Дуглас Адамс - Детективное агентство Дирка Джентли
Питер с восторгом приветствовал переход фамильного дела семьи Магна в руки матери, а Майклу послал по сему случаю рождественскую открытку. Высшей целью и радостью в его жизни оставались окопная грязь и стрельба из пулемета, даже если она длилась всего минуту. Он сразу же дал всем понять, что английская пресса и книгоиздательское дело в их нынешнем предкризисном состоянии не заслуживают ни его трудов, ни внимания, ибо пока еще не окончательно перешли в руки австралийских магнатов.
Бедняга Майкл поднялся в это утро очень поздно после вчерашнего зверски холодного вечера и кошмаров, мучивших его всю ночь. Даже утром они не давали ему покоя отголосками воспоминаний.
Это были сны, полные знакомого щемящего чувства утраты, одиночества, вины и еще чего-то необъяснимого, связанного с огромным количеством черной жирной грязи. Ночь со своей поразительной магической силой высвечивать невидимое превратила эту грязь в одиночество и длинную череду сновидений, где «слизких тварей миллион»[9] полз из вязкой глубины мертвых вод. Этого он не в силах был вынести и каждый раз просыпался с криком, в холодном поту.
Хотя все сны о грязи предельно удивляли его, чувство одиночества и утраты, а более всего страшной печали и желания исправить содеянное, казалось близким и созвучным его состоянию.
Даже образ «тварей слизких на слизистой воде» казался ему чем-то знакомым и все еще оставался после ночных кошмаров в закоулках его памяти, пока он готовил себе поздний завтрак, разрезал грейпфрут и заваривал китайский чай. Глаза его в это время привычно рассеянно скользили по странице, посвященной искусству, в газете «Дейли телеграф».
Однако спустя минуту Майкл уже неловко пытался сменить пластырь на руке, порезанной осколками стекла.
Покончив с завтраком и прочими мелочами, он вдруг обнаружил, что теряется и не знает, что делать дальше.
И тут неожиданно для себя он смог с какой-то холодной отстраненностью вспомнить все, что произошло вчера вечером. Он все сделал правильно, все, как нужно. Но это ничего не решило. Самое главное еще впереди.
А что именно? Он нахмурился от того непонятного, что творилось в его голове, — ход его мыслей был подобен морским приливам и отливам.
Обычно в эти часы он уже был в клубе, испытывая приятное чувство того, что впереди масса дел, которые предстоит сделать.
Сейчас такого чувства не было. У него нет никаких дел, и время в клубе или еще где-либо будет тоскливо тянуться и окажется напрасно потерянным.
Если он отправится в клуб, то будет вести себя как обычно. Будет пить джин с тоником, перекинется парой слов с кем-нибудь из знакомых, а потом не спеша просмотрит литературное приложение к газете «Таймс», журналы «Опера» и «Нью-Йоркер» или же другие печатные издания, оказавшиеся под рукой. Только теперь он будет знать, что раньше проделывал все это с настоящим интересом и удовольствием.
А когда наступит полдень, у него не будет привычных деловых встреч за ленчем, и тогда, возможно, он останется в клубе, съест чуть поджаренную рыбу с картофелем и петрушкой и сколько угодно трюфелей, закажет пару стаканчиков белого сухого вина и кофе. А потом останется лишь ждать, что принесет ему вторая половина дня.
Но сегодня он почувствовал, что решительно не склонен следовать заведенному распорядку. Он сжал пораненную руку, проверяя ее, налил себе еще чаю, равнодушно взглянул на большой кухонный нож, который зачем-то оставил лежать на столе рядом с хрупким фарфоровым чайником, и на минуту призадумался. А подумав, решил подняться наверх.
В довольно холодном доме Майкла, несмотря на изысканность интерьера, все казалось стилизацией под старину, которой столь модно увлекаться во все времена. Хотя хрусталь, бронза и фарфор были подлинными, тем не менее они казались бутафорией, словно их никогда не согревало тепло домашнего уюта.
Майкл прошел в свой кабинет, единственную комнату в доме, где не было стерильной чистоты и порядка, но и здесь разбросанные книги и бумаги, лежавший на всем тонкий слой пыли говорили о заброшенности и забвении. Теперь он неделями не заглядывал сюда, да и прислуге строго-настрого запретил заходить. Бедняга более не работал за своим письменным столом. По крайней мере с тех пор, как вышел последний номер журнала «Постижение», его последний номер — тот, за который он еще отвечал.
