Светлана Багдерина - Срочно требуется царь
Но, витая в пушистых облаках грез, созерцая галактики будущих прибылей и звездопад приятных вещей и явлений, которые могли бы из этого проистекать, легко позабыть про то, что ходишь пока всё-таки по жесткой и неудобной земле…
При возвращении из полета по чудному миру фантазий мягкой посадки не было.
– Стоять!
– Руки вверх!
– Оружие на землю!
– На землю, я сказал!
– Нет, это я сказал!
– Но я тоже хотел это сказать, а ты меня опередил!
– Ну, так не щелкай клювом!
– Сам не щелкай, а то получишь!
– Сам получишь!
– Только попробуй, я тебе сейчас ка-а-а-ак…
– На землю оружие, вы что, глухие?!
– Да ты чего, Ревень?.. Мы же пошутили…
– Да я не вам, идиоты, я им говорю! Вот тебе!
– Это не оружие… это кнут…
– Поумничай мне еще!
– Ай!..
– Все кнуты бросили, быстро!
– И оружие тоже!
– Позвольте-позвольте…
– Ага, вот и хозяин! И чего везем, хозяин?
– Ничего… так… мелочи всякие…
– Возницам брезенты откинуть, живо!
С необъяснимой готовностью и злорадством брезенты были откинуты, и взорам разбойником предстал груз двадцати огромных возов: пара десятков длинных, грубо сколоченных зеленых ящиков и десять больших шкатулок.
Несколько секунд разбойники в абсолютной тишине созерцали открывшуюся картину, переваривая увиденное и размышляя, не могли ли ушлые торгаши припрятать чего на собственных персонах или в кустах при их приближении. Придя к отрицательным выводам по обоим пунктам, главарь первый прервал немую сцену.
Он перевел взгляд с возов на своих подчиненных, потом обратно на обоз, откашлялся в грязный кулак, и настороженно сверкнул единственным оком в сторону упитанного купца.
– Ну-ка, посмотри, Кистень, что там, в ящиках? – дернул он головой в сторону воза поближе.
Кистень, самый громадный и медлительный среди грабителей, бросил на дорогу дубину и пошел к телеге открывать крышку одного из неопознанных зеленых объектов.
Любопытные разбойники, позабыв про хорохорцев, сгрудились вокруг и разинули рты, готовые удивляться, торжествовать или проклинать злодейку-судьбу, смотря что окажется в так хорошо сколоченной и охраняемой таре.
– Не открывается… Гвоздями прибита, зараза… – виновато сообщил через пару минут атаману о непредвиденном поражении в первом раунде взмокший и сконфуженный Кистень.
– А ты ножом ее подковырни, ножом, – благожелательно посоветовал кто-то из возчиков.
Ревень с неприязненной подозрительностью покосился на хорохорцев, потом авторитетно откашлялся и приказал выжидательно уставившемуся на него громиле:
– Подковырни ножом, говорю тебе!
Тот обрадовано улыбнулся, быстро кивнул, извлек из-за голенища тесак сантиметров тридцать в длину и деловито вогнал его по самую рукоятку в щель между крышкой и стенкой упрямого ящика. Легкое нажатие, короткий сухой хруст… В громадном грязном кулаке осталась одна ручка.
– Ядрена кочерыжка!.. – отчаянно вырвалось у Кистеня, и он с детской обидой уставился на главаря затуманившимися карими глазами, демонстрируя на дрожащей раскрытой ладони хладные останки своего холодного оружия. – Мой нож!.. Ревень!.. Мой любимый нож!..
– Новый украдешь! – раздраженно рыкнул на него атаман, и тот сразу сжался и как будто стал меньше.
– И что мне делать, Ревень?..
– О камень разбить, не иначе, – задумчиво проговорил откуда-то сбоку тот же голос, что и до этого.
Ревень злобно зыркнул на обозников, но установить советчика снова не представилось возможности, и ему ничего не оставалось делать, как только присвоить авторство себе.
– Разбей его о какой-нибудь камень, балбес! – нетерпеливо, чувствуя себя с каждой проходящей минутой все глупее и глупее, рявкнул он.
– Ага… – медленно кивнул Кистень, что, наверное, должно было означать «Есть!» и, не мудрствуя лукаво, поднял упрямый ящик над головой и со всей мочи грохнул его о вымощенную булыжником дорогу, как начальство и предписало.
Ящик на этом и окончил свое существование, брызнув во все стороны зелеными досками, скобами, гнутыми гвоздями… и мечами.
– АЙ!..
– ОЙ!..
– ОХ!..
– УЙ!..
– ИДИОТ!!!
– Так ты же сам велел…
– ТУПИЦА!!!
– Так откуда я знал…
– БОЛВАН!!!..
