Терри Пратчетт - Дело табак
Она перевела взгляд на Ваймса.
— Дети обычно так стесняются, правда?
— Знаете, у меня уже столько какашек, — с гордостью произнес Юный Сэм. — Я их храню в банках из-под варенья, а в туалете устроил лабораторию. А слоновьи какашки у вас есть? Они делают вот так… — Он помолчал для пущего эффекта. — Шлеп!
На мгновение глаза у мисс Бидл слегка остекленели, как у всякого, кто впервые общался с Юным Сэмом. Затем она взглянула на Ваймса.
— Вы, наверное, очень гордитесь своим сыном.
Гордый отец ответил:
— Едва за ним поспеваю.
Мисс Бидл провела их в комнату, в оформлении которой главную роль играл ситец, и подозвала Юного Сэма к огромному бюро. Она открыла ящик и протянула мальчику книжку:
— Это гранки «Серной радости», и я подпишу ее для тебя, если хочешь.
Юный Сэм взял книгу, как святыню, а его отец, внезапно превратившись в мать, переспросил:
— Что-что?
Юный Сэм ответил улыбкой и произнес:
— Спасибо, только, пожалуйста, ничего не пишите в ней. Мне не разрешают писать в книжках.
Пока мальчик радостно листал новую книгу, Ваймс опустился в мягкое кресло. Мисс Бидл улыбнулась и заспешила на кухню, предоставив гостю разглядывать комнату, полную книжных полок и мягкой мебели. Еще там стояла большая концертная арфа и висели часы в виде совы, у которой глаза гипнотически качались туда-сюда в такт тиканью, наводя наблюдателя на мысль, что надо либо покончить с собой, либо достать из камина кочергу и расколотить эту штуковину к чертовой матери.
Рассматривая сову, Ваймс понял, что за ним наблюдают; он обернулся и увидел встревоженное личико и выступающую челюсть юной гоблинки по имени Слезы Гриба.
Он инстинктивно взглянул на Юного Сэма, и внезапно ему в голову пришла невероятная мысль: как поступит Юный Сэм? Сколько книжек он прочел? Родители не рассказывали ему страшилки про гоблинов, не так ли? И не читали мальчику слишком много невинных радужных сказок, в которых фигурируют ужасные создания и беспричинный страх, который однажды скажется.
Юный Сэм прошагал через комнату, остановился перед девочкой и сказал:
— Я много знаю про какашки. Это очень интересно.
Слезы Гриба взглядом лихорадочно принялась искать мисс Бидл, а Юный Сэм, абсолютно не стесняясь, пустился в краткую лекцию об овечьем помете. В ответ Слезы Гриба, укладывая слова точно кирпичики, спросила:
— А… для чего… какашки?
Юный Сэм нахмурился, как будто кто-то поставил под сомнение его жизненную цель. Но тут же он просиял и ответил:
— Ну, если бы их не было, ты бы взорвалась!
И радостно заулыбался, словно разрешив вопрос огромной важности.
Слезы Гриба засмеялась. Ее смех звучал отрывисто, напоминая Ваймсу смех женщин определенного сорта и после определенного количества джина. Но все-таки это был смех, искренний, неподдельный и естественный, и Юный Сэм наслаждался им и хихикал, и старший Сэм, у которого на щеках высыхал пот, тоже.
Потом Юный Сэм сказал:
— Ого, какие у тебя большие руки. Как тебя зовут?
Тем же отрывистым тоном, к которому Ваймс уже привык, девочка ответила:
— Меня зовут Слезы Гриба.
Юный Сэм немедленно обнял ее, насколько хватило рук, и крикнул:
— Грибы не должны плакать!
На лице девочки возникло то самое выражение, которое Сэм Ваймс столько раз видел на лицах людей, попадавших в объятия Юного Сэма, — смесь удивления и замешательства. В этот момент в комнату вернулась мисс Бидл, держа тарелку, которую передала Слезам Гриба.
— Пожалуйста, угости наших гостей, дорогая.
Слезы Гриба взяла тарелку и нерешительно пододвинула ее к Ваймсу, произнеся нечто, на слух напоминавшее стук десятка кокосовых орехов, катящихся по лестнице, но он сумел различить слова «вы», «ешьте» и «я приготовила». В выражении ее лица читалась мольба, как будто девочка пыталась сделать так, чтобы он понял.
Ваймс некоторое время рассматривал ее лицо, а потом подумал: «Я ведь могу понять, не так ли? Стоит попробовать». Он закрыл глаза — весьма неоднозначное действие, когда находишься лицом к лицу с обладателем такой выдающейся челюсти. Плотно зажмурившись и накрыв глаза рукой, чтобы отсечь доступ свету, он попросил:
— Можете повторить еще разок, юная… леди?
И, погрузившись в темноту, отчетливо расслышал следующее:
— Я сегодня испекла печенье, мистер по-люс-мен. И вымыла руки, — нервно добавила девочка. — Печенье чистое и вкусное. Вот что я сказала, и это точно.
«Гоблинская выпечка», — подумал Ваймс, открыв глаза и взяв шишковатое, но аппетитное на вид печенье со стоявшей перед ним тарелки, а потом снова сомкнул веки и спросил:
— Почему грибы плачут?
