Эрнст Гофман - Тайны
Теодор барон фон С.,
Стрелиц, 22 мая 1821 г.»
Гфм испытал искреннюю радость при чтении письма дяди и посмеялся над письмом племянника. Он решился ответить на оба письма, но сначала хотел познакомиться с Шнюспельпольдом и опекаемой им княжной.
Как только пробило девять часов, Гфм собрался идти на Фридрихштрассе. Сердце билось в его груди от ожидания необычайных происшествий, которые должны были произойти с ним, когда он позвонил в колокольчик дома, на котором значился номер, указанный Шнюспельпольдом.
На вопрос, здесь ли живет канцелярский заседатель Шнюспельпольд, горничная, открывшая двери, ответила:
— Конечно, — и дружески осветила Гфм лестницу.
— Войдите! — сказал знакомый голос, когда Гфм тихо постучался.
Но когда он вошел в комнату, кровь застыла у него в жилах, он едва не лишился чувств… Перед ним стоял не тот хорошо известный ему по наружности Шнюспельпольд, но человек в широком варшавском халате, красной ермолке на голове, куривший из длинной турецкой трубки, и фигурой, и лицом… полное подобие его самого. Он подошел к Гфм и вежливо спросил, с кем имеет честь говорить в столь позднее время. Гфм собрал все силы духа и с трудом пробормотал, имеет ли он честь видеть перед собой господина канцелярского заседателя Шнюспельпольда…
— Он самый, — ответил, улыбаясь, двойник, выколачивая трубку и ставя ее в угол, — он самый, и, если не ошибаюсь, вы и есть то самое лицо, которое я ожидаю сегодня… Не правда ли, вы…
И он назвал имя Гфм.
— Боже мой! — ответил Гфм, дрожа как в лихорадке. — Боже мой! До сих пор я считал себя за то лицо, которое вы только что назвали; я надеюсь, что и теперь я не перестал им быть… Но, почтенный господин Шнюспельпольд, познание, в сущности, такая недостоверная вещь!.. Убеждены ли вы в глубине вашей души, господин Шнюспельпольд, что вы действительно господин Шнюспельпольд, а не кто другой? Не правда ли…
— А, — перебил двойник, — я понимаю: вы ожидали другого явления. Но ваши сомнения возбуждают мои собственные до того, что я не буду считать своей догадки за достоверный факт, а вас за того, кого я ждал, до тех пор, пока вы не удостоите меня ответом на следующий простой вопрос: верите ли вы, милостивый государь, в проявление психических сил, проявление, не зависимое от животного организма, при условии повышенной деятельности мозговой системы?
Гфм очень смутился при этом вопросе, смысла которого он не был в состоянии уловить, и ответил под давлением внутреннего страха искренним и односложным «да!»
— О, — воскликнул двойник, исполненный радости, — о, милейший! Вы дали мне достаточное доказательство для того, чтобы я мог приступить к исполнению поручения одной очень дорогой нам особы…
С этими словами двойник вытащил маленький небесно-голубой бумажник с золотым замком, при котором, однако, находился и ключик.
Гфм почувствовал, как забилось его сердце, когда он узнал тот маленький роковой голубой бумажник, который барон Теодор фон С. нашел, а затем снова утратил. Со всей возможной вежливостью принял Гфм драгоценность из рук двойника и хотел его почтительно поблагодарить; но самое страшное из всего приключения — пристальный, горящий взгляд двойника, который засверкал так ужасно, что Гфм потерял сознание и не понимал уже более, что делает.
Сильный звонок пробудил его из оцепенения. Оказалось, что позвонил он сам перед дверью дома номер 97. Там он впервые очнулся и сказал, придя в себя:
— Что за чудный, присущий душе инстинкт природы! В то самое мгновение, когда я почувствовал себя расстроенным физически и душевно, он привел меня к моему дорогому другу, доктору М., который, конечно, тотчас поставит меня на ноги, как это уже столько раз случалось раньше.
Гфм чистосердечно рассказал доктору М. об ужасном приключении и просил прописать какое-нибудь средство, которое бы излечило Гфм от страха и всех дурных его последствий. Доктор М., который обыкновенно серьезно относился к пациентам, засмеялся прямо в лицо расстроенному Гфм и сказал, что при таких болезненных припадках, какими страдает Гфм, может помочь только одно лекарство, а именно некоторый шипучий, пенистый напиток, заключенный в герметически закупоренные бутылки, из которого выходят духи совсем иного сорта, чем двойники, Шнюспельпольды и другие дикие видения. Но сначала пациенту необходимо хорошенько поесть. С этими словами доктор взял своего друга Гфм под руку и провел в комнату, в которой находилось несколько веселых молодых людей, только что вставших из-за партии виста. Вскоре все они вместе с доктором и его другом сели за прекрасно накрытый стол. Спустя некоторое время появился и предписанный Гфм от его болезненного состояния напиток. Все присутствовавшие объявили, что они, ради бедного Гфм, готовы тоже попробовать этого напитка. Что касается Гфм, то он проглотил лекарство без малейшего страха и отвращения, с такой легкостью и живостью, с таким стоицизмом и так геройски уверял, что напиток имел сносный вкус, что все присутствовавшие крайне удивлялись и единогласно предсказывали Гфм, который видимо ободрился, долгую жизнь.
