Вячеслав Шторм - Женить нельзя помиловать
— А при чем тут я? Я что, что-то сказал?
— Нет, но ты подумал!
— Ну, знаете! — всплеснул руками гном. — Мне что, уже и думать запрещено?!
— О том, чтобы оставить беспомощную старую женщину на верную погибель — да!
— Ой, да шо ты его уговаг'иваешь? — ехидно поинтересовалась Штефа. — Он же гном! Лучше езжайте себе и дайте стаг'ухе насладиться последней тг'убочкой. По кг'айней мег'е, на мои косточки никто не плюнет!
Щеки Глори вспыхнули:
— Как вам не стыдно болтать такую ерунду?!
— О-е-ей! Деточка, на пог'оге смег'ти это глупое слово как-то сг'азу забывается! И г'азве я таки не пг'ава? Вы посмотг'ите на него — зыг'кает так, будто я спег'ла заветный г'облог' его покойной бабушки!
Эта тирада окончательно добила Римбольда. Он демонстративно взобрался обратно на Забияку, поерзал, устраиваясь поудобнее, и громко спросил:
— Ну что, мы уже едем?
— Уже нет, — вздохнул я, прикидывая, из чего можно смастерить лубок для бабкиной ноги.
Неприятности Римбольда — и наши заодно — одной только задержкой, увы, не ограничились. После того как я с грехом пополам вправил бабкину вывихнутую ногу (попутно наслушавшись от страдалицы таких проклятий, что даже Изверг стал шумно фыркать, выражая свой восторг) и туго прибинтовал к двум дощечкам, выяснилось, что: без поддержки старая карга в седле не удержится; Изверг категорически отказывается везти кого-нибудь, кроме меня; с Глори ехать бабка категорически не желала сама («Шоб все люди думали невесть шо, когда одна девочка будет обнимать дг'угую?!»). Оставался только Забияка.
Услышав, что ему придется Пругг знает сколько тащиться пешком или самостоятельно править Ветерком, и это все ради того, чтобы поудобнее пристроить капризную лепрехуншу, Римбольд впал в состояние, близкое к амоку. Он вращал очами, топал ногами, свирепо грыз кончики усов и сыпал такими ругательствами, по сравнению с которыми бледнели недавние излияния Штефы. К моему глубокому сожалению, самые соленые фразы звучали на гномийском, который я до сих пор так и не удосужился выучить. А вот Глори, родившаяся и выросшая в граничащем с Княжеством Гройдейле, знала его в совершенстве. Выслушав, не перебивая, она взяла низкорослого сквернослова за шиворот и ласково пообещала, что если он еще раз посмеет в ее присутствии произнести вслух нечто подобное, то в лучшем случае получит по морде. Благоразумно не став уточнять, что последует в худшем, гном кинул на лепрехуншу последний, исполненный беспредельной ненависти взгляд, смачно плюнул и зашагал вперед. Свою сумку он демонстративно пер на плече, ежеминутно вытирая якобы обильный пот и душераздирающе вздыхая. Однако мы не то чтобы игнорировали страдания бородатого, а скорее нам просто было сильно не до них.
Вся беда в том, что бабка Штефа при падении с горы не иначе как повредила кроме ноги еще и голову. Ничем другим я не могу объяснить тот факт, что родившееся и выросшее в этих горах существо заплутает и забудет дорогу к дому. Между тем именно это и произошло. Забравшись фиг знает куда по козлотуровой тропке, несколько раз чуть не сковырнувшись вниз и вконец издергавшись, мы через три часа уперлись в тупик. Нехилая такая стена, верхушка которой теряется где-то высоко. И, как мне кажется, никакой потайной дверки в ней не спрятано, кричи хоть «Мэллон!», хоть «Сезам!», хоть «Откройте именем закона!».
Конечно, при наличии крепкой веревки и пары десятков закаленных стальных костылей я бы мог попытаться покорить эту гору, но у меня не было ни веревки, ни костылей, ни желания это делать по причине отсутствия целесообразности.
