Дуглас Адамс - Детективное агентство Дирка Джентли
– Пожалуйста, мне можно уйти? – взмолилась несчастная девушка.
Дирк мрачно посмотрел на нее.
– Да, – сказал он со вздохом, – только скажите, что вы обо всем этом думаете? – Он указал на записку.
– Я думаю, что все это похоже просто на детскую игру, – откровенно призналась Джанис Пирс.
– Но… но… но… – Дирк в отчаянии заколотил по столу. – Как вы не понимаете, мы должны иногда становиться детьми, чтобы понять? Только дети способны видеть все в истинном свете, потому что они еще не научились все пропускать через фильтры, столь мешающие нам увидеть то, чего мы не ожидаем увидеть.
– Взяли бы да и спросили у них, раз так.
– Благодарю вас, мисс Пирс. – Дирк потянулся за шляпой. – В который раз вы оказываете мне поистине неоценимую услугу, за что я вам бесконечно благодарен.
Более не раздумывая, Дирк устремился к двери.
24
Когда Ричард собрался наконец к Сьюзан, погода стала явно портиться. Ясные и чистые краски утра утратили свою интенсивность, и небо вскоре снова приняло привычный для Англии цвет, напоминающий старую мокрую кухонную тряпку. Ричард взял такси и через несколько минут был у цели.
– Всех их следует депортировать, – заметил шофер, когда они остановились.
– Эм-м, кого депортировать? – испуганно спросил Ричард, сообразив, что не слышал ни слова из того, что, очевидно, всю дорогу говорил таксист.
– Эм-м… – попытался ответить таксист, тоже соображая, что прослушал, о чем говорил клиент. – Да, всех. Разделаться с ними разом, вот что я считаю. С ними и с их чертовыми тритонами, – добавил он в заключение.
– Может, и так, – неопределенно согласился Ричард и поспешил скрыться в парадном.
Из-за двери доносились медленные и величавые звуки виолончели. Он был рад, что Сьюзан играет. Она умела сохранять удивительную выдержку и контроль над собой при любых обстоятельствах, если не разлучалась с музыкой. Ричард заметил, какую странную и необычную форму принимала порой эта связь. В те моменты, когда ей было плохо или что-то тревожило, стоило ей взять в руки виолончель, как она все забывала. Музыка освежала ее и возвращала покой. Но бывало, что исполнение той же пьесы могло, наоборот, лишить ее покоя, и она долго потом не могла прийти в себя.
Ричард как можно осторожнее открыл дверь квартиры и попытался на цыпочках прокрасться мимо маленькой музыкальной комнаты, но неожиданно дверь оказалась открытой. Остановившись на мгновение, он глазами попросил Сьюзан не обращать на него внимания и продолжать играть. Он успел лишь заметить, как осунулось и побледнело ее лицо, и все же она улыбнулась ему, а рука, державшая смычок, увереннее заходила по струнам.
Именно в этот краткий миг с безукоризненной точностью луч солнца, пробившись сквозь тяжелые дождливые тучи, отбросил блики на девушку и благородное коричневое дерево виолончели. У Ричарда перехватило дыхание от этой великолепной картины. Зловещий круговорот событий этого дня на мгновение замер, великодушно дав ему передохнуть.
Он знал, что плохо понимает музыку и так же мало знает ее, но то, что играла Сьюзан, было похоже на Моцарта. Именно Моцарта она должна была исполнять в предстоящем концерте вместо подруги, вспомнил он и тихонько проследовал в гостиную. Сев, он стал слушать.
Наконец звуки виолончели умолкли, но прошло какое-то время, прежде чем появилась Сьюзан. Смущенно моргая и улыбаясь, она крепко обняла его, а затем отпустила и, подойдя к телефону, снова положила трубку на место. Обычно она снимала ее, когда играла.
– Прости, – сказала она, – я хотела доиграть до конца. – Она быстро и с досадой смахнула слезинку. – Как ты, Ричард?
Он пожал плечами, смущенно глядя на нее, но ничего не ответил.
– А мне остается привыкать и жить дальше, – сказала с печальным вздохом Сьюзан. – Мне так жаль, я была такой… – Сьюзан, не закончив, лишь в отчаянии покачала головой. – Кто мог сделать это?
– Не знаю. Какой-нибудь маньяк, возможно. Да это уже не столь важно.
– Да, – ответила Сьюзан. – Ты завтракал?
– Нет. Ты продолжай играть, а я загляну в холодильник. За столом мы обо всем поговорим.
Сьюзан кивнула.
– Ладно, – сказала она, – только…
– Что?
– В данный момент я не хотела бы говорить о Гордоне. Пока не пройдет какое-то время и все не уляжется. Меня это застало врасплох. Мне было бы легче, если бы мы с ним были ближе друг к другу. Но это было не так, и я теперь в каком-то смятении, ибо не понимаю, что чувствую. Можно было бы поговорить, но теперь все окажется в прошлом: был, считал, любил…
Она прижалась на мгновение к Ричарду, а потом немного успокоилась и печально вздохнула.