Довольно замечательно было то, что Гфм спал спокойно и не видел во сне тех странных вещей, какие приключились с ним накануне вечером. Он должен был приписать это благодетельному действию прописанного ему доктором лекарства. Но в самый момент пробуждения как молния мелькнула в мозгу его мысль о роковом бумажнике. Быстро вскочил он, осмотрел внутренние карманы фрака, который был надет на нем вчера, и действительно нашел свое сокровище. Можно себе представить, с каким чувством раскрыл он бумажник! Гфм думал распорядиться с ним искуснее, чем барон Теодор фон С., и проникнуть в тайны его содержимого. На этот раз, однако, в бумажнике находились совсем не те предметы, какие были в тот раз, когда его нашел барон Теодор фон С. в Тиргартене на скамье близ статуи Аполлона. В нем не было ни хирургического ножичка, ни соломенно-желтой ленты, никакого чужеземного цветка, ни флакона с розовым маслом, а только маленькие, тонкие, исписанные мелким почерком листочки. Как ни рассматривал Гфм бумажник, кроме этого в нем ничего не оказалось.
На первом листке были написаны изящным женским почерком следующие итальянские стихи, приводимые нами в переводе:
Сквозь жизнь прошли магические нити,
Связавшие случайное собой…
И тщетно бьется дух в сетях событий,
Но ясен станет мрачной силы строй:
Он в образы и в краски воплотится
В волшебном зеркале поэзии живой.
Замков волшебных магу ли страшиться?
Доверясь силам внутренним своим,
Он их собьет с дверей духов темницы.
Не маг ли ты? Под небом голубым
Твой дух за мной узнать меня стремился?
Не ты ль ко мне любовию пылал?
Да — то был ты! В мечтах со мной ты слился;
Любовь мою и ненависть узнал;
Стал близок мне, а я тебе понятна…
Нас точно дух друг к другу приковал…
Одно и то же нам и горько и приятно:
Ты слово дашь для скрытых чувств моих…
Чужд глупости людской ты необъятной;
Твой дух свободен от заклятий злых;
Тебя пустой игрушкой не обманешь!
Что почерпнул твой дух из глубины,
О том рассказывать ты смело станешь:
Свои ведь чары магу не страшны.
Отсюда прочь под небеса родные
Меня влекут о счастье тихом сны…
Благоприятных звезд созвездья золотые
Уже зажглись! Так ныне от меня
Возьми сей дар: в нем радости былые
Как будто сам ты был, любовь моя…
Найдешь ты в нем лишь беглые наброски;
Но, в свет пуская, сам им дай огня
Фантазии, рассыпь юмора блестки!..
Гфм внимательно прочел эти стихи; ему показалось, что их написал не кто иной, как опекаемая Шнюспельпольдом гречанка, и назначались они не кому иному, как ему самому.
«Если бы, — думал он, — прекрасная гречанка не позабыла выставить адрес и подпись, если бы она изложила все это в классической прозе вместо мистических темных стихов, дело было бы гораздо яснее и понятнее, и я бы знал, как мне быть; теперь же…»
Обычно бывает, что мимолетная мысль становится тем очевиднее, чем больше ее разрабатывают. Так и в данном случае, Гфм скоро не мог даже понять, как мог он хоть на мгновение усомниться, что в стихах говорится именно о нем и что их следует считать лишь за искаженную поэтическим языком записку, при которой ему был послан голубой бумажник. Ясно было, что незнакомка подавала ему весть о том духовном общении, в которое вошел с нею Гфм тем, что написал «эпизод из жизни одного мечтателя», и которое выражалось через посредство или мистически непосредственно через его собственное возбуждение или, наконец, через посредство той духовной симпатии, о которой говорил двойник. Что же иное могли означать стихи, как не то, что незнакомка находила достаточно интересным это духовное общение, что Гфм снова должен без страха и размышлений предаться ему и что посредствующим звеном должен служить ему небесно-голубой бумажник вместе с его содержимым.
