Алексей Лютый - Рабин Гут
Аллан вздохнул и поплелся куда-то в сторону. Рабинович пошел следом, словно ошейник с поводком на него надели. А я заставил Попова снять с ветки привязанную копченую тушку кабанчика и, прихватив свою долю, улегся подальше от ароматного Горыныча и вспотевшего Попова. Букет, сами понимаете, не из приятных. И аппетит отнюдь не повышает.
Надо отдать должное разбойникам: лагерь они обустроили здорово. Центр довольно большой поляны был огорожен стеной нарубленных можжевеловых веток. Проходы в ней были тщательно замаскированы, и пробраться внутрь, не исцарапавшись, словно кот в мартовском поединке, без помощи Аллана нам бы не удалось.
За этой колючей изгородью высилось несколько деревьев, вокруг которых и располагались шалаши. Выглядели они намного привлекательнее, чем у Ленина в Разливе! На самом высоком дереве лагеря была устроена примитивная дозорная вышка.
Видимо, именно на ней постоянно дежурил кто-то из разбойников и получал сигналы об опасности от передовых постов. Я видел в каком-то фильме, что ночью такая информация передавалась огнем, а при свете дня – либо солнечными зайчиками от начищенных медных щитов, либо дымом. В общем, для этого времени система достаточно эффективная.
Мы уже успели хорошо подкрепиться, когда наконец вернулись Рабинович с Алланом и Каутой. Каждый из троицы, пригибаясь от тяжести, нес на спине по два кожаных мешка, набитых награбленным добром. Сеня от счастья светился так, что затмить его сверкающий лик смог только блеск сокровищ, высыпанных из мешков на землю.
– Ну и на хрена тебе столько? – спросил Попов, удивленно рассматривая драгоценности.
– Андрюша, ты пенек, – констатировал Рабинович. – С этим добром и мы, и наши дети сможем жить безбедно всю жизнь. Если, конечно, экономить.
– Слушай, Сеня! – взвился принципиальный Попов. – Между прочим, приказа о нашем увольнении со службы еще никто не издавал. Поэтому будь добр выполнять свою работу!
Рабинович от удивления разинул рот, а Жомов потрогал лоб у Андрюши. Аллан и Каута непонимающе переводили взгляд с одного «сарацина» на другого. И лишь сэр Грифлет с немым благоговением внимал словам Попова, словно новую молитву услышал! Если честно, я все десять дней в шестом веке ожидал от Андрюши чего-либо подобного. Поэтому и не удивился.
– Данные предметы являются вещдоками деятельности преступной группировки, – продолжал тем временем Андрюша. – Мы здесь единственные представители правоохранительных органов. Поэтому по долгу службы мы обязаны их изъять, составить опись и вернуть владельцам.
– Это кому? – ехидно полюбопытствовал Рабинович. – Ты, придурок блаженный! Мы в шестом веке, а не в двадцатом. Смею тебе напомнить, что тут феодализм. Купцы грабят ремесленников и крестьян, лорды – купцов и всех остальных, а разбойники обирают всех, кто проезжает мимо. Согласно твоей версии получается, что все эти сокровища принадлежат несчастному народу. А народ, между прочим, их и в глаза не видел! Так кому их отдавать?
– Вот и отдай народу, – замялся Попов. – Пусть хоть раз посмотрит…
После этих слов Рабинович едва не вцепился Андрюше в глотку. Если честно, я не совсем понимал, почему чувство справедливости обострилось у Попова именно сейчас. Он и раньше возражал против неуемного желания Рабиновича разбогатеть, но не так активно. Видимо, поездка верхом отрицательно сказалась на и без того расшатанной нервной системе Андрюши.
В общем, Сеню от обнаглевшего Попова еле оттащили. Крик от этого стоял такой, что нас должны были услышать и в Камелоте. Интересно, почему не услышали?
Когда страсти немного улеглись, в диспут вступил наш трехголовый вундеркинд. Основываясь на своих знаниях, он объяснил Рабиновичу, что взять такое количество металла с собой они не смогут. Я не очень понял, чем он это аргументировал (какие-то вихревые искривления пространственно-временного континуума при соприкосновении друг с другом электропроводящих предметов разных спиральных витков матрицы времени). Однако ясно было то, что взять с собой местных драгметаллов каждый из ментов сможет не более трети своего веса!
– Интересно, а кто тогда богаче окажется? – попытался прикинуть Жомов. – Я или Попов?
Ни Грифлет, ни Каута с Алланом из сказанного ничего не поняли. Разве только то, что «сарацины» по каким-то религиозным соображениям (а слова Горыныча они посчитали молитвой) не могут взять с собой много золота. Еще наши аборигены догадались, что «сэр Робин» этим фактом очень опечален. В общем, сообразительные малые!
