Виктор Кувшинов - Ангел во плоти
— Опять гаденыш тут пристроился! Ну погоди у меня! И так от этого мусора вонь стоит, так этих алкоголиков еще не хватает!
— Извините, а Вам и правда, нужен алкоголик? — меня удивили эти странные рассуждения.
«Наверное, это известная всем женская логика!» — что-то догадалось внутри меня, но вот дальше мысль опять не шла, так как вспомнить, в чем же была суть этой таинственной логики, я не смог. Да и не дали. Бабуля все еще пыталась сердиться:
— Еще и лыбится! Ты мне не лыбься! Знаю я вас, шантрапа бездомная… — но запал почему-то явно от нее уходил.
— Так я бы ни за что, ни одним… — попытался я убедить я в своих самых чистых намерениях пожилого ветерана уличных споров и сплетен, но наткнулся на проблему: «Чем, ни одним? Пальцем что ли?» Так и не разобравшись, я продолжил. — Милая госпожа пенсионерка, где же здесь найти место для этих дел? И Вы не знаете случайно, что значат буквы эМ и Жо?
Что-то я не того сказал… Бабушка аж опешила, то ли от моей наглости, то ли от глупости, а может, и от всего сразу. Я, поняв, что плодотворной беседы не получится, грустно вздохнул и пошел дальше. Бабуля же так и осталась стоять, удивленно на меня воззрясь — видать ей не хватило той самой женской логики.
Непонятно, сколько я так шел, но мои ноги привели меня к странному месту. Это был большой перекресток, и вокруг толпы народа вливались в нескольких местах, то под землю, то в одну дверей в доме. Но больше всего меня поразила буква М над входом.
«Так вот что она означает: метро!» — я воодушевленный догадкой и совершенно не представляя, что такое метро, «влился» с толпой в ближайшую дырку под землю. Что-то здесь было мне как будто знакомым. Я ничему не удивлялся, но и вспомнить, что это все значит, никак не мог. Под землей оказался длиннющий темный коридор, и чего только в этом коридоре не было! Какие-то лавки, железные и застекленные киоски в стенах, в которых, как птицы в клетке, сидели девушки, и что-то меняли на все те же деньги. Местами у стен сидели люди весьма непрезентабельного вида, так что даже я на их фоне выглядел еще ничего. Да нет, наверное, я так же и выглядел.
Толпа народа в основной своей серой и бурлящей массе заплывала по коридору в двери, который никак не успевали закрываться. Я озадачился: «Зачем тогда двери? Чтоб жизнь малиной не казалась? Интересно, от кого я эту фразу слышал? И почему жизнь должна казаться какой-то ягодой?»
Рассуждать мне не дали и запихнули прямо в эти не закрывающиеся двери. Я вылетел из них, как пробка в относительно свободный зал, из которого вели несколько путей. Стоя посреди него, я наблюдал, как народ, забежавший со мной, бесстрашно бросается в проходы, где им преграждают путь какие-то клещи. Странно, но каждый раз, когда кто-нибудь туда заходил, клещи открывались и пропускали смельчака. Я понял, что тут что-то не так и, напрягши свое внимание, заметил, что люди все время что-то вставляют в щели на исполинских зубах. «Опять деньги нужны!» — догадался я: «Но как же их раздобыть? Не работать же!» — мне стало смешно от случайной мысли. Какое вообще отношение имели эти пресловутые деньги к работе? Никакого! Тем более что я затруднялся сказать, что такое работа. Одно было ясно — туда без денег не пустят, если, конечно не перепрыгнуть через эти клещи.
Я грустно развернулся и вошел в другой, встречный поток, который выкинул меня через двери обратно в темный коридор подземного перехода. Я уже настолько отупел от этой бесконечной массы людей, что почти ничего не соображал. И тут я сообразил, что стою напротив одного деда, сидящего у стены. Перед ним лежала кепка, в которой лежало несколько медяков.
— Ну что мил человек, подай Христа ради, если есть чем поделиться, — как-то неуверенно произнес он.
Я же тем временем пытался сообразить, с чего это я тут остановился: «Да, пожалуй, мне было с ним хорошо!» Просто этот поток холодной отчужденности и сосредоточенности уже начинал меня изматывать, а тут вдруг какое-то светлое ощущение. Я, недолго думая, плюхнулся рядом со стариком, притулившись к стенке, и ответил:
— Подал бы, да нечего. Сам видишь, в том же положении. Но ты не думай, я тебе мешать не буду!
— Да как ты мне помешаешь? Это я тут мешаю, — дед снизил голос и, тихонько кивнув в сторону своих коллег, почти шепотом произнес. — Они тут постоянно сидят, а мне… деваться просто некуда, вот и сел тут.
