Сергей Лукьяненко - Сегодня, мама!
Это было одно из немногих известных папе египетских предложений. Мама научила. Но фараон воспринял папины слова уж совершенно ужасно. Он заорал такое, что я вначале ничего не понял, а потом обрадовался, что не понимал. Фараон высоко поднял меч и бросился в австралийский зал. Мы – следом.
– Последняя битва, – дрожащим голосом возвестил Стас. Я не ответил. И так было ясно, что сейчас все решится.
Папа стоял в самом конце зала. В руке у него был боевой бумеранг из железного дерева. За резинкой трико – еще один.
Фараон бежал на папу, как носорог на аборигена. Папа отвел руку и небрежно бросил бумеранг. Тот с жужжанием разрезал воздух и стукнул фараона по лбу. Неменхотеп недоуменно крякнул и сел на корточки.
– Браво! – закричал я.
– А почему бумеранг не вернулся? – поинтересовался Стас.
Папа повернулся к нам и гордо пояснил:
– Бумеранги возвращаются, только если промажешь. А боевые бумеранги не возвращаются вообще.
Фараон неуверенно привстал. Папа не целясь метнул второй бумеранг.
– А почему боевые не возвращаются? – полюбопытствовал Стас.
– Видишь ли, это связано с аэродинамикой… – повернувшись к Стасу, начал папа.
Этот бумеранг был неправильный. Или не боевой. Он вернулся.
Тюкнутый в затылок бумерангом, папа тоже сел на корточки. Он слабо мотал головой, но остальные члены у него не двигались.
Фараон доковылял до папы и высоко занес бронзовый меч.
– Сейчас убью тебя, потом – твоих прислужников, – сообщил он.
Я схватил стоящий в углу зала веник – ну хоть чем-то надо запустить во врага. Но тут из-за спины послышался совершенно ледяной голос:
– Неменхотепшиша![32]
Удивленный фараон обернулся. Мы тоже. За нами стояла мама… С муми-бластером в руках!
– Получай, женишок, – сказала она по-русски, нажимая на спуск. Музей озарился голубым сиянием, запахло озоном и жареным мясом. Фараон, не выпуская меча, рухнул на пол.
– Ма-ма-ма-мама! – взвизгнул Стас. – Так, так, так ты… ты…
– Линка, – голосом мумифицированного фараона произнес я. – Мама. Хайлине. Мама.
Членораздельные звуки давались нам с трудом. В отличие от папы. Он тоже все понял – все-таки чтение фантастики даром не проходит.
– Ты в музей пошла, чтобы за нами следить, чтобы фараона убить, чтобы с женихом расквитаться, чтобы нас с детьми спасти… – Папа глотнул воздух и с незнакомой интонацией продолжил: – Потому что ты была его невестой, потому что в Древнем Египте родилась, потому что тебя наши дети спасли, потому что они тебя в Ташкенте оставили, потому что ты всю жизнь узбечкой притворялась, потому что знала все наперед, потому что специально пацанов древнеегипетскому учила…
– Потому что я вас люблю, – просто сказала мама, пряча в карман бластер. И тут мы с братом не выдержали и бросились ее обнимать. А Стас завопил:
– Я же говорил, что мы найдем тебя! Вот и нашли! Сегодня! Сегодня, мама!
Я подумал, что он не совсем прав и это мама нас нашла. Точнее, даже родила. Но спорить не стал.
А папа сидел над свежемумифицированным фараоном и слабым голосом продолжал:
– …потому что я женился на невесте фараона, потому что наши дети его сварили в кипящем масле, потому что я с Неменхотепом на бумерангах дрался, потому что…
Послесловие,
в котором мы узнаем, что нас назвали в нашу честь, реставрируем сфинкса и размышляем, что же из всего этого получилось
Это Шидла дал маме муми-бластер, прощаясь. Оставил вещь из будущего в прошлом! Не зря он считал себя преступником. И все же благородство победило. Когда мы немножко привели музей в порядок, уложили фараона в саркофаг, а папу подняли с пола и привели домой, то сразу же уселись пить чай и разговаривать. Тут нам мама все и поведала.
Скверные у нас оказались знания истории. Мы со Стасом совсем забыли про ташкентское землетрясение 1966 года. И высадили Хайлине – свою будущую маму – прямо накануне первого подземного толчка. Ох и испугалась же она! Но в итоге землетрясение сыграло ей на руку. После такой трагедии никто не удивлялся маленькой девочке без документов, в странной одежде и ни слова не говорящей по-русски. А нашли ее как раз русские спасатели. Решили, что она узбечка из дальнего кишлака, только накануне приехавшая в Ташкент и оставшаяся без родителей. Маму определили в детский дом, некоторое время поискали родных, но так никого и не нашли. Это и понятно, без машины времени трудно было бы рассчитывать на успех. Настоящие узбеки в детском доме, конечно же, поудивлялись, на каком это языке говорит темноглазая девочка Галина. Но особо докапываться не стали, не до того было. А через полгода мама уже неплохо болтала и по-русски, и по-узбекски. У нее способности к языкам проявились.
