Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере
Договорив, Трофим ушел из середины человеческого круга, и осталась эта середина пустая. А люди траурно молчали, думая о погибших.
— Пусть кто из строителей скажет! — негромко произнес мальчишкакрасноармеец, на гимнастерке которого блестел орден.
В середину человеческого круга медленно вышел немолодой рабочий.
— Я… я красиво говорить не обучен… Но только до слез жалко мне наших товарищей, и хочу поэтому назвать их поименно, чтобы все знали, кого мы сегодня хороним: это Прохоров Степан, Кирилл Путильцев, Сафронов Павел, Рыжков Иван, Богодухов Иван, Стрельцов Григорий, Кузнецов Максим, бригадир Шубин Борис… мы, конечно, присоединяемся к словам красноармейца и, как сами будучи только строителями, просим Красную Армию отомстить врагам и за наших товарищей, незаслуженно погибших. А сами обещаем, как только придем в Новые Палестины, поставить там памятник нашим товарищам, строителям и красноармейцам так, чтобы стоял этот памятник века, и выбьем на нем имена всех товарищей, которых мы закапываем сегодня здесь…
Досказав, строитель вернулся на свое место, и снова осталась середина круга пустой, а люди стояли немо и чувствовали, как нарастает скорбь в мире, окружающем их, и как ветер притих, чтобы не нарушить человеческое горе шелестом трав и листьев.
— Эх, был бы поп, чтоб как бы отпеть их! — громко вздохнул один из крестьян.
— А ангел, ангел подойдет? — спросил главный дезертир. — С нами ж ангел есть!
И все закрутили удивленно головами по сторонам. Не знали ведь они, что ангел с ними идет.
А главный дезертир подошел к ангелу, вытолкнул его в середину круга, говоря: «Ну давай, говори чего-нибудь!» Стал ангел, посмотрел на людей, его окружавших. Подумал чуть-чуть. И решился он говорить, надеясь на разумность слушающих и на их стремление к справедливости.
— Радостно мне быть среди вас, — говорил он вполголоса, но слышали его все, притихнув. — Ведь там, на небе, эту страну страшно грешной считают… Непонятно им, почему люди из этой страны после смерти в Рай не попадают. Непонятно это и мне. Ведь вижу я, как вы стремитесь к справедливой жизни, как на этом тернистом пути теряете вы своих братьев… Я уверен, что пройду этот нелегкий путь с вами вместе до конца, и мы вместе, прожив безгрешно и справедливо, войдем в ворота Рая, и тогда я буду прощен за то, что ушел оттуда, а вы будете приняты, как самые дорогие небесные новожители…
Закончив свои слова, огляделся ангел и увидел слезы в глазах у многих мужиков и баб, и смущенные чуть радостные улыбки, выражавшие мечту о Рае, которая так скоро могла стать действительностью. И увидел он учительницу Катю, лицо которой было чуть строже, чем у остальных, но когда взгляды их встретились, показалось ангелу, что лицо ее смягчилось и стало добрее.
Ушел он из середины человеческого круга, и на этом кончился траурный митинг. Красноармейцы уложили своих на дно братской могилы, строители — своих. Засыпали их землей, нагребли над двумя могилами холмики. На одном укрепили буденовку, прикрученную бечевой к срубленному стволу молодого клена, на втором просто посадили березку, выкопанную тут же рядом в лесу.
Красноармейцы выстрелили из ружей в знак последнего прощанья.
После этого сели в лесу кушать. Женщины разносили молоко в кружках: они сами словили разбежавшихся по полю коров. Из коней только два вернулись к красноармейцам, остальных, видно, далеко испуг загнал, так далеко, что не вернулись они назад.
Архипка-Степан, ангел, главный дезертир, Трофим и горбун-счетовод кушали вместе.
От одной компании к другой ходил мужичок в грязном ватнике. Носил он в руках большую бутыль с самогоном и наливал понемногу всем, у кого было во что, говоря при этом: «Помянем, помянем наших…» Солнце еще светило, но тени уже удлинились, приближая вечер и готовя землю к ночному сну.
Красноармееец Трофим, помянув товарища несколько раз, лежал отдельно на траве и плакал. Его не трогали и только время от времени бросали в его сторону сочувственные взгляды.
На все еще светло-синем небе проклюнулось несколько звездочек, а на восточной части показалась и луна, круг лая, как райская паляница, и такого же золотистого цвета.
