Сватоплук Чех - Путешествия пана Броучека
«Истинное путешествие на Луну» — это веселая и едкая смесь гротескного изображения явных пороков «мира подлунного» и просто забавных моментов, которых тоже немало на Земле. Фантазия писателя опирается на конкретные наблюдения, имеет свои реальные земные истоки.
В этой повести господствует стихия веселого смеха.
В «Новом путешествии» смех приобретает горький оттенок. Портрет мещанина, ранее лишь намеченный, здесь достигает своей завершенности и остроты. Если сначала писатель просто додсмеивался над своим героем, то теперь обнажает всю вредоносность подобных «жучков» с круглым брюшком и недоразвитыми крыльями, с преобладающим надо всем инстинктом самосохранения и полной атрофией гражданских чувств.
Как будто сознавая, что реакционная суть мещанства особенно явно проявляет себя в периоды исторических потрясений, Чех отправляет своего героя не просто в пятнадцатое столетие. Броучек попадает туда в июльские дни 1420 года, в дни сражения гуситов с крестоносцами, осадившими Прагу.
Добропорядочный буржуа, безусловно считавший себя патриотом, очутившись в ситуации, когда решается судьба его соотечественников, больше всего хочет остаться в стороне от событий. Благоразумие эгоиста никогда не заставит его оказать сопротивление силе. Его страх и смятение достигают предела, когда он слышит, что на защиту Праги поднялись жители разных городов и деревень, от мала до велика. «Хуже ничего нельзя придумать. Я-то считал, что идет нормальная война, а вместо этого — революция!» Броучек елабо разбирается в собьгщях чешской истории.
Представления о движении гуситов у него самые смутные.
В общем-то верно почувствовав в нем «революцию», ни хода, ни целей ее он не представляет. О Гусе он еще что-то слышал, потому что его любимое местечко в трактире «У петуха» прямо под портретом прославленного магистра, но за что святая церковь послала Гуса на костер — ему неведомо. Обиднее всего, что пан Броучек не помнит, чьей победой закончилась осада Праги в 1420 году, поэтому никак не может решить, на чью те сторону ему переметнуться. И в зависимости от обстоятельств, от хода разыгравшейся битвы, он выдает себя то за умеренного гусита-пражанина, то за радикального таборита, то за крестоносца. Его единственное желание — уцелеть в этой переделке.
Современным броучекам в повести противопоставлены пражане и табориты, Ян от Колокола, погибший в сражении, Ян Жижка, разгромивший Сигизмунда на Витковой горе. Их устами автор проповедует действенную любовь к своему народу, которая проявляется не в разговорах за кружкой пивл, а в сражениях, с оружием в руках. Верный исторической правде, Чех доказывает гуситов не религиозными фанатиками, а борцами за справедливость, за свободу Чехии. Он подчеркивает ведущую роль низших сословий, чьи представители боролись отважно и до конца, и предательскую двуличность знати.
Гуситская эпоха ддя Чеха — не только фон, рельефно оттеняющий облик Броучека. Она служит выражению идеала писателя. Чех отдает свои симпатии участникам революционного движения средневековья, цель которого — не просто церковные реформы, а ограничение власти феодалов, равенство сословий.
Тема героической борьбы гуситов всегда привлекала Чеха. Ей посвящал он стжщ и поэмы — «Гусит на Балтике» (1868), «Адамиты» (1873), «Жижка» (1878) и др. В повести она нашла свое продолжение. Обращаясь к страницам истории, Чех удовлетворял свою тоску по людям большим и цельным, жизнь которых служила примером и укором потомкам. В самом начале путешествия у пана Броучека, не понимавшего, что же с ним происходит, мелькает мысль, а не в страну ли антиподов он попал? Догадка эта скоро рассеивается, но и подтверждается в то же самое время. Пронзив толщу истории, Броучек действительно оказался в стране противоположных нравственных измерений. Чех развертывает здесь излюбленную систему контрастов, сталкивая прошлое с настоящим, мужество с малодушием, одухотворенность с мелочным расчетом, героеа с антигероями. И в отличие от первой повести, полностью выдержанной в ироническом ключе, здесь сатирическое начало сплетается с героическим, язвительный смех с подлинной, не пародийной патетикой.