Потом мама выросла, поступила в институт археологии: все-таки к своему времени поближе. Бластер всегда надежно прятала, помнила наказ Шидлы: применять лишь в крайнем случае, а лучше – не применять. Потом с папой познакомилась, после института они поженились. Ну, в общем, и мы скоро появились. Но мама тогда еще ничего не подозревала. А нас назвала в память о своих спасителях – то есть о нас же. А потом, когда пару лет назад мы пошли всей семьей фотографироваться, мама глянула на фотографию – и обомлела.
Узнала нас. Что делать, пришлось ничего не говорить, но заставлять учить древнеегипетский. Мама сказала, что с тех пор она нас еще больше полюбила: и как детей, и как спасителей, и как настоящих старых друзей. Все хотела папе рассказать правду, но боялась, что папа не поймет. К тому же и парадоксы какие-нибудь из этого могли получиться.
Когда папа рассказал о «космическом корабле», мама заподозрила, что это и есть машина времени. Перепугалась, достала муми-бластер. Ночью спала плохо, а когда, проснувшись, увидела, что нет ни папы, ни нас, все поняла и пробралась в музей следом. И очень кстати.
Разгром в музее, конечно же, вызвал переполох. Но все списали на какого-то пьяного хулигана. А папа с мамой добровольно вызвались ликвидировать последствия разгрома, чем заслужили похвалу Ленинбаева. И премию получили, только она вся ушла на покупку новой одежды для меня со Стасом.
Зато за прекрасную реставрацию мумии фараона маму послали на конгресс археологов в Египет. И там она вызвала всеобщее удивление, свободно разговаривая на древнеегипетском и легко читая самые каверзные надписи на пирамидах. На следующий год опять приглашают. Может, и мы со Стасом присоединимся… Хотя что нам этот Египет – мы его как свои пять пальцев знаем. Вот в Антарктиду нам в последнее время хочется смотаться, потому что мы увлеклись биологией и изучаем особенности яйцеоткладывания пингвинов.
Но это уже другая история.
А папа отреставрировал Шидлу. Точнее, он покрыл его толстым-толстым слоем бронзовой краски, прикрепил к каменной подставке. А еще написал научную работу, где высказал блестящую версию о том, что летающие тарелки – машины времени из будущего. Я ему говорю: «Ерунда, Департамент такого никогда не позволит». А он отвечает: «Никакой Департамент не вечен». Уфологи, которые ни про какой ДЗР не знают, пригласили папу на свое сборище в Антверпен. Может, и мы с папой съездим – надо же объяснить этим наивным энтузиастам, что такое межпланетные путешествия на самом деле. Тем более… Но это тоже другая история.
От Шидлиной гривы папа втайне от нас отрезал прядь волос. Спрятал ее в медальончик и носит на груди. Мы знаем, но молчим. Все-таки это мы у папы из-под носа космический корабль увели.
Браслеты-регенераторы мы с фараона сняли и все по очереди надевали. После этого у папы выправился сломанный в детстве нос, мама перестала чихать на тополиный пух, а Стас не то что пиво, кефир больше пить не в состоянии. (Говорил же я ему – алкоголиком становишься!) А у меня… Ну это, вообще-то, дело личное.
А потом мы муми-бластер и браслеты замуровали в подставку, прямо под лапами Шидлы. И тонкими цепочками привязали к лапе. Представляете: Шидла оживает, слезает со своей подставки, а у него на лапах болтаются наши браслеты и оружие. Папа все настаивал, что нужно ему еще письмо оставить, мол: «Живите дружно, не воюйте, с людьми дружите…» Но мы его переспорили. Потому что были в будущем и знаем: они там серьезно ссориться не умеют. Если самая страшная их диверсия – взрыв цистерны с валерьянкой, а любого убитого можно с помощью браслета оживить… Ну какие тут могут быть войны?! К тому же и Шидла теперь к людям по-другому относится, а он у них – авторитет.
Стас долго грустил по Кубатаю. Последнюю память – фотографию – и ту египтяне отобрали. Порой проснусь ночью, а Стас во сне ворочается и бормочет: «Кубатай, можно мне с тобой в разведку?» И семечки полюбил щелкать. Я над ним не смеюсь – это еще не самая опасная привычка, которую он мог у генерал-сержанта перенять.
А я вот стал языки разные изучать. Помимо русского, древнеегипетского и всеземного-венерианского, которыми владею свободно, могу со словарем читать по-английски и торговаться на базаре по-узбекски. Это меня мама научила. Я специально на базары хожу, тренируюсь. Думаю начать изучать голландский – вдруг и в самом деле в Антверпен поедем? Тяжело, конечно. Как Смолянин говорил: труд, труд и труд.