– В холодильнике у меня, боюсь, маловато еды, – как бы оправдываясь, сказала она. – Йогурт и банка маринованной сельди кусочками. Можешь открыть. Может, тебе понравится. Главное, не разбрасывай по полу и не мажь сельдь джемом.
Она обняла его, поцеловала и с печальной улыбкой вернулась в музыкальную комнату.
Зазвонил телефон, Ричард снял трубку.
– Алло? – В трубке молчали, слышен был лишь шум, похожий на вой ветра в телеграфных проводах.
– Алло? – снова произнес Ричард, подождал немного и, пожав плечами, положил трубку.
– Кто-то звонил? – крикнула Сьюзан.
– Нет, никто, – ответил Ричард.
– Это уже не в первый раз, – заметила Сьюзан. – Кто-то звонит и дышит в трубку.
Она продолжала играть.
Ричард ушел в кухню и открыл холодильник. Он не сидел на рациональной диете, как Сьюзан, и поэтому содержимое холодильника мало обрадовало его. И все же он выложил на поднос все, что счел нужным: йогурт, немного отварного риса и апельсины, в мыслях, однако, пожалев, что не хватает пары сочных гамбургеров с жареной картошкой в придачу.
Нашлась и бутылка белого сухого, он и ее поставил на небольшой обеденный столик.
Спустя несколько минут к нему присоединилась Сьюзан. Она была спокойной и собранной и после нескольких кусочков селедки спросила его о происшествии на канале.
Ричард смущенно отнекивался, тряс головой и старался как-то объяснить ей, кто такой Дирк.
– Как его имя, ты сказал? – переспросила она, нахмурясь, когда он потерпел полную неудачу со своими объяснениями.
– Э-э-э… Дирк Джентли, в некотором роде… – промямлил Ричард.
– В некотором роде?
– Да, понимаешь… – Ричард окончательно сбился. Он понял, что, говоря о Дирке, почему-то всегда сбивался на какие-то намеки, неопределенности и недомолвки. Даже на бланках Дирка к его имени добавлена масса каких-то титулов, званий и пояснений, столь же неопределенных и загадочных. Он вытащил один из листков бумаги для заметок, которые взял со стола Дирка и на которых, организовав наконец свои мысли, записал все происшедшее с ним.
– Я… – снова попытался продолжить свой рассказ Ричард, но внизу кто-то позвонил в дверь. Ричард и Сьюзан испуганно переглянулись.
– Если это полиция, – решительно заявил Ричард, – я поговорю с ними. Чем скорей, тем лучше.
Сьюзан, отодвинув стул, встала, подошла к двери и взяла микрофон внутренней связи.
– Я слушаю, – сказала она, а затем переспросила: – Кто?
Нахмурившись, она выслушала то, что говорил незваный гость у входной двери, а затем, еще больше нахмурившись, посмотрела на Ричарда.
– Вам лучше подняться сюда, – не очень любезно пригласила она наконец гостя и нажала кнопку, открывающую входную дверь. Вернувшись к столу, Сьюзан села.
– Твой приятель, – сказала она ровным голосом. – Дирк Джентли.
Денек выдался на славу, и Электрический Монах пустил лошадь галопом. То есть от радостного возбуждения он пришпорил ее сильнее обычного, чему она, не разделяя его чувств, вынуждена была подчиниться.
Этот мир, по мнению Монаха, был определенно недурен. Он полюбил его. Он не знал, что это за место, откуда взялось, но оно во всех отношениях было подходящим для существа с уникальными, даже выдающимися дарованиями.
Монах нравился всем. Целые дни напролет он общался с людьми, выслушивал их жалобы и исповеди, а потом произносил три магических слова: «Я верю вам».
Эффект был потрясающим. Не то чтобы люди этого мира не произносили этих слов друг другу, такое бывало, но никогда в них не звучало столько искренности и убежденности, ибо Монах был специально запрограммирован именно на это.
Во всем мире его принимали как нечто непременное и должное. Он должен был верить за них, освобождая их от этой обязанности. Если кто-то появлялся у их двери с новой великой идеей, предложением или даже новой религией, они запросто отправляли всех к нему, говоря: «Идите к Монаху». И Монах сидел и терпеливо выслушивал каждого и верил всему, что они говорили. Далее этого, правда, не шло, и никто более этим не интересовался.
Лишь одна проблема, кажется, возникла теперь в этом во всех отношениях прекрасном мире. Часто после того, как Монах произносил три магических слова: «Я верю вам», собеседник тут же заговаривал о деньгах. У Монаха их, разумеется, не было. Этот недостаток омрачил немало интересных и многообещающих встреч.
