Дуглас Адамс - Детективное агентство Дирка Джентли
Сейчас же он читал ее со всем вниманием.
«Мы, однако, знаем, что разум способен понимать вещи и явления как в их сложности, так и в их удивительной простоте.
Мяч при игре в крикет, взлетая в воздух, подчиняется силе и направлению удара, действию гравитации, силе трения и неизбежной потере энергии от сопоставления турбулентности воздуха силе и направлению вращения мяча в полете.
Однако человек, не способный быстро умножить 3x4x5, без особого труда в мгновение ока справляется не только с дифференциальным исчислением, но и массой сопутствующих задач, когда его рука с невероятной быстротой ловит пущенный в его сторону крикетный мяч.
Назвать эту способность „инстинктом“ — значит дать лишь название феномену, а не объяснить его.
Я пришел к выводу, что лишь в музыке человек способен точнее всего выразить естественную сложность вещей и явлений. Музыка — самое абстрактное из искусств. У нее нет иного смысла и цели, как оставаться собой.
Любое музыкальное произведение можно передать с помощью чисел. Они дают возможность проследить все аспекты организации симфонии, ее многозвучия, мелодии, ритма, передачи отдельных звуков от флейты-пикколо до барабана. Все это можно выразить благодаря моделям и иерархии чисел.
Опыт подсказал мне, что чем сильнее внутренняя взаимосвязь между моделями на различных иерархических уровнях, какими бы сложными эти связи ни были, тем прекрасней будет музыка.
Более того, чем сложней и возвышенней эти связи и чем труднее они постигаются разумом, тем значительнее становится роль интуитивного восприятия и познания музыки. Под этим я разумею участие той части человеческого мозга, которая умеет так быстро решать дифференциальные уравнения, что дает возможность нашей руке в нужное мгновение поймать мяч.
Музыка любой сложности (например, даже песенка „Три слепых мышонка“ по-своему сложна лишь до тех пор, пока кто-то сам не исполнит ее в собственной манере и интерпретации), минуя сознательную часть вашего разума, сразу же попадает в сферу действия математического гения, обитающего в вашем подсознании и готового справиться с любыми таящимися в ней сложностями, о которых мы даже не можем подозревать.
Кое-кто возражает против такого взгляда на музыку и утверждает, что, сводя музыку к математике, мы не оставляем места эмоциям. Я скажу одно: они всегда в ней будут.
Вещи и явления, рождающие в нас эмоции: форма цветка или греческой вазы, растущий на наших глазах ребенок, ощущение дуновения ветерка на щеке, бегущие по небу облака, игра света на глади вод, трепет лепестков нарцисса, поворот головы любимой женщины и колыхание тяжелой массы ее волос, столь похожее на исчезающую ноту последнего аккорда, — все это возможно передать гармонией чисел.
Это отнюдь не попытка принизить прекрасное, привести все к общему знаменателю. Это скорее возвышение красоты.
Обратимся к Ньютону.
Обратимся к Эйнштейну.
Наконец, спросим у поэта.
Китс утверждал, что красота, захватывающая наше воображение, — это и есть истина.
Он мог бы сказать то же самое о руке, захватывающей крикетный мяч, и это тоже была бы истина… Но Китс был поэтом и предпочел игре в крикет прогулки под сенью рощ с блокнотом в руках и флакончиком лауданума[10] в кармане».
Последние слова вдруг о чем-то напомнили Майклу, но о чем именно — он не мог вспомнить в эту минуту.
«В этом и состоит суть отношений между нашим „инстинктивным“ восприятием образа, формы, движения, света, с одной стороны, и, с другой — нашим эмоциональным откликом на них.
Поэтому я верю в то, что существует форма музыки, присущая природе и всем вещам и процессам в ней. Музыки столь же прекрасной, как естественно возникшая красота в природе, и наши глубинные эмоции это, по сути, тоже одна из форм этой естественной красоты…»
Майкл медленно оторвал глаза от страницы.
Он попытался представить себе, какой могла быть эта музыка, и невольно в поисках ее заглянул в темные тайники своей памяти. В каждом из них ему казалось, что он вот-вот ее услышит, что она только что звучала здесь, всего секунду назад, но теперь осталось лишь затихающее эхо, которое он тоже не успел поймать. Майкл устало отложил журнал.
И вдруг вспомнил. Имя Китса что-то всколыхнуло в памяти. «Слизких тварей миллион» из его ночного кошмара!
Холодное спокойствие овладело Майклом, когда он почувствовал, как он близок к тому, что может оказаться разгадкой.
Кольридж! Вот, кто ему нужен.
Слипались в комья слизняки
На слизистой воде.
«Сказание о Старом Мореходе»!
