Андрей Синицын - Новые мифы мегаполиса (Антология)
Уже.
Розовел рассвет за рекой, как грунтовка для будущего граффити дня.
Скоро на улицах станет людно. Суета неприятна покойникам.
Ноги понесли его куда-то.
* * *Он шел — и, может быть, улыбался. Кто знает?
Он ехал в дребезжащем старом автобусе, к горлу подкатывала тошнота.
Он шел, спотыкаясь и чуть не падая, тени плавали перед глазами.
Он добрался.
Подсохшая корочка сукровицы на ладонях ободралась мгновенно. Под ногти сразу набилась земля. Рукам было больно, но вскоре они онемели. Затем ему подвернулся плоский камень, и стало намного удобнее.
Он ничего не видел, но это ничуть не мешало. Всё важное в жизни можно сделать на ощупь.
Он лег навзничь и ощутил затылком холодную сырость разрытой земли. Он наконец-то был дома.
Он — кто?
Рука шевельнулась, неловкая, как крабья клешня. Вывела там, куда дотянулась, привычные буквы: G… e… R…
На то, чтобы поставить над буквами закорючку апострофа, его не хватило.
Джер прекратил быть.
Андрей очнулся от ломоты в затылке. Нестерпимо затекла шея, болели плечи, а правой руки он вообще не чувствовал. Давило грудь. Андрей попытался пошевелиться, и тут резким прострелом схватило поясницу.
Он даже застонал от удивления и тотчас закашлялся.
Что это с ним? Пил? Дрался? Попал в аварию?
Андрей заворочался, превозмогая боль.
Вдруг дал о себе знать мочевой пузырь.
Надо сползти с кровати, подумал Андрей. Добраться до туалета. Он попытался согнуть колени. Давление на грудь усилилось.
Андрей рванулся, тело не слушалось, словно в дурном сне. Не ощущалось целостно, а лишь как участки боли, не связанные между собой. Неимоверным усилием он все-таки сел.
Открылись глаза — до сих пор, как оказалось, закрытые.
Перед глазами качалась ветка. Молодые клейкие листочки. Какая-нибудь ольха или осина, горожанину не разобрать. И деревья на заднем плане, и разбросанный под деревьями пестрый мусор — то ли неухоженный парк, то ли пригородный лес.
Да где ж это он?
В памяти зиял провал.
Андрей повернул голову вправо, охнул от боли, повернул влево, попытался выпрямить спину, попытался опереться руками и встать. В правую руку впились тысячи иголочек — нормально, рука в порядке, просто затекла. Борясь с онемением, Андрей согнул руки в локтях, свел их перед грудью, попытался сжать-разжать пальцы и увидел свои ладони, покрытые коркой из грязи и крови. Опустил взгляд — колени были засыпаны глинистой, комковатой землей.
Ему стало жутко. Да что с ним?
Память молчала.
Правая рука уже повиновалась. Морщась от боли, Андрей подтянул ноги, с трудом встал на колени. Упираясь руками в землю, поднялся с колен. Ухватился за ближнее деревце — выручай, насаждение. Дай человеку опору.
Память пришла рывком, как только он выпрямил позвоночник. Разворачиваясь к лесу задом и ощущая себя именно что избушкой на курьих ножках, а никак не добрым молодцем, Андрей уже знал, что увидит.
Кладбище Джера с тех пор, как он здесь побывал с Тараканом, расширилось, подступило к самой опушке. Деревья простирали ветви над свеженькими могилами. Андрея вдруг разобрало нехорошее веселье. Могилы последнего ряда были как на подбор одинаковыми, аккуратными, как кроватки в детском саду, застеленные воспитательницей. И только самая крайняя из них, без загородки, без таблички, с едва угадывающимися буквами «GeR», крупно выведенными рядом прямо на земле, выбивалась из общего порядка. Глядя на эту могилу… да что там!.. просто яму, полузасыпанную и пустую, Андрей тихо засмеялся.
Мысли вскружились в голове, как черные хлопья пепла от сожженных рисунков.
Я — Джер, думал Андрей, я — не Джер, я жив, Джер умер, я воскрес, да здравствует джер!
Он смеялся все громче, в горле хрипело, он смеялся навзрыд, пока не начал икать и кашлять. Состояние было слегка эйфорическим, слегка идиотским — что-то вроде несильного опьянения. И, как при опьянении, какая-то часть Андрея следила за всем из отстраненного далека, отмечала события, но не вмешивалась. Икота и кашель напомнили, что тело давно уже хочет по малой нужде. Минуту Андрей колебался, оросить ли ему свой кенотаф или, напротив, удалиться поглубже в лес, и выбрал второй вариант.
Все еще непослушными пальцами он с трудом расстегнул молнию. Земляная корка крошилась и осыпалась с ладоней. Опять проступила кровь.
— Стой! — два голоса слились в один окрик.