Слово за слово мы разговорились, вернее, я больше спрашивал, так как о себе, кроме полной пустоты в голове ничего поведать не мог. Дедуля, тоже не избалованный вниманием, рассказал мне о своей ужасной в своей простоте истории. Еще года три назад он счастливо жил со своей женой в небольшой квартире. За плечами у него было высшее образование и долгая трудовая жизнь. В этом можно было усомниться, но я чувствовал, что он не очень умел врать, не то что некоторые (это я про себя). Но сейчас я не врал, честное слово! Просто для того, чтобы врать, надо знать, что это неправильно, а я не знал ничего. Зато хорошо чувствовал этого человека, и он мне нравился. Не в пример его коллегам по занятию.
Беда не приходит одна и он в одночасье потерял жену и работу. Его нормальная жизнь потеряла какой-либо смысл. Он не выдержал такого удара судьбы и запил на остатки денег.
— Представляешь, — грустно выговаривался Михалыч — мой чем-то симпатичный мне собеседник. — Казалось, мы с Лидой и ссорились, и ругались иногда. Но вот не стало ее, и будто жизнь кончилась. Все ее вот вспоминаю…
На окраине Москвы у них жила дочь с семьей, но он почти прекратил общение с ней из-за своего пьянства. Деньги закончились, и пить стало не на что. Тогда он решился «по совету друзей» перебраться жить к дочери, которая еще до его пьянки звала отца к себе. Но из какой-то глупой гордости тот не захотел идти к ней с пустыми руками и решил сперва втихаря продать квартиру.
— Ну и продал, да так, что остался и без квартиры и без денег, — усмехнулся дед. — Так вот теперь бывает. Сунулся правду искать, а у этих «друзей» все вокруг куплено и концы воду. Только угодил в сизо — хорошо еще ничего не повесили, а просто выкинули на улицу. Вот теперь и числюсь в полноценных бомжах. Из своего района не хочется никуда уходить, да больно жизнь стала злой, того и гляди мусора попрут за город…
— А что же ты, Михалыч, к дочке то не подашься? — удивился я бедственному положению старика. Хотя, какой он старик в шестьдесят два года? Если на внешний вид только, уличная жизнь не балует.
— А дочка переехала, номер ее телефонный потерял, да и зачем я ей теперь такой? — отвечал тем временем дед. — Эх, столько денег мимо носа увели! Думал, старость обеспечу, да дочери помогу…
Пока мы так беседовали, в его шапку стали сыпаться сначала железные кружочки, а потом бумажки, и цифры на этих бумажках становились все больше. Михалыч непонимающе смотрел на свою шапку, а я на людей, мысленно их благодаря за помощь человеку.
— Слушай, ты счастье приносишь! — наконец вымолвил дед, потом спохватился и вытряхнул деньги из картуза в карман, оставив только несколько небольших монеток. Шапка снова начала заполняться деньгами.
Я попытался продолжить беседу, но Михалыч как-то совсем напрягся и все с опаской посматривал на соседей. У тех дела шли негусто, но я чувствовал их неискренность и поэтому никак не мог проникнуться к ним сочувствием.
— Ну ладно. Пора уходить. Чует мое сердце, еще немного и нами заинтересуются, — сказал, вставая и покряхтывая, Михалыч.
— А кто заинтересуется? — мне было интересно, кого он так испугался, ведь мы ни у кого ничего не отнимали, не бузили и даже вина не пили.
Старик не успел мне ответить, так как разъяснение пожаловало само собой, представ в виде весьма плотного молодого человека с кирпичеобразным выражением лица и глазами, смотрящими из под полуопущенных век. «Бр-р! Печать инферно!» — промелькнула откуда-то у меня странная мыль при виде этого странного взгляда. Действительно, когда у человека при взгляде верхнее веко почти касается зрачка — обходите его стороной! Я не помню почему, но столько в нем сочетается подлости, тупой самовлюбленности и упоения властью над людьми, что это можно назвать печатью инферно. Только не спрашивайте, что такое инферно, я не могу вспомнить, а как пытаюсь вспоминать, мне плохо становится.
— Эй, дед! Ты чего это на чужой территории расселся? Или по кумполу захотел? И потом, делиться надо! А ну-ка показывай, что у тебя в карманах.
Видя, что Михалыч скуксился и готов все отдать, я вступил в беседу:
— Привет, парнишка! Логика у тебя какая-то женская. Сам говоришь делиться надо, а свои карманы не выворачиваешь? Давай мы все карманы вывернем, а потом поровну разделим!
— Как это? — оторопело просчитывал такую комбинацию в своем маленьком уме громила.
Надо заметить, что хоть и мою память тоже сильно сбоило, но у меня голова все-таки соображала раз в десять быстрее, чем у этого «вундеркинда».
