Роберт Говард - Джентльмен с Медвежьей речки
– Езжайте, – говорю. – А мы с Глорией – следом.
Тогда папаша и все родичи, точно по команде, повернули лошадей и вереницей, без лишней суеты, как и подобает джентльменам с Медвежьей речки, тронулись в родные горы. Они ехали, не говоря ни слова, и только в свете факелов поблескивали ружья, да поскрипывали седла, да позванивали шпоры о стремена.
И как только замыкающий скрылся из глаз, у всего населения Рваного Уха вырвался единодушный вздох облегчения, после чего они схватили Донована с его бандой и с превеликой поспешностью водворили в тюрьму – в ту, старую, что осталась целой.
– Ну вот, – сказала Глория, забрасывая в кусты дубину, – вот и все. Ты ведь теперь не поедешь в дальние страны, а, Брекенридж? Скажи, ведь не поедешь?
– Нет, – говорю, – не поеду. К счастью, к моим тугодумным родственникам вернулся здравый смысл.
С минуту мы стояли, молча глядя друг на друга, а потом она и говорит:
– А ты… ты разве ничего не хочешь мне сказать, Брекенридж?
– Ну, – отвечаю, – конечно, хочу. Я хочу сказать, что страшно благодарен тебе за все, что ты для меня сделала.
– И это все? – вскинула брови Глория и едва слышно скрипнула зубами.
– А что, по-твоему, я еще должен сказать? – недоуменно спросил я. – Или тебе мало одной благодарности? Было время, когда я охотно прибавил бы какую гадость, чтобы уколоть тебя побольнее, только после всего, что ты для меня сделала…
– Ах ты…! – задохнулась Глория, и не успел я сообразить, что у нее на уме, как она уже поднимает булыжник величиной с добрую дыню и этой вот дыней – бац! – меня по башке! Я был настолько ошарашен ее поведением, что отпрянул назад, но запнулся и растянулся на земле. Я пристально посмотрел на Глорию снизу вверх, и тут на меня снизошло озарение.
– Она таки меня любит!!! – воскликнул я, пораженный.
– Я все ждала, когда же до тебя дойдет наконец! – устало улыбнулась Глория.
– Тогда почему ты мучила меня все это время?! – спросил я, едва справившись с голосом. – Я то думал, ты меня всеми печенками ненавидишь!
– Не мешало бы тебе знать свою Глорию получше, – ответила она, потерявшись на моей широкой груди в уютных медвежьих объятиях. – Ты уделал отца и этих дурачков – моих братьев, и, конечно же, я обозлилась. Я особо и не соображала тогда, что говорю, что делаю. Но ты тоже взбеленился и наговорил кучу дерзостей, я разошлась еще больше и уже из глупой гордости не могла поступить иначе. Я никого не любила, кроме тебя, Брекенридж, но пока ты торчал на верхушке общественной лестницы и смотрел на меня сверху вниз, да расхаживал под ручку с красотками, да сорил деньгами, я скорее отрезала бы себе язык, чем призналась тебе в любви. Я любила тебя и сходила с ума от ревности, но держалась и не показывала вида. Никто не может усмирить мой нрав, но я примчалась на помощь, как только тебе понадобился верный друг. Эх ты, мой милый гризли, такой большой, а такой глупый!
– Тогда, – говорю, – я рад, что все закончилось так удачно. Теперь-то мне ясно: я любил только тебя и гонялся за всякими цыпочками лишь затем, чтобы позлить мою Глорию. Я ведь думал, что ты для меня навсегда потеряна, и хотел найти достойную замену. Но знаешь, Глория, я тебе так скажу: на всем свете не найдется такой девушки, которая хотя бы на сотую долю была бы так же красива, мила характером и все такое прочее.
А она мне и отвечает:
– Я рада, Брекенридж, что к тебе вернулся разум.
Ну вот. А потом я взлетел на Капитана Кидда, поднял Глорию и усадил перед собой. А небо на востоке начинало розоветь, и просыпавшиеся пташки заводили свои песенки, когда я тронул коня по тропке на Медвежью речку.