Грабители, переругиваясь, постанывая, держась за ушибленные кассетным боеприпасом места и скорбно оглядывая распоротые мечами штаны и куртки, окинули свирепыми взглядами оставшиеся ящики. И тут взоры их обратились на головную телегу, груженую составленными ровными рядами шкатулками. Глаза предводителя понимающе сузились, рот растянулся в щербатой улыбке:
– Вон там!!!
– Что, Ревень?..
– Что там?..
– Деньги и драгоценности, конечно! – презирая недогадливость сообщников, фыркнул главарь.
– Так они же деревянные, Ревень…
– Кто будет хранить деньги и драгоценности в деревянных шкатулках?..
– К тому же даже некрашеных…
– Это же неэстетично…
– И непрактично…
– Да и небезопасно…
– А вдруг пожар?..
– Или грабители?..
Смущенный было на мгновение убойными аргументами коллег, разбойник вдруг склонил голову набок, будто прислушиваясь к одному ему слышному шепоту, торжествующе засмеялся и ткнул корявым пальцем в середину:
– А вон та-то кованая!
– Где?!..
– Вон!..
– Золото-о-о-о!!!.. – радостно взвыли разбойники, побросали дубинки и наперегонки рванулись к возу, обещающему богатство, достаток, зажиточность или, на худой конец, просто горячий обед и новый нож. – О-о-о-о!!!..
Они запрыгнули на воз и, не обращая ни малейшего внимания на ряды деревянных товарок, одновременно откинули крышку железной шкатулки. Нежное белое сияние озарило пасмурный ноябрьский день.
– Серебро-о-о-о-о!!!.. Они засунули в нее трясущиеся от алчности руки… И это было очень неосмотрительно с их стороны.
– О-О-О-О-О!!!..
Не случайно эта шкатулка была сделана из железа: сунуть руки в «пятерки» было все равно, что в ведро с кипятком.
– А-А-А-А-А!!!..
Хверапонт сочувственно качнул головой: хоть красная цифра на его ладони стараниями ученицы убыр уже не горела, но воспоминания и ощущения были еще свежи.
– У-У-У-У-У!!!..
Потрясая в воздухе обожженными конечностями, завывая на разные нехорошие голоса и выражаясь непечатно, разбойники скатились с воза.
А на земле их уже встречали сомкнутые и очень решительно настроенные ряды возчиков и охранников.
Правило Битова сработало и на этот раз, и в этом было единственное светлое пятно на мрачной картине профессиональной деятельности этой шайки за сегодня, да и за несколько предыдущих дней – тоже.
Стеная и плачась сквозь оставшиеся зубы равнодушному, несправедливому и жестокому миру на него же самого, злосчастные грабители ломились прочь от злополучного обоза по лесам, подлескам и перелескам, не разбирая дороги.
А у возов стояли и с удовольствием демонстрировали друг другу извлеченные из карманов светящиеся семерки двадцать пять довольных донельзя хорохорцев.
* * *
«Здравствуй, дорогой дневничок.
Давненько я тебя не беспокоил. Дел было – невпроворот.
Во-первых, Иван открыл городскую больницу в левом крыле бывшей управы. Почему бывшей? Потому что теперь я и не знаю, как это здание правильно называть: тут и Иван с министрами заседает, и наши гвардейцы живут, когда в городе бывают, и Находка обретается и колдует, и Малахай бесчинствует, когда сбежать из ее комнаты умудряется. В правом крыле приют расположился едва ли не с первого дня, позже – школа появилась, а теперь вот еще и больница.
И получился это не дом правительства, а сумасшедший дом: непредсказуемо, весело, но хочется сбежать. А случилось это так.
Стал народ приходить, жаловаться, что людишки в Постоле хворают почем зря, а знахаря не отыщешь, а отыщешь, то не дождешься, а дождешься, так толку от него никакого. Иван этим вопросом шибко озаботился, послал меня из-под земли достать ему какого-нибудь местного эскалопа (то есть, дохтура по-иностранному) и представить его пред светлы очи. Чтобы ответ держал по всей строгости, пошто скорая медицинская помощь народу оказывается медленно и из рук вон как попало.
Отловить эскалопа удалось только к вечеру, и оказался он дедком тщедушным – такому самому скорая помощь вот-вот понадобится. Звать его Щеглик. Доставил я его к Ивану, и сообщил этот дед, что болезнь в нашем городе, в основном, одна – простуда, осложненная синдромом хронического недоедания, и лечится она не только травками-корешками, а и хлебом-супом. А в добавок к этому, сказал он, знахарей на весь город осталось три человека, он да еще две старушки, и пока они пешком всех больных обойдут, то к концу выздоравливающие уже по-новой хворать начинают.