Ошеломленный, Майкл вскочил и, подойдя к книжным полкам, снял томик стихов Кольриджа. Вернувшись к столу, он сел и стал листать страницы, пока не нашел начало поэмы.
Вот Старый Мореход. Из тьмы
Вонзил он в гостя взгляд.
Почему так знакомы ему эти строки?
Чем дальше он читал, тем сильнее становилось его волнение, чужие ужасные воспоминания терзали его. Вернулись щемящая тоска, чувство отчужденности и полного одиночества. И хотя он знал, что это чужие чувства, но вдруг понял, как они близки и созвучны его собственным. Поэтому он не противился и впустил чужую боль в себя.
А черви, слизни — все живут,
И я обязан жить!
20
Штора, закрывавшая окно, с грохотом поднялась. Ричард, испуганно открыл глаза и растерянно заморгал.
— Ты провел там чудесный вечер, — приветствовал его Дирк Джентли, — хотя самые интересные детали так и ускользнули от твоего внимания.
Он вернулся к своему креслу, сел, откинувшись на его спинку, и снова соединил кончики пальцев рук.
— Пожалуйста, не задавай извечный идиотский вопрос: «Где я?» Не разочаровывай меня. Мне будет достаточно одного твоего взгляда.
Ричард медленно и удивленно оглянулся. Ему казалось, что он вернулся из далекого путешествия на другую планету, где царили мир и спокойствие, было светло и играла музыка. Он чувствовал себя таким расслабленным, что даже лень было дышать.
В комнате стояла тишина, лишь деревянная круглая ручка от шнура шторы, раскачиваясь, легонько ударялась о стекло. Метроном молчал. Ричард посмотрел на свои часы. Был час пополудни.
— Ты пробыл под гипнозом чуть меньше часа, — заметил Дирк. — За это время я узнал массу интереснейших вещей, а некоторые меня чрезвычайно заинтриговали, но я не собираюсь сейчас их с тобой обсуждать. Немножко свежего воздуха тебе не помешает. Это взбодрит тебя, поэтому предлагаю прогуляться вдоль канала. Там никто не будет тебя искать. Джанис!
Молчание.
Ричарду многое было непонятно, поэтому, досадуя на себя, он хмурился. Когда память, спустя какое-то мгновение наконец вернулась к нему, все происшедшее с ним показалось настолько невероятным, что он, вздрогнув, снова тяжело упал на стул.
— Джанис! — крикнул в приемную Дирк. — Мисс Пирс! Черт бы побрал эту девчонку.
Он сердито вытащил из корзинки для бумаг телефонную трубку и положил ее снова на рычаг. Около стола стоял потрепанный кейс, и Дирк с решительным видом схватил его, затем поднял лежавшую на полу шляпу, лихо нахлобучил ее и встал.
— Пошли, — сказал он и вышел в приемную, где мисс Джанис Пирс сидела, сосредоточенно уставившись на карандаш, который держала в руках. — Пойдем поскорее отсюда, из этой проклятой дыры. Будем думать о невероятном и делать невозможное. Попробуем сразиться со злом, не выразимым словами, и кто знает, возможно, мы его все же одолеем. А теперь, Джанис…
— Заткнитесь!
Дирк пожал плечами и взял с ее стола конторскую книгу, из которой Джанис безжалостно вырвала немало страниц, когда убедилась, что она не влезает в ящик стола. Дирк полистал покалеченную книгу, пожал плечами и, печально вздохнув, снова положил ее на место. Джанис вернулась к тому, чем занималась до их вторжения, — она заканчивала писать довольно длинную записку.
Ричард молча наблюдал за всем происходящим, все еще чувствуя себя как бы отсутствующим. Наконец он сильно тряхнул головой.
— Ситуация может показаться тебе несколько неясной в данный момент, — сказал Дирк, обращаясь к нему. — Но у нас есть ниточки, за которые можно потянуть. Из всех эпизодов, о которых ты мне рассказывал, лишь два представляются физически невозможными.
— Невозможными? — наконец обрел дар речи Ричард и недоуменно нахмурился.
— Да, — подтвердил Дирк. — Полностью и абсолютно невозможными. — Он улыбнулся. — К счастью, — продолжил он, — ты со своими, скажем так, неординарными проблемами обратился именно туда, куда надо. В моем лексиконе нет слова «невозможно». Итак, — заметил он, грозно размахивая конторской книгой, которую снова взял со стола, — вырваны страницы с записями расходов между статьями «мармелад» и «селедка». Спасибо, мисс Пирс, вы снова оказали мне неоценимую услугу, за что я вам премного благодарен, и, возможно, в случае удачного исхода постараюсь выплатить вам жалованье. А пока нам надо многое обдумать. Я оставляю контору в ваших надежных руках.