— Идиоты, — беззлобно усмехнулся Андрей. — Ну куда я в таком виде… Подождите теперь уж.
Они подождали. Позволили застегнуться. И только потом надели наручники. А он не сопротивлялся.
Его вывели из лесочка, усадили в «опель», не боясь запачкать могильной землей светлую обивку кресел. Машина шла мягко, за окнами мелькал городской пейзаж. Тот из двоих, который сел с Андреем на заднее сиденье, не сводил с него напряженного взгляда. Под этим взглядом Андрей и задремал. Кажется, любые страхи отлетели от него навсегда. Чего бояться воскресшему покойнику? Теперь он свой по обе стороны. Он задремал бы и на электрическом стуле.
Впрочем, когда его вынули из машины, просунули сквозь вертушку двери и затолкали в лифт, Андрей проснулся.
С бархатистым гудением лифт взмыл на какой-то надцатый этаж. Андрея повлекли по длинному коридору под локотки. Ковровая дорожка пружинила под ногами, как в дорогом отеле, но впечатление портили светильники на стенах — квадратные плафоны, исходящие синим, абсолютно неестественным светом. Вдобавок не все из них горели. Каждый третий был темным. Нет, каждый четвертый. Или нет, зависимость была не такой простой…
Показавшийся поначалу неярким свет резал глаза. Каким-то уголком сознания Андрей отметил, что конвоиры его — в темных очках; вернее даже, в масках из защитного пластика, закрывающих верхнюю половину лица. Он попытался зажмуриться — и не смог. Слезы текли ручьями. Стали ватными ноги, в ушах то гудело, то звонко щелкало, как при смене давления. Андрей обвис на руках сопровождающих, из последних сил перебирая ногами. Коридор почти закончился, в конце его была металлическая дверь, она приближалась рывками. Почему-то Андрей захотел войти в нее и захотел войти на своих ногах. Кажется, это ему удалось.
Дальше он помнил вразброс. Было огромное кресло, в котором его устроили полусидя-полулежа. Была огромная, в полпотолка, люстра, похожая на летающую тарелку, она мигала посадочными огнями и выпускала яркие неземные лучи, а он будто бы поднимался к ней вместе с креслом, вращаясь при этом.
Было женское лицо, искаженное чувствами до неузнаваемости, но Андрей почему-то сразу узнал инспекторшу из социальной службы — ту самую стерву, несгораемый шкаф с кровавым маникюром. Зато гримасу на ее лице он распознать не смог. Ненависть то была? Или восторг? Или еще что-нибудь?
Было внезапное головокружение и потеря себя. А потом словно кто-то бросал с разных сторон золотистый и бронзовый серпантин, а Андрей пребывал посредине, недвижный и невесомый, и ленты серпантина проходили сквозь него, разворачиваясь с легким шелестом, и это было щекотно и даже приятно, но он откуда-то знал, что в любую секунду может опять умереть, и пытался от лент увернуться, и не мог шевелиться, и металлический карнавал длился вечно…
Потом он лежал во тьме и слушал голоса. Голоса плавали, отдаляясь и приближаясь.
— Под суд! — орал издалека хриплый мужской голос. — Как вам пришло!.. Служебное преступление!
— У меня сын! — истерически верещал женский голос вблизи Андрея. — Я мать! Вы не можете!
— Вместе с сыном! — хрипел, приближаясь, мужчина. — И вы! Вы тоже! Как вы могли?
— Госпожа квартальный инспектор, — шептал другой мужчина и отступал, голос его удалялся. — Я… Меня… Вышестоящая… Я думал, санкционировано… Приказ… Предписание…
— В два счета! — орал первый, надсаживаясь. — Ясно? Злоупотре… — он задохнулся. — …блять!
— Сын! — взвизгнула женщина и шарахнулась прочь. — Четырнадцать лет! Третий джер! Войдите в положение…
Она зарыдала.
И тут возник еще один голос — спокойный, вроде бы даже скучающий баритон.
— Ну полно вам, товарищ полицейский, — сказал он с начальственной ленцой. — Лишите преступницу занимаемой должности, но орать-то зачем? Главное, вы обратите внимание, запись прошла успешно.
— Где? — недоверчиво пробурчал полицейский чин совсем близко от Андрея.
— Да вот же, вот, — протянул баритон. — Видите индикаторы? Желтый и желтый. Кстати, и донор в порядке, невзирая на варварство примененной методики. О, взгляните! Да он в сознании, он нас слышит..
— Что-о?! — страшным шепотом взревел полицейский.
И голосов не стало.
— Распишитесь вот здесь, — сказал полковник полиции.
У него оказалось багровое лицо, мясистые щеки и волевой подбородок. Вероятно, в комплекте полагался еще суровый взгляд, но взгляд полицейский прятал. Его разъедали противоречия. Буква закона велела отнести Андрея к потерпевшим, а чутье — к нарушителям.