В темноте он услышал, как девочка ахнула.
— Они плачут, чтобы было больше грибов, — ответила она. — Это же ясно.
Ваймс услышал слабое позвякивание столовых приборов за спиной, но, едва он убрал руку от глаз, мисс Бидл сказала:
— Нет, оставайтесь в темноте, командор. Значит, то, что говорят про вас гномы, — правда.
— Не знаю. А что говорят про меня гномы, мисс Бидл?
Ваймс открыл глаза. Мисс Бидл сидела в кресле почти напротив него, а Слезы Гриба стояла над тарелкой с таким видом, как будто готова была ждать продолжения до скончания века — ну или пока не велят прекратить. Она умоляюще взглянула на Ваймса, затем на Юного Сэма, который с интересом изучал Слезы Гриба, хотя, зная Юного Сэма, Ваймс сказал бы, что интерес в основном относился к тарелке с печеньем. Поэтому отец сказал:
— Ладно, мальчик, попроси у девушки печенье, только не забывай о хороших манерах.
— Говорят, тьма в вас, командор, но вы держите ее в клетке. Подарок из Кумской долины, так сказать.
Сэм моргнул.
— Гномье суеверие в гоблинской пещере? Вы много знаете про гномов?
— Немало, — ответила мисс Бидл, — но про гоблинов — больше. Они верят в Призывающую Тьму, как и гномы, — в конце концов, они тоже пещерные жители, и Призывающая Тьма реально существует. Она не только в вашей голове, командор; что бы она вам ни говорила, я тоже иногда ее слышу. Ох, боги, уж вы-то должны распознать надрассудок, раз он вами овладел. Это противоположность предрассудку. Надрассудок реален, даже если ты в него не веришь. Этому меня научила моя мать. Она была гоблинкой.
Ваймс взглянул на красивую темноволосую женщину, сидевшую перед ним, и вежливо произнес:
— Не верю.
— Ну, может быть, вы простите мне некоторую неточность ради пущего эффекта? На самом деле, когда моей матери было три года, ее подобрали и воспитали гоблины в Убервальде. Примерно до одиннадцати лет — я говорю «примерно», потому что она никогда не знала в точности — она мыслила и действовала как гоблин и выучилась их языку, который невероятно сложен для всякого, кто не слышит его с рождения. Она ела с ними, ухаживала за собственной грибной делянкой и пользовалась большим уважением за заботу о крысином питомнике. Однажды мать сказала, что до встречи с моим отцом самыми приятными были воспоминания о годах, проведенных в пещере с гоблинами.
Мисс Бидл помешала кофе и продолжила:
— Еще она поделилась со мной своими худшими воспоминаниями, которые являлись ей в ночных кошмарах, и, надо сказать, теперь являются и мне. Однажды какие-то люди, жившие поблизости, узнали, что под землей, среди злобных коварных тварей, которые, как известно, пожирают человеческих младенцев, живет золотоволосая румяная девочка. Она кричала и отбивалась, когда ее пытались вытащить из пещеры, особенно после того, как гоблины, которых она считала своей семьей, полегли вокруг мертвыми…
Настала тишина. Ваймс со страхом взглянул на Юного Сэма, который, слава богам, уткнулся в книжку и был утрачен для мира.
— Вы не притронулись к кофе, командор. Вы просто держите чашку и смотрите на меня.
Ваймс сделал большой глоток очень горячего кофе, который сейчас вполне соответствовал его настроению. Он спросил:
— Это правда? Извините, я не знаю, что еще сказать.
Слезы Гриба внимательно наблюдала за ним, готовая вновь подступить с печеньем. Оно на самом деле было очень вкусное; чтобы скрыть замешательство, Ваймс поблагодарил девочку и взял еще одно.
— Значит, лучше не говорите ничего, — произнесла мисс Бидл. — Их всех перебили, без какой-либо причины. Бывает. Ведь гоблины бесполезны, правда? Говорю вам, командор, самые ужасные вещи на свете совершают люди, которые искренне думают, что поступают так ради общего блага, особенно если в дело вовлечено какое-нибудь божество. В общем, понадобилось много разных вещей и уйма времени, чтобы убедить маленькую девочку, что она не мерзкий гоблин, а человек, и как это превосходно. Никто не сомневался, что в один прекрасный день она поймет: ведро холодной воды и побои всякий раз, когда она заговорит по-гоблински или в рассеянности начнет напевать гоблинскую песню, на самом деле в ее же интересах. К счастью — хотя она, вероятно, так в те дни не думала, — моя мать была сильной и умной, она многому научилась. Научилась быть хорошей девочкой, носить одежду, есть ножом и вилкой, преклонять колени и возносить молитвы за все, что посылало ей небо, в том числе побои. Она так успешно перестала быть гоблином, что ей позволили работать в саду… и тогда она перескочила через стену. Ее так и не сломали — и мать говорила мне, что в ней всегда останется частица гоблина. Я никогда не видела своего отца. По маминым словам, он был порядочным и трудолюбивым человеком, а еще, наверное, понимающим и заботливым.
