Андрей Синицын - Поваренная книга Мардгайла
Второй, девятый, шестнадцатый, двадцать третий… В этих отсеках среди пепла и обгоревших книг должно быть по плазменному маяку.
А многого и ненужно. Нет необходимости спалить все дотла. Сотня книг даст достаточное количество огня и дыма. Анализ пламени даст вероятность, процентов в восемьдесят-восемьдесят пять, наличия открытой плазмы. Для компьютера нужен всего лишь повод. Дальше он все сделает сам. Иду проверять отсеки…
Мои предположения оказались верными. Теперь я знаю, как был организован поджог, но так и не понимаю, что заставило Патакона и Люча прийти сюда. Кто заставил?
Утром просыпаюсь рано. Еще нет и восьми часов. В голове шум, внутри пустота. И в прямом, и в переносном смысле. Заставляю себя встать с кровати. Руки после вчерашнего все еще воняют копотью, хотя я извел полпачки чистящих салфеток. А может это мне только кажется, и запах всего лишь у меня в мозгу.
Переодеваюсь. У меня осталось два комплекта чистого белья. Последний приберегу для встречи спасателей. Подхожу к иллюминатору. Среди бездны космоса, усыпанной миллиардами звезд, светится краешек желтой планеты. Лучше бы мне вообще не знать как она выглядит.
Пищит интерком.
— Да.
— Землянин, может откушаем? — спрашивает Дершог. «А почему бы и нет?»
Переключаю селектор на конференцию.
— Внимание. Экипаж космической станции «Сателлит-38» приглашается в столовую.
Мои слова мертвым эхом отзываются в пустоте кают и коридоров.
Дершог уже в столовой. Он сидит подпирая голову правой лапой, облокотившись ей о стол. Увидев меня, левую чуть поднимает для приветствия. В ответ я киваю головой, сажусь напротив.
— Если ты ждешь Маринга, то он не придет, — говорит Дершог.
— Почему, — спрашиваю я.
— Он мертв.
— Мертв?
— Если не веришь, — Дершог откидывается на спинку стула, — можешь проверить. Шестая ячейка.
Я ему верю, но не увидеть тело собственными глазами я не могу. Поднимаюсь из-за стола.
Дершог идет первым, я за ним. У меня нет никаких мыслей, никаких ощущений. Все происходит само собой. Я давно перестал удивляться смертям.
Мы входим в санчасть, проходим в морг. Дершог открывает шестую ячейку, я стою слева от него, чуть позади. Он выдвигает поддон. В низкой ванне лежит мертвое тело Маринга. На шее зияет черная от запекшийся крови рана.
— Почему ты его убил? — равнодушно спрашиваю я.
— Я предупреждал тебя, — так же равнодушно отвечает Дершог. — Если начнется охота, я не стану запираться в каюте.
«Ну, вот и все, нас осталось двое».
— Кого еще ты убил?
— Больше никого.
— Значит всех убивал Маринг?
— Не знаю. Мне кажется он убил только Люча и Патакона. Если, конечно, это не ты.
Я понимаю, что Дершог будет беречь меня. Неизвестно, когда придет помощь, а таркары не питаются падалью.
Моя рука скользит под комбинезон, мимо расстегнутой пуговицы. Я достаю пистолет, поднимаю его и нажимаю на курок. Глухой выстрел рвет тишину, запах сгоревшего пороха, дым щекочет ноздри. Я попал точно в ухо. Дершог падает на колени, потом валится набок, затем на спину. Я стою рядом. В моей руке «Бульдог». Дершог еще жив, смотрит на меня полуприкрытыми глазами.
— Вот об этом я не подумал, — тихо хрипит таркар.
— Что я убью тебя?
— Что у тебя может остаться оружие.
Дершог лежит на спине и смотрит куда-то мимо меня. Я не боюсь, что он притворяется и собирается силами, чтобы напасть на меня, в его мозгу пуля. Но пистолет все равно не убираю.
— Ты поступил правильно, — говорит Дершог.
— Ты поступил бы так же?
— Главное, ни о чем не жалей, — как будто не слыша моего вопроса продолжает Дершог. — В природе выживает сильнейший. Это закон Вселенной. Его нельзя обойти. Я прожил по нему полжизни, по нему же и умер. Я пытался стать другим, но это меня не спасло.
Дершог закрывает глаза и перестает дышать. Я смотрю на бездыханное тело таркара. Мы не были друзьями. Мы всего лишь хорошо друг к другу относились. Я не чувствую ни жалости к Дершогу, ни отвращения к себе. Прицеливаюсь и дважды стреляю ему в голову. На полу расползается кровавая лужа. Беру со стола анализатор жизни, проверяю биотоки мозга.
Дершог мертв.