Воссоздавая прошлое, Чех не идеализирует старину. С достоверностью историка; изучившего «свой» период, с убедительностью художника, способного проникаться изображаемым, вживаться в материал, рисует он нравы и быт средневековья, узкие улочки с непролазной грязью, кромешной тьмой по ночам и тусклыми фонарями в руках одиноких прохожих; старинные дома со слюдяными окошками, низкими потолками и топорной мебелью. Автор даже сочувствует тоске Броучека по комфорту и цивилизации, но подводит читателя к мысли, что, выиграв в мелочах, получив газовые фонари и водопроводы, умывальники и столовые приборы, потомки проиграли в чем-то крупном. Они научились не только пользоваться носовыми платками и вилками, но и приспосабливаться к любым обстоятельствам, кривить душой, бесплодно топтать землю, покорно сносить несправедливость.
Сатирическое обличение мещанина постепенно и исподволь перерастает в обличение современного Чеху общества. Ведь Вроучек — его законное дитя. Мужественное поведение гуситов в схватке с крестоносцами и неистребимая трусость Броучека приводят к выводу: нелепо не дикое средневековье с его грубостью и наивностью, привычкой «тыкать» друг другу и вытирать руки о скатерть, — нелеп цивилизованный буржуазный век, плодящий трусов и предателей.
Повесть имеет ярко выраженную дидактическую направленность. В финале открыто прозвучит приговор автора своему современнику. Ян Жижка бросит Матею Броучеку слова упрека: «Безумна мысль, что человек далеких будущих веков может прийти к своим предкам, но даже если бы и могло случиться это неслыханное чудо, — бог не допустит, чтобы у нас были такие потомки!» Пан Броучек также не остается в долгу.
Ничто не в состоянии поколебать его самоуверенность, изменить его психологию — ни фантастический лунный пейзаж, ни атмосфера героического столетия. В завидной верности Броучека самому себе — точно найденная модель поведения героя.
Ведь мещанин всегда прав, и все, что расходится с его представлениями, вызывает у него чувство брезгливого недовольства. Вернувшись в привычную современность, Броучек со своих позиций обрушивается на прародичей. «Эпоха гуситства произвела на пана домовладельца крайне неблагоприятное впечатление… Пан Броучек не имеет ничего против так называемого патриотизма, пока он, остается в пределах разумного…
Но требовать, как гуситы, чтобы человек ради патриотизма или вообще ради каких-то принципов рисковал своим имуществом или даже собственной жизнью, чистейшее безумие!.. Короче говоря, гуситы были невероятные сумасброды…» Матей Броучек стал образом нарицательным. Он вошел в дознание многих «читательских поколений как своеобразный еталон мещанина, олицетворяя классический набор присущих ему свойств.
Вспомним, что писал о мещанстве Горький, один из его вамых беспощадных критиков:- «Пружину, которая приводит в движение колесики мещанских идей, приводит в движение сила тяготения мещанина к покою. Все молитвы мещан могут быть сведены без ущерба их красноречию к двум словам: «Господи, помилуй!» Как требование к государству, к обществу и в несколько развернутой форме молитва эта звучит так: «Оставьте меня в покое, дайте мне жить, как я хочу»[3]
Горький подчеркивал характерное качество мещанства: сугубый материализм, заботу о земном, экономическом благополучии — «очень MHoгo кушать, очень мало работать, очень мало думать».[4] Пан Броучек прямо-таки живая тому иллюстрация.
Представители равных национальных литератур и разных исторических эпох (то, что Чех предчувствовал, Горький хорошо знал), оба писателя сходятся в характеристике явления, которое, как накипь, образуется в жизни общественных формаций, мешая прогрессу на его любых ступенях.
«Путешествие в XV столетие» уже публиковалось в русском переводе. «Путешествие на Луну» переведено впервые.
Изданные вместе, они полнее раскрывают поднятую автором тему, позволяют почувствовать эволюцию, которую претерпел образ Броучека.
Совместное их издание, кроме того, делает более наглядной художественную структуру повестей, представляющих своеобразную симметрическую систему. Оба путешествия происходят как бы в противоположных направлениях от исходной оси — реальности XIX века. Сначала пан Броучек вознесен на Луну, потом спущен в глубины история. Сначала слишком далек от жизни, потом брошен в ее водоворот.
Обе повести начинаются со вступления, гда автор объясняет свое обращение к данному сюжету. Затем следуют сцены в «Викарке». В первой повести пан Броучек изучает брошюрку о Луне, во второй — занят разговорами о подземных ходах и таинственных темницах. В обоих случаях автор как бы намекает на маршруты предстоящих странствий. Рагворачнваются они тоже по cходному плану. И на Луне, и в недрах истории пан Броучек, подобно гeрою «Божественной комедии», обретает своих Виргилиев.
