Роберт Говард - Джентльмен с Медвежьей речки
– Следишь за мной? – зловещим голосом спросил я. – Знай, если ты…
– Нет-нет! – заспешил он. – Я просто прислонился к стене отдохнуть.
– Вы здесь, в Когте Гризли, совсем с ума спятили, – презрительно заметил я и огляделся вокруг, но повсюду стояла мертвая тишина. Это могло бы показаться подозрительным, да я не придал этому значения. К тому времени окончательно стемнело, и я отправился на постоялый двор проведать Капитана. Там тоже никого не было. Я рассудил, что парень, присматривающий за лошадьми, должно быть, хлещет сейчас где-нибудь виски, поскольку сразу заметил, что это занятие являлось основной работой ослов, заселивших Коготь Гризли.
Единственным местом, пригодным для отдыха приезжих, оказалась старая бревенчатая хижина. Она состояла из двух комнат, разделенных глухой перегородкой, каждая с отдельным выходом на улицу. Кроме камина и кровати, в комнатах ничего не было. Я не решился довериться честности здешнего люда, а потому, проверив, крепко ли привязан Капитан Кидд, снял с него седло, уздечку, попону и все это перенес в свой номер. Я снял сапоги, а шляпу нацепил на гвоздь, торчащий из стены. Потом повесил на спинку койки ремень с ножом и кольтами и расстелил на кровати попону.
Я никак не возьму в толк, почему это мастера, вместо того чтобы делать добротные вещи для нормальных людей, норовят сделать черт знает что такое. Человеку без малого семи футов росту, вроде меня, найти себе удобную лежанку в городе совершенно невозможно. У них там все кровати рассчитаны на одних недомерков.
Я лег и сразу проникся к ней глубоким отвращением, а заодно и к себе, поскольку до сих пор так и не разузнал, кто нанес дядюшке Джеппарду оскорбление и в какой именно форме. Я был весьма близок к мысли немедленно отправиться на Медвежью речку и расспросить на месте самого дядюшку, а после сразу вернуться в Коготь Гризли и заняться этой тварью. Только пока я буду мотаться туда-сюда, у Долли Риксби истощится запас терпения, и мне не в чем будет ее упрекнуть.
Так вот, лежу я, значит, думаю свои невеселые думы, как вдруг слышу – кто-то вошел в конюшню постоялого двора, потом вышел и вроде как направился к дому. Ну, бродит, думаю, кто-нибудь и черт с ним. Да только дверь медленно приоткрылась. И уж тогда встал, направил на дверь кольты и говорю:
– Кто там? Назовись, а то продырявлю!
В ответ чей-то голос неясно пробормотал, что ошибся комнатой, и дверь затворилась. Но голос показался мне знакомым, к тому же в соседнюю комнату так никто и не вошел, зато я услышал осторожно удалявшиеся шаги. Выйдя на крыльцо, я очень скоро увидел, как кто-то вывел из конюшни пегую лошадь, взлетел в седло и медленным шагом поехал прочь. Было темно, хоть глаз выколи, но у нас, жителей Медвежьей речки, глаза, как у ястреба, – а иначе в наших условиях не состаришься. Я узнал человека. Это был все тот же ковбой, которого я встретил в «Королеве апачей» и позже – в ресторане. Чуть отъехав, он дал лошади шпоры и запылил, словно краснокожий по тропе войны. Всадник давно пропал, но до меня еще долго доносился стук копыт по каменистой тропке, спускающейся с гор к югу.
Я догадался, что он следил за мной – вот только непонятно было зачем. Плюнув на все, я улегся досыпать, но не тут-то было. Едва я забылся, как меня разбудил топот шагов в соседней комнате, и я услышал чирканье спички. Кровать стояла у перегородки, и хотя мы находились по разные ее стороны, нас разделяли считанные футы.
Судя по голосам, соседей было двое.
– Говорю тебе, – сопел один, – мне его рожа не нравится. Наверняка он не тот, за кого себя выдает. Лучше не рисковать, а узнать все наверняка. Черт возьми! Мы не можем вечно оставаться в этой дыре! Местные начинают что-то подозревать и если обо всем пронюхают, то потребуют долю в прибыли. Вещички собраны и готовы к отправке в любую минуту. Выступать, полагаю, надо сегодня вечером. Просто удивительно, что до сих пор никто не наткнулся на нашу пещеру.
– Ерунда, ответил другой. – Эти олухи из Когтя Гризли думают лишь о том, как бы налакаться виски, пометать карты да облапошить приезжего бедолагу, случайно заглянувшего в их вертеп. Они не бродят по горам, так откуда им знать, что на юго-западе есть пещера? Большинство и не помнят о тропе, ведущей на запад мимо Большой скалы.
– Ладно, Билл, – говорит первый. – Мы неплохо поработали, провернув это дельце на Медвежьей речке. Можем и отдохнуть немного.
При этих словах остатки сна вылетели у меня из головы, и я навострил уши.
Билл рассмеялся.
– А забавная получилась история, правда Джим? – прокудахтал он.
