Терри Пратчетт - Патриот
Порывшись в кармане, Колон извлек оттуда крохотную книжицу.
— Вот, — сообщил он. — Это принадлежало моему прадедушке. Он участвовал в той знаменитой сваре с Псевдополисом, и мой прапрадедушка дал ему с собой этот солдатский молитвенник, потому как на войне тебе только и остается, что молиться, уж поверьте мне, и прадедушка сунул книжку в верхний карман кожаного жилета, на нормальные латы денег не хватило, а на следующий день во время сражения, откуда ни возьмись, стрела и, фьють, прямиком в книжку, просверлила ее всю до последней страницы и застряла. Вот, можете посмотреть. Дыра осталась.
— Да уж, чудо так чудо, — согласился Моркоу.
— Оно самое, — подтвердил сержант и уныло поглядел на потрепанный томик. — Если бы не остальные семнадцать стрел…
Барабанный бой затих вдали. Немногочисленные остатки Стражи избегали смотреть друг другу в глаза.
А потом чей-то повелительный голос вдруг осведомился:
— А ты почему не в форме, молодой человек?
Шнобби оглянулся. К нему обращалась пожилая госпожа, чертами лица похожая на индейку, а голосом — на судью, выносящего смертный приговор.
— Я? Как это не в форме? — Шнобби указал на свой видавший виды шлем.
— Я говорю о ДОЛЖНОЙ форме, — поджала губы дама, протягивая ему белое перо. — Чем ты будешь заниматься, когда клатчцы станут насиловать нас в наших постелях?
Бросив на остальных испепеляющий взгляд, она величественно прошагала дальше. Ангва заметила в толпе нескольких таких женщин. То там, то сям мелькали белые перья.
— Лично я буду думать: «Ну и смелые ребята, эти клатчцы», — пожал плечами Моркоу. — Похоже, Шнобби, цель белого пера — устыдить тебя и заставить записаться в солдаты.
— О, тогда все в порядке, — оживился Шнобби, никогда не видевший в стыде ничего постыдного. — А что мне с ним теперь делать?
— Гм-м, кстати… я рассказывал вам, что я сказал лорду Ржаву? — нервно осведомился сержант Колон.
— Уже семнадцать раз, — отозвалась Ангва, напряженно следя за женщинами с белыми перьями. И добавила, словно про себя: — Возвращайся со щитом или на щите…
— Интересно, а как полагается: только по перу на человека или можно взять больше? — полюбопытствовал Шнобби.
— Ты о чем? — переспросил Моркоу.
— О перьях, — с готовностью пояснил Шнобби. — На вид настоящие, гусиные. Я уж найду им применение…
— Я обращался к Ангве. — что ты сказала?
— Гм? А… просто выражение. Женщины говорили так, когда провожали своих мужчин на войну: «Возвращайся со щитом или на щите».
— На щите? — не понял Шнобби. — Вроде как… на санках, что ли?
— Вроде как мертвым, — объяснила Ангва. — Они имели в виду: возвращайся победителем либо не возвращайся вовсе.
— Ну, я-то ВСЕГДА возвращался со щитом, — пожал плечами Шнобби. — Тут у меня полный порядок.
— Шнобби, — вздохнул Колон, — ты возвращался не только со щитом, но и с мешком золотых зубов и пятнадцатью парами еще не остывших сапог. И на угнанной где-то телеге.
— Разумеется, — возразил Шнобби, втыкая белое перо себе в шлем. — Воевать надо на стороне сильного, иначе на войну и соваться не стоит.
— Шнобби, ты ВСЕГДА воевал только на стороне победителя, а все потому, что, вынюхав, чья возьмет, в нужный момент облачался в мундир с плеча какого-нибудь подстреленного бедолаги. Я слыхал, генералы специально приставляли к тебе шпиков — по твоему мундиру можно было сразу определить, как развивается бой.
— Ну и что? Война — такое дело. За время своей службы ты можешь поменять много полков.
— Это правда. Но не за одно сражение.
Стражники направились обратно в штаб-квартиру. Большинство из тех, кто дежурил в эту смену, взяли отгул. Все равно ведь не ясно, кто теперь главный. Да и чем сегодня заниматься? В штаб-квартире остались лишь те, кто не представлял свою жизнь без Стражи, и не успевшие еще обтесаться новобранцы.
— Уверен, господин Ваймс что-нибудь придумает, — сказал Моркоу. — Отведу-ка я Гориффов домой. Господин Горифф говорит, что соберет вещи и уедет. Многие клатчцы уезжают. И разве можно их за это винить?
Несомый снами, словно большими пузырями, Ваймс вынырнул из бездн бессознательного.
Обычно он любил момент пробуждения, ведь именно первые минуты нового дня приносили наиболее яркие озарения. Как будто по ночам какие-то участки мозга усердно трудились над вчерашними проблемами, чтобы по пробуждении хозяина немедленно вручить ему результат своих трудов.