Вот какое желание у меня время от времени возникало, так это сгрузить старую каргу вместе с ее хворостом (без последнего бабка наотрез отказывалась ехать, заводя старую песню про «сог'еться, сваг'ить похлебку» и «окочуг'юсь») где-нибудь в тенечке, оставив ей огниво, запасной котелок, одеяло, запас пищи и воды. Но сердце чуяло, что, кроме Римбольда, в этом благом начинании меня никто не поддержит. Впрочем, если бы дело дошло до открытого голосования, Бон, скорее всего, воздержался бы. Окаянная старушонка единственная из всех нас пребывала в отменном расположении духа. Рот ее не закрывался, она вертелась угрем, да еще регулярно тянулась к своей трубке. Парень надсадно кашлял, то и дело протирал слезящиеся глаза и, как следствие, дважды чуть не ушуршал в пропасть. Спасибо умнице Забияке, до морды которого смрадный дым доходил уже в весьма слабой концентрации. Самое же возмутительное, что, когда Изверг уперся в стену и я мрачно вопросил Штефу: «Как же так получилось?», та, не моргнув глазом, заявила: «Ну, значит, не получилось!» И все.
Если вы думаете, что этим наши злоключения и закончились, то вы жестоко заблуждаетесь. Как я уже говорил, свой разлюбезный хворост старая карга бросить отказалась и настояла на том, чтобы вязанку навьючили на Ветерка. И вот, когда мы возвращались из тупика назад по своим следам, веревка, которой был перевязан хворост, неожиданно лопнула, и он с нежным шуршанием осыпался в пропасть. Штефа исторгла из груди вопль смертельно раненного тигропарда и явно вознамерилась сигануть следом. Бон успел перехватить лепрехуншу за шиворот в самый последний момент, в результате чего чуть сам не ухнул вниз в третий раз. Разумеется, мы остановились. Кое-как уняв дрожь в руках, парень попросил Глори:
— Заткни, пожалуйста, уши.
— Зачем? — не поняла она.
— Не хочу получить по морде.
М-да, я явно недооценивал нашего игрока. Когда Глори выполнила его просьбу, парень набрал в грудь побольше воздуха и выдал. В отличие от Римбольда он не переходил на чужие языки, поэтому я обогатил свой словарь идиоматических выражений сразу тремя роскошными образчиками.
Бабка выслушала тираду, даже не поморщившись, и заявила:
— И нечего так нег'вничать. От этого цвет лица пог'тится.
После этих слов цвет лица парня и впрямь заметно испортился: покраснел от ярости. Штефу спасло от новой порции проклятий только одно: Римбольд бросил на своего извечного оппонента столь откровенно насмешливый взгляд, что Бон лишь скрипнул зубами; мы продолжили спуск.
Наконец, совершенно выбившись из сил, мы оказались практически на том же самом злополучном месте, где встретились с лепрехуншей.
— Как хотите, — заявил Римбольд, вытягиваясь на земле, — а я сегодня больше и шагу не сделаю. И вообще находился на неделю вперед!
Поглядев на небо и поняв, что часа через полтора горы погрузятся во мрак, мы решили сделать привал.
Пока мы с Боном — охающего и тоскливо созерцающего здоровенную мозоль на пятке Римбольда пришлось оставить в покое — собирали по всей округе скудное топливо для костра, Глори также ухитрилась поцапаться со зловредной старухой. Дело в том, что метрах в пятистах от места нашей стоянки журчал меж камнями небольшой родничок. Я его приметил еще по пути сюда. Даже посетовал, помнится, на то, что, когда вечером мы остановимся на привал километров через десять-пятнадцать (наивный простачок!), там наверняка не будет ничего похожего. Так вот, Глори сходила к ручейку и принесла котелок воды для кулеша. Принесла, да и поставила невдалеке от сидящей Штефы, а сама принялась распаковывать сумки. Лепрехуншу же попросила поведать, как ее угораздило так неудачно упасть. Ну бабка и поведала, а в процессе так разошлась, что начала крайне активно жестикулировать. Короче, когда Глори обернулась на звон и плеск, то было уже поздно.
«Ладно», — Глори скрипнула зубами, подняла пустой котелок и отправилась по воду во второй раз. Принесла и поставила так далеко, чтобы Штефа не смогла дотянуться при всем желании. Она и не смогла: закурила свою неизменную трубку, провоняла всю округу, а потом что-то закашлялась и плюнула. Вроде бы и без злого умысла, но как метко! Короче, когда мы с Боном вернулись, мне всучили многострадальный котелок со словами: «Иначе я его ей на уши надену!»
Как оказалось, одной водой подлости бабки Штефы в тот вечер не ограничились. Ей встряло всенепременно поучаствовать в приготовлении кулеша. Произведя инспекцию нашего нехитрого запаса специй, лепрехунша презрительно хмыкнула и извлекла из-под своего тряпья кожаный мешочек с какими