Ангел смотрел на неё, жуя грубоватый черный хлеб из крестьянских запасов, твердый и жесткий, выпеченный так, чтобы можно было его две недели есть. Смотрел и о счастье думал, и отгонял от себя наваждение нескромного свойства, картину придуманную и достаточно желанную, показывающую, как он с учительницей Катей в ворота Рая входит. Отгонял, отгонял и все-таки отогнал он эту картину, подумав одновременно, что наваждение это не желает добра Кате, так как для того, чтобы с ним в ворота Рая войти такой красивой, какой есть она, должна эта светловолосая девчушка умереть молодой, не изведавшей полною мерою земной жизни. А поняв это, испугался ангел своих мыслей и, пожелав Кате долгих лет, задумался о недавно прошедшем митинге, на котором выступил, о яме, выкопанной да так и оставленной пустой из-за избирательности небесного камнепада, убившего только строителей и красноармейцев.
А вечер опускался все ниже и ниже, оставляя за собою уже довольно темное небо с разбуженными от дневного сна скоплениями звезд.
— Подъем! Подъем! — заорал неожиданно Архипка-Степан, встав и ткнув указательным пальцем вверх. — Уже видно! Подъем!
Зашевелились люди, засуетились, собирая пожитки и готовясь в дорогу. Ктото спешно доедал пищу.
Постепенно люди собрались, вышли на дорогу, лежавшую между полем и лесом, посмотрели на прощанье на две свежие братские могилы, поклонились им и, когда во главу плохо организованной колонны стал Архипка-Степан, тронулись в путь.
Рядом с Архипкой-Степаном шагали главный дезертир и горбун-счетовод, чуть поодаль нетвердою походкой шел Трофим. Ангел, затесавшись в самую середину колонны, помогал нести Кате ее книжки, однако при этом с ней не заговаривал и даже не отвечал на ее косые взгляды, полные любопытства. Сама она, правда, пробовала заговорить, то есть задала ангелу вопрос: «Так ты думаешь, что Бог есть?!» Но, ясное дело, вопрос показался ангелу странным, и он промолчал, а новых вопросов не последовало, и шли они дальше молча под ночными звездами, слушая глухую музыку грунтовой дороги, о которую ударяли сотни упрямых подошв.
Луна, полная ,и круглая как райская паляница, медленно катилась по небесам. Длилась восьмая ночь пути. Силы иссякали, и только огромная человеческая мечта да уверенность в скором окончании пути заставляли людей передвигать отяжелевшие от долгой дороги ноги.
И вдруг Архипка остановился, остановились шедшие за ним следом, а задние уткнулись в спины передних, и прошло по колонне смятение из-за непонимания остановки.
А Архипка-Степан стоял и пытался что-то сказать, однако язык его не поворачивался нужным образом, и он только показал пальцем правой руки туда, вверх, в синее-синее небо. И те, что были рядом с ним и за его спиной, посмотрели на небо и увидели, к ужасу своему, как катится вниз с небесного купола какая-то маленькая звездочка, катится и тускнеет на глазах, а потом уже срывается и летит вниз. И кажется сначала им, что летит она прямо на них, но над самой землей звездочка гаснет, и тут вырывается из груди беглого колхозника жалостный громкий крик:
«Архипка-а-а!» И все начинают понимать, что произошло в эту восьмую ночь на безоблачном огромном небе. И слезы застилают глаза многих, и бабы снова воют и в этот раз оплакивают уже не мертвых, а еще живых, но остановившихся.
— Ты что, ты чего? — дрожащим голосом спрашивает главный дезертир обалдевшего Архипку-Степана.
— Сорвалась,.. — жалобно лепечет беглый колхозник.
— Ну и что? — спрашивает главный дезертир. — Ты видал, откуда она сорвалась?
— Видал, — кивает Архипка-Степан.
— И я видал! — говорит горбун-счетовод.
— И я! И я! — шумят сзади мужские и бабьи голоса.
— Ну туда и пойдем! Ясно? — спрашивает главный дезертир.
Архипка-Степан кивает.
— Давай, шагай! — командует дезертир. — А то народ взбунтуется! Ради чего товарищи погибли?!
И снова медленное свое движение продолжает плохо организованная колонна; всякая обувь и копыта коровьи топчут дорогу, а два коня, что сами к людям вернулись, идут послушно без седоков по краю поля.
А через какое-то время дорога грунтовая сворачивает налево, а люди все прямо идут, и уже поле у них под ногами, мягкое и нежное, а впереди холмы, покрытые лесом. И уверенно ведет их к цели беглый колхозник, не отрывающий своего взгляда от того места на небе, от той осиротевшей черной дырочки, еще недавно занимаемой звездой Архипкой. Ведет и становится злее, и увереннее в том, что и без звезды доведет он их в Новые Палестина, где останутся они навсегда и откуда если и уйдут, то только в Рай.
Глава 18
Наступал скорый октябрьский вечер, и школа уже была пуста. Лишь в директорском кабинете горела лампа. Освещала она пристальный взгляд висевшего на стене портрета Дзержинского и самого директора школы, Банова, сидевшего в неприятном раздумье за своим столом и время от времени отклонявшегося чуть в сторону, чтобы посмотреть пытливо на низ своих темно-синих брюк.