Поставив чашку с чаем на пыльный стол, он подошел к старому, видавшему виды проигрывателю. На нем оказалась пластинка с записью концерта Вивальди. Майкл, включив проигрыватель, сел.
Он сидел и ждал, что же ему захочется делать дальше, и неожиданно, к великому своему удивлению, понял, что уже что-то делает, а именно — слушает музыку.
Выражение удивления, застывшее на его лице, объяснялось тем, что такое с ним случилось впервые. Он был не против музыки, казавшейся не более чем приятным звуком, и даже считал ее отличным фоном для легкого обмена мнениями о концертах в текущем сезоне. Но ему никогда не приходило в голову, что музыку можно слушать.
Он сидел, пораженный мелодией и многоголосьем, сливающимся в единое гармоничное целое, не имеющее ничего общего со старой четырнадцатилетней давности граммофонной иглой и пыльной пластинкой. Но вместе с этим откровением пришло и разочарование, смутившее его еще больше. Музыка, которую он слышал, вызывала странную неудовлетворенность. Он почувствовал, как его способность слушать ее усилилась настолько, что в данный драматический для него момент музыка в этом виде уже не могла удовлетворить его.
Он попытался понять, чего в ней не хватает, и внезапно представил себе птицу, не умеющую летать. Там, где надо взмывать ввысь, парить под облаками или низвергаться вниз, замирая от быстроты полета, или кружить в восторге, она ступала, не отрываясь от земли, и ни разу не взглянула на небо.
Майкл невольно поднял голову. Но спустя мгновение понял, что просто смотрит в потолок. Он тряхнул головой, и приятное наваждение исчезло. Остались легкое головокружение и дурнота. Они, казалось, не собирались проходить, а проваливались в некую дыру в нем, так глубоко, что недостать.
Музыка по-прежнему звучала. Достаточно приятное сочетание звуков где-то совсем рядом, но более не волновавшее его и ничего не задевавшее в нем.
Майкл вытащил из-под стола цинковое ведро, заменявшее ему корзинку для бумаг. Поскольку прислуге было запрещено входить в кабинет и тем более наводить порядок, в ведре за неделю скопилось порядочное количество всякого мусора, поэтому он без труда нашел то, что искал, — обрывки смятой бумаги, на которые он уже успел вытряхнуть содержимое пепельницы.
Подавив чувство брезгливости, он с мрачной решимостью медленно и методично вытаскивал один за другим смятые, разорванные листы, стряхивал с них пепел сигарет и раскладывал перед собой на столе. Затем неловкими пальцами он принялся склеивать их липкой лентой, путаясь и ошибаясь, пока наконец перед ним не легли грубо склеенные страницы журнала «Постижение», редактором которого теперь был А. К. Росс, омерзительная личность.
Чудовищно.
Майкл с отвращением, словно куриные потроха, перебирал тяжелые липкие страницы. Ни единой фотографии Джоан Сазерленд, или Мерилин Хорн, или кого-нибудь из известных критиков с Корк-стрит…
Публикация его серии очерков о Росетти прекращена, исчез раздел «Анекдоты Зеленой гостиной».
Майкл с печальным недоумением покачал головой и наконец нашел статью, ради которой и затеял всю эту неприятную возню. «Музыка и фрактальные пейзажи», автор — Ричард Мак-Дафф. Пропустив первые два абзаца вступления, Майкл начал читать.
«Математический анализ и компьютерное моделирование показывают нам, что формы и процессы, наблюдаемые нами в природе, — например, как растут деревья, разрушаются горы, текут реки, рождаются снежинки или острова в океане, как играют блики света на гладкой поверхности или как растворяется в чашке с кофе струйка молока, когда помешиваешь его ложкой, или как смех, подобно огню, в одно мгновение охватывает толпу, — то есть все явления и вещи, кажущиеся нам загадочными и сложными, могут быть описаны с помощью взаимодействия математических процессов, которые в своей простоте являются еще большим волшебством.
Формы, которые мы считаем случайными, — на самом деле продукт сложных, вечно меняющихся, подобных сетке паутины, комбинаций чисел, подчиняющихся простым правилам. Слово „естественный“, часто воспринимаемое нами как „неструктурированный“, в сущности, описывает формы и процессы, кажущиеся столь непостижимо сложными, что мы отказываемся осознанно понять простые естественные законы в их действии. И тем не менее они вполне могут быть описаны цифровым кодом».
Странно, но теперь эта мысль не показалась Майклу столь безумной, как при первом беглом просмотре статьи.