А Джим в ответ:
– Подробности ты мне не докладывал. А что – пришлось повозиться?
– Ну знаешь, – начал Билл, – нельзя сказать, чтобы все прошло гладко. Старикан Джеппард Гримз оказался крепким орешком и ни за что не хотел с ним расставаться. Если все, кто сражался с индейцами, похожи на него, мне больно за судьбу бедных индейцев.
– Учти – если кто-нибудь из дьяволов с Медвежьей речки доберется до тебя...
Билл снова залился:
– Эти телята никогда не уходят от своей речки дальше чем на десяток миль. Я раздобыл скальп и скрылся, прежде чем они очухались. На своем веку я получил немало премиальных за волков и медведей, но за человеческий скальп выручил деньги впервые.
По моей спине побежал холодный ручеек. Так вот что случилось с бедным старым дядюшкой Джеппардом! С него сняли скальп! И это после того, как сам он снял их превеликое множество с индейских голов! И вот хладнокровные убийцы сидят совсем рядом и болтают о великом несчастье так, точно речь идет об ушах кролика или койота!
– Я ему заявил, что, мол, нечего жадничать, – между тем рассказывал Билл, – Мол, любой старый дурень навроде него…
И тут у меня сдали нервы. В глазах потемнело. Я забыл о сапогах, оружии – обо всем на свете. Я был слишком взволнован, – чуть с ума не сошел! – чтобы помнить о таких мелочах; вскочил с кровати и, как бык, протаранил перегородку.
Из щелей посыпалась труха, несколько бревен подались, и с той стороны донесся крик:
– Что это?!
А другой как завопит:
– Медведь! Спасайся!
Я отступил на шаг и ударил еще раз. Стена не выдержала, и в облаке пыли и щепок я вломился в соседнюю комнату. Кто-то выстрелил, но промахнулся. На грубо сколоченном столе горел фонарь, а двое людей, каждый футов по шесть, орали и – бах! бах! – палили в меня из шестизарядных кольтов. Но они явно были не в форме и все время мазали. Крепко прижав их к груди, я попятился, но задел за стол, опрокинул фонарь и, сам не устояв на ногах, повалился на пол. Капли горящего масла брызнули им на шеи. Ну и вой поднялся! Пол покрывал толстый слой грязи, и поэтому он не занялся огнем. Борьба продолжалась в кромешной тьме, и только слышались вопли: «Спасите! Убивают! О-ой! Отпусти ухо! И тут один из парней носком башмака заткнул мне рот, и пока я правой рукой выкручивал ему ногу, второй рванулся из рубахи и выскочил на воздух. Тогда я сосредоточил усилия на оставшемся враге. Нo негодяй не стал дожидаться, пока я сделаю его калекой, а, выдернув из башмака ногу, ринулся к двери. Я – следом, но в темноте налетел на стол и упустил время.
Я выломал ножку стола и бросился к двери, но не успел выбежать наружу, как на двор ввалилась огромная толпа с факелами, кольтами, ружьями и веревками. Под ногами людей метались собаки. Увидев меня, они враз завопили: «Вот он! Душегуб! Бандит! Вражина! Поджигатель! Убийца мулов!»
Я увидел хозяина мула, повара, бармена и еще много знакомых лиц. Подбадривая друг друга криками: «Повесить его! Вздернуть убийцу!», от подступали к двери. Когда между мной и толпой оставалось ярдов десять, они открыли пальбу. Я не стал дожидаться развязки, а вломился в ряды противника со своей дубинкой и принялся щедро рассыпать удары направо и налево, пока ножка стола у меня в руках не разлетелась на куски. Противник сбился в плотную кучу, и я доставал троих-четверых за раз. Вопль стоял несусветный. Факелы выпали из рук нападавших, и их затоптали, за исключением немногих в руках парней, которые держались на расстоянии и только прыгали вокруг да орали: «Не бойтесь громилы! Стреляйте! Вяжите его! Пырните его! Дайте ему по башке!» Местные собаки обнаружили куда большее благоразумие, чем люди: они заблаговременно удрали, кроме одной дворняги, смахивавшей на волка, которая вошла в азарт и кусала всех без разбору.
Стрельба набирала силу. То и дело слышалось: «Ой! Я ранен! Убит! Умираю!» Несколько пуль чиркнули по моей коже, пламя выстрелов опалило ресницы, а чей-то нож сломался о пряжку ремня. Все факелы, кроме одного, погасли, от дубинки остались одни щепки, и тогда я стал продираться прямо сквозь людской клубок, размахивая кулаками, точно ветряная мельницами, топча ногами тех, кто цеплялся за щиколотки. Я благополучно отвязался от всех, и передо мной оставался только один парень с последним горящим факелом в руке. От волнени он подпрыгивал на месте и все пытался застрелить меня, не взведя курка. Чертова дворняга вцепилась мне в пятку, и тогда, ухватив ее за хвост, я размахнулся и обрушил ее на голову последнего врага. Тесно обнявшись, они покатились по земле. В наступившей темноте собака сомкнула челюсти на ухе парня, и тот заверещал паровозным свистком.