– Ладно, хрен с ним, – с тяжелым вздохом сдался Сеня. – Займемся тогда благотворительностью. Только завтра с утра! Дайте мне, сволочи, хоть полюбоваться на сокровища по-человечески…
Впрочем, наслаждаться видом сказочных богатств Сене долго не пришлось. Поскольку самым наглым образом наступил вечер. Жаркое июльское солнце поспешило скрыться за горизонтом, и небо на востоке постепенно начало темнеть, позволяя огромным звездам посмотреть на землю.
Каута запалил костерок, а Аллан принялся подогревать на нем мясо из неприкосновенных запасов разгромленной банды. Все остальные бездельничали, дожидаясь неприхотливого ужина.
– Завтра не позже полудня нам придется отсюда уходить, – не оборачиваясь от костра, проговорил Аллан.
– А ты не охренел? – удивился Жомов. – Мы тебе что, кузнечики, чтобы с места на место прыгать?
– Я не знаю, все ли мои люди погибли, – спокойно ответил бывший главарь разбойников. – Если кто-то из них остался жив, то долго под пытками не продержится. Самое большее, до завтрашнего утра. Потом сюда нагрянут псы Мордреда!
Эй, козел! Псы, между прочим, поприличнее некоторых людей бывают! Извините, но не могу я от каждого аборигена оскорбительные сравнения принимать. Я хоть и дремал, но прекрасно слышал, что вокруг творится. Поэтому и ругнулся на несдержанного на язык Аллана.
Эти олухи мою реплику поняли по-своему: похватались за мечи и вскочили. Вот чумные! Нервишки, господа, лечить надо. Я почесался с пренебрежительным видом и улегся на место.
– Все нормально, – со знанием дела успокоил всех Рабинович (кинолог, блин, дипломированный!). – Это псу приснилось что-то…
После Сениного заверения все вернулись на свои места. Только Горыныч как-то странно одной головой посмотрел на меня, другой на Рабиновича. Если этот идиот думает, что пастух и овца одинаковы с лица, то сильно заблуждается! У меня нос не такой большой, как у моего хозяина.
В общем, на меня никто больше не обращал внимания. Все посовещались, и Рабинович решил, что завтра с утра они с Жомовым и Алланом отвезут в ближайшую деревню часть сокровищ. Кое-что раздадут, купят для Попова телегу и вернутся обратно. Затем намечалось отправиться в Шервуд, где у Аллана было какое-то потаенное место в тамошнем лесу. Только после этого Сеня наконец догадался поинтересоваться у Грифлета, как он узнал об их аресте и смог спасти.
– Это вы не меня благодарите, – потупив очи долу, проговорил рыцарь. – Сей сакс совершил поступок, достойный благороднейшего из норманнов!
– Это ты, норманн, поступил, как честный сакс, – перевернул ситуацию Каута. – А то, в натуре, репу бы тебе набил.
Похоже, Каута начинает слишком сильно подражать Жомову!
В общем, после долгих разбирательств по поводу превосходства одних аборигенов над другими, сопровождаемых комментариями ненавидящего расизм Горыныча, установить истину все же удалось. Я не слишком вникал в суть объяснений, поскольку уже почти спал и видел во сне ту самую московскую сторожевую. Последнюю сучку, встретившуюся мне дома…
Стоп! Что-то я не о том думаю! По нашему времени сейчас ноябрь. Здесь – июль. Мечтать о дамочках мне никак не полагается. А ощущения у меня как раз обратные. Впору, как тому дурацкому псу из «Полицейской академии», кому-нибудь на ногу забраться.
Похоже, перемещение во времени ни для кого бесследно не проходит. Попов вдруг бескорыстным стал, аки ангел небесный. Рабиновича, наоборот, на стяжательство пробило. Хотя был бы он раньше жадным, в ментовке бы не служил! Там, конечно, не нищенствуют, но и миллионов на этом деле не заработаешь. Если только монгольских тугриков.
Даже Жомов и то думать стал, прежде чем с кулаками на все, что движется, бросаться. А меня вдруг на самочек потянуло. Видимо, по возвращении нам всем у психиатра консультироваться придется. Причем у одного и того же! А пока нужно повнимательней за собой проследить.
Перепуганный собственными ощущениями, будто болонка паровозным гудком, я совсем прослушал начало рассказа о нашем чудесном спасении. Из оставшейся части бессвязной аборигенской речи мне удалось понять, что поднял тревогу Каута.
Вроде бы Катберт завалил в его комнату с наглой мордой и потребовал немедленно выселяться, пока он не сдал «вонючего сакса» властям как пособника арестованных колдунов. Каута спорить не стал и, схватив Горыныча в охапку, сиганул из окна.
