Ра повелитель. – Не ты ли только что поощрял ее действия?
– Всему есть предел, даже благочестию! Государь фыркнул. Слышать подобное из уст жреца? Хм, хм.
– Пусть танцует. Нам нравится! Бодрит. И… возбуждает, Сет меня подери! А, Убаоне, как тебе?
Но Великий начальник Мастеров против обыкновения не поддержал друга и повелителя. Он был бледен, как бинты для мумификации.
– Ваше величество! – жалобно взмолился святой отец. – Прикажите ей перестать! Девчонка, то есть, я хотел сказать, божественная царская невеста исполняет танец из сокровенных мистерий Осириса. Его непозволительно видеть непосвященным!
Ого! Это серьезно. Мистерии Осириса в Та‑Мери были окружены особым ореолом тайны. Даже ему, хозяину этой земли и живому богу, не часто выпадало присутствовать при сакральных обрядах, связанных с культом умирающего и воскресающего бога. Не там ли видел он этот танец? Нет, вроде бы нет. Как бы не на днях.
Туман. Сплошной туман.
Между тем эфиопка, задрав длинные полы торжественного свадебного наряда, встала на четвереньки. Выгнув спину, выпятив грудь и закинув голову высоко к небу, она издала жуткий вой и поползла по направлению к Бен‑Бену. Ее прекрасный задок заходил из стороны в сторону. Два «шага» вперед. Остановка. «Шажок» влево. Снова вперед и вновь остановка. «Шажок» вправо. Новая порция звуков, имитирующих собачий (или волчий) язык.
– Боги! – схватившись за бритую голову, ужаснулся Джаджаеманх. – Это же «Путь Упуата»! Откуда он ей известен? Кто наставлял царевну основам нашей религии? Твоих рук дело, малахольный?! – окрысился он на Убаоне.
– Сам дурак! – в свою очередь не остался в долгу Великий начальник Мастеров.
Святые отцы, как двое разъяренных павианов, стали приближаться друг к другу. Убаоне поудобнее перехватил руками свой первосвященнический посох. Солнцепоклонник перебросил с ладони на ладонь увесистую базальтовую статуэтку, хищно примеряясь к лысому черепу собрата. Быть бы доброй драке и не миновать толпе благочестивых прихожан соблазна, если бы Аиду вдруг не сотрясла жуткая судорога, перешедшая в глубокий обморок.
– Знак богов! Знак богов! – зашелестело по людскому морю.
Эфиопку тут же погрузили на золоченые носилки и отправили во дворец. Там она заперлась в своих покоях и не показывала носа до самого вечера, когда начался свадебный пир;
Теперь вот сидит по левую руку от государя да знай на мясо налегает. И куда только оно в нее лезет? Ведь на вид такая хрупкая, а уже третьего или четвертого фаршированного голубя смолотила. Хуфу показалось даже, что совсем немаленькие жареные птички были проглочены царевной прямо с костями. Хорошо хоть вина не пьет. А то переберет, и прощай вожделенная первая брачная ночь.
Сам фараон уныло налегал на латук, который, как известно, является растением бога плодородия Мина и способствует прибавлению мужской силы.
В пиршественном зале появились музыканты: флейтист, гобоист и арфист. Полилась торжественная песнь, прославляющая молодых и означающая, что гостям пора и честь знать, оставив новобрачных наедине:
Со времен бога умирают тела,
И поколения приходят на их место.
Ра восходит утром, Атум заходит в Ману,
Мужчины оплодотворяют, женщины зачинают,
Все носы вдыхают воздух!
Проводи же счастливые дни и ночи, о царь!
Да будут всегда благовония и ароматы для твоего носа,
Гирлянды и лотосы для плеч и груди твоей возлюбленной сестры,
Которая сидит рядом с тобою!
Государь решительно взял Аиду за руку и повел в свою опочивальню. Девушка не сопротивлялась. Наоборот, шла так быстро, что повелитель Двух Земель едва поспевал за нею.