Сейчас же его приветствовали лишь воспоминания. Ваймс поморщился. Вот еще одно пожаловало. Он застонал. В голове снова зазвучало бряцанье — то прыгал по столу значок командора Стражи. Ваймс выругался.
Свесив ноги с кровати, Ваймс оперся рукой на тумбочку рядом.
— Дзынь-дзынь-подзынь!
— О НЕТ… Ну ладно, который сейчас час?
— Час пополудни ноль-ноль! Добрый день, Введи-Свое-Имя!
Ваймс мутным взором посмотрел на Бес-органайзера. Наступит час — и он разберется-таки в инструкции для этой штуки. Или разберется, или найдет пропасть поглубже и швырнет туда этот бесовский приборчик[10].
— Что… — начал он и вновь застонал, преследуемый воспоминаниями — на этот раз звуком, изданным привязанным к трубе тюрбаном, когда тот принял на себя вес Ваймса.
— Сэм?
Дверь спальни распахнулась, и вошла с чашкой в руках Сибилла.
— Да, дорогая?
— Как ты себя чувствуешь?
— У меня синяк на синя… — Из волчьей ямы вины выползло еще одно воспоминание. — Я что, так его и называл? Куском…
— ДА, — отозвалась госпожа Сибилла. — Утром приходил Фред Колон и все мне рассказал. Он прекрасный рассказчик, должна признать! Одно время я встречалась, недолго правда, с Ронни Ржавом. Снулая рыба.
В мозгу Ваймса болотным газом взорвалось еще одно воспоминание.
— А Фред рассказал тебе, куда он посоветовал Ржаву засунуть значок?
— Да. Три раза. Может, это его тяготит? Но я знаю Ронни: его, чтобы задеть за живое, надо очень долго лупить молотком по голове.
Ваймс давным-давно привык, что все аристократы знают друг друга по имени.
— А еще что рассказал тебе Фред? — робко поинтересовался он.
— О Гориффах, о пожаре и обо всем остальном. Я горжусь тобой. — Она поцеловала его.
— Что же мне теперь делать? — растерянно произнес он.
— Выпей чаю, помойся и побрейся.
— Надо пойти в Стражу и…
— Сначала побрейся! Горячая вода в кувшине.
Когда она вышла, он рывком сдернул себя с кровати и заковылял в ванную. На мраморном умывальнике и в самом деле стоял кувшин горячей воды.
Ваймс посмотрел на отражение в зеркале. Там, к превеликому сожалению, отражалось лицо — его, и ничье другое. А может, сперва побриться?.. А потом уже вымыть оставшиеся места.
Осколки вчерашнего продолжали вонзаться в память, настойчиво требуя его внимания. С теми стражниками у клатчского посольства он, конечно, переборщил, но иной раз нельзя просто стоять и пререкаться…
И значок он тоже зря швырнул. Теперь все не так, как раньше. Теперь на нем лежит ОТВЕТСТВЕННОСТЬ. Надо было остаться и попробовать хотя бы…
Нет. Это бы не сработало.
Он намазал лицо пеной. Постановление о Бунтах! Силы небесные… Рука с лезвием зависла в воздухе. Из глубин памяти пялились молочные глаза Ржава. Скотина! Такие, как он, глубоко убеждены, что Стража — это что-то вроде овчарки: она должна загонять овец в загон, покорно лаять в ответ на приказы и никогда, ни при каких обстоятельствах не кусать пастуха…
О да. В глубине души Ваймс знал, кто его самый главный враг.
Разве только…
Ни значка, ни Стражи, ни работы…
Прибыло еще одно припозднившееся воспоминание.
Пачкая пеной рубашку, он вытащил из кармана запечатанное письмо Витинари и вскрыл бритвой конверт.
Внутри был чистый лист бумаги. Ваймс перевернул его — с другой стороны тоже пусто. Озадаченный, он перевел взгляд на конверт. «Сэру Сэмюелю Ваймсу, рыцарю». Очень любезно с его стороны припомнить мне, кем я стал, подумал Ваймс. Но что толку в письме, если самого послания внутри нет? Будь это не лорд Витинари, можно было бы заподозрить, что отправитель по ошибке положил в конверт пустой листок. Но Витинари не таков. Какой смысл посылать письмо, все содержание которого сводится к напоминанию о том, что он, Ваймс, посвящен в рыцари? Рыцарское звание — ради всего святого, что-что, а это Ваймс не забудет, ему до сих пор неловко…
На поверхность вырвалось еще одно воспоминаньице — как будто за раскатом грома мышка издала неприличный звук.
Кто это сказал? Любой благородный человек… Ваймс замер. Он ведь и ЕСТЬ благородный человек? Это официальное звание.