Меня не беспокоит, дал ли Люч сведения об оставшихся в живых, когда отправлял SOS. До прилета спасательного корабля дней двадцать-тридцать. А может и больше. За это время можно придумать вполне достоверную историю и обставить ее декорациями.
«Кто опровергнет мои слова? Мертвые молчат. В конце концов, когда до стыковки со спасателем останутся сутки, я просто взорву этот проклятый осколок станции, а сам останусь на орбите в посадочной капсуле».
Закончив осмотр всех палуб, я иду в столовую, делаю перерасчет пищи на одного человека. Вполне приемлемо. Если не сойду с ума, то доживу до прилета спасателя…
Из столовой иду в каюту, запираю дверь, включаю скрипичный концерт, прячу пистолет под подушку, ложусь на кровать, подтянув к себе ноги. Мне остается только ждать. Двадцать-тридцать дней ожидания.
Я не знаю, правду сказал Дершог или всего лишь пытался отвлечь меня, чтобы убить последним рывком. Я запутался в версиях и заумных, сверххитрых ходах. Изменить ничего нельзя… Я не знаю, кто совершил первое убийство и почему. Я не верю, что всех убил Маринг. Я не верю, что всех убил Дершог. Наверное, он прав. Мы просто начали убивать друг друга. Это как камень, летящий по склону горы, каждую секунду увлекающий за собой два новых. Но я должен остаться в живых. Ведь я человек.
Поднимаюсь. Минут тридцать сижу на кровати.
Еще через час я уже на кухне возле плиты, помешивая в кастрюле половником, читаю Поваренную книгу. Наваристый получится бульончик…
© С. Галихин, 2005.
ДМИТРИЙ ПОЛЯШЕНКО
Люди, звезды, макароны
В желудке у меня были макароны, в голове — жар…
С. ЛемВ звездолете пахло щами.
Капитан звездолета «Илья Муромец» Никодим Шкворень приоткрыл алюмодубовую дверь рубки и по пояс высунул голову в коридор. Принюхался. Воображение тут же нарисовало глубокую миску, полную настоящего украинского борща, обильно приправленного сметаной, — ложка в нем стояла.
Капитан мучительно сглотнул. Беда с этой службой снабжения. Из-за эфирных помех неправильно поняли запрос филиала Внешних планет Академии Наук, и вот грузопассажирский корабль под завязку забит макаронами, только макаронами. Вместо восьмидесяти наименований по тонне каждого — восемьдесят тонно-мест одного продукта. Но самое страшное другое — в предстартовой горячке загрузки трюмов «Муромца» непостижимым образом сменился бортовой рацион экипажа звездолета, так что о борще оставалось только мечтать.
Запах заполз в рубку и окутал главный пульт корабля.
Звездолет лихорадило. В коридоре топотали ящерицы. Где-то в стенах угрожающе пели на три голоса мнемодатчики.
— Сладок кус не доедала! — дружно вопили они а-капелла, намекая на пустые баки.
Не нравились капитану эти полуживые, почти живые и недоосознавшие себя механизмы. Но что поделаешь — на человечество наступила эпоха гуманизированной техники. С ее появлением на Земле сразу же откуда-то появились радетели за права всей этой псевдожизни. Интересно, где они были раньше — по свалкам ундервуды да арифмометры собирали? Причем по своей непримиримости «анимехи» далеко и кучно переплюнули «зеленых». Теперь нельзя было в момент метеоритной атаки ругаться, производить жесты и совершать намеки, могущие покоробить, расстроить, а то и разрегулировать тонкую душу какого-нибудь устройства.
За спиной капитана раздался чавкающий звук, словно собака глодала кость — это не выдержала электронная душа корабля, уловившая запах щей через систему вентиляции. Капитан торопливо захлопнул дверь, чтобы ненароком не нарушить поправку «О неправомерном искушении псевдоживого существа недостижимым гастрономическим наслаждением».
«Кончается топливо. Что делать? Надо заправляться. Где?»
Топливо кончалось уже неделю, и капитан всю неделю ломал голову над тем, как раздобыть пять тысяч тонн алямезона среди окружающей пустоты.
Никодим Шкворень вдумчиво погрыз ноготь: «Странно, еще позавчера топлива было на два дня. Сколько же его тратится на километр пути? А время разгона от нуля до ста? А ведь скоро ЕУ да ТО… Впрочем, о чем я?»
Пульт слабо всхлипнул.
— Ша! — гаркнул Шкворень, возвращаясь в командирское кресло. Он уже придумал, что надо делать. — Стажера Матюхина в рубку! — рявкнул он в переговорную трубу.
В ответ из трубы вылетело облако пыли и раздалось носоглоточное «есть!»
Запах щей кружил по рубке, раздражая вкусовые сосочки капитана. Капитан стоически крепился и шевелил усом.