Поразительные перемены, однако. Неужели один правильно составленный гороскоп мог иметь столь чудесные последствия? Нет, впрямь тут всеблагие боги вмешались. Любят они своего сына Хуфу, любят и благотворят ему. Не свидетельство ль тому сегодняшнее явление грозной Сохмет. Надо бы воздвигнуть статую в честь этого знаменательного события. Он, владыка Та‑Мери, и рядом львиноголовая богиня, приобнявшая его за плечи. Да, так и будет. Но потом, потом, когда закончится строительство Горизонта Хуфу. Только бы Джедефхор не сплоховал…
– Любимый, – нежно проворковали из‑за спины. – Не хочешь ли взойти ко мне? Я зажда‑алась! Что такое?
И когда это они успели оказаться в царевых покоях, а нетерпеливая молодая супруга уже и в постели? Ну и прыть! Не подкачать бы. Надо оправдать надежды красавицы. Зря он, что ли, весь вечер жрал этот противный латук.
Быстренько избавившись от одежды, государь с молодецким уханьем прыгнул на кровать. Та прямо ходуном заходила.
«Надо бы казнить постельничего, – подумалось Его Величеству. – Плохо следит за нашим имуществом».
Широко расставив руки, он уже собирался было заключить дрожащую от возбуждения супругу в жаркие и крепкие мужские объятия, чтобы показать ей силу‑силушку, но вдруг оцепенел.
Рядом с ним покоилась не Аида, а… огромный черный пес, похожий на волка. Вперив в лишившегося языка царя желтые миндалевидные глаза, жуткое видение молвило с издевкой:
– Говорено же тебе было, хурсарк похотливый, не возлегай на ложе с эфиопской царевной! Нет бы послушаться, так срамным же местом думаешь, а не головой! А еще царем зовешься, двойную корону надел, придурок!
… – Представляешь, – сокрушался Упуат, тщетно пытаясь вызвать сочувствие у нервно хихикающего по ходу его рассказа Даньки. – Я ведь только и хотел, что слегка поколдовать над фараоновым зеркалом. Забрался среди ночи к Хуфу в спальню, только закончил приготовления, как эта обезьяна проснулась. Пришлось срочно перевоплощаться в гуся. А тут это акхучье вино разлилось совсем некстати… Ну, и пошло‑поехало. Сначала преобразился в Хафру. Добавил градуса благодаря «папашке». Затем полдня в облике Аиды провел. Чуть не спалился у Бен‑Бена. Хорошо еще, что вовремя во дворец отнесли. Там хоть чуток оклемался наедине с самим собой. Еше и на брачную ночь силенок хватило. Нет, но видел бы ты эту рожу! – зашелся волчок заливистым лаем. – Великий Дуат! Что за харя! Ради одного этого стоило выйти из завязки.
– И что теперь?
– Да что? Фараон, придя в себя после глубокого обморока, с утреца пораньше приказал отправить царевну домой. Со всеми почестями, богатыми дарами и вежливым посланием к Наакону‑Рыжебородому, в котором предложил соседу мир и вечную дружбу. А мне начальство влепило строгий выговор с предупреждением. Последним предупреждением, – передразнил он кого‑то.
В его искаженном голосе Даниилу почудились интонации птицеголового Гора.
Глава четырнадцатая
В ГОСТЯХ У ДЕДУШКИ
Даниил еще раз огляделся. Нет, на сон или бред это было непохоже.
Явно непохоже.
Оставалось признать реальность случившегося: только что он был в ночной египетской пустыне, в одном дне пути от храма Тота, а теперь стоит на солнечном морском берегу, вдыхая аромат южных цветов вместе с йодистым океанским ветром.
На всякий случай он вновь зажмурился, досчитал до ста и поднял веки. Ничего не изменилось.
Над головой было синее тропическое небо, вдаль уходило спокойное сине‑зеленое море с мелкими барашками волн, и ни единого признака земли на горизонте.
По небу вальяжно ползли легкие жемчужно‑белые облачка.
Картина суши – тоже не пожелаешь лучшего. Уступчатые утесы, с которых ниспадали нити водопадов, зелень леса, украшенного папоротниками и орхидеями, высокие пальмы, увешанные кокосами, – у гостя сразу потекли слюнки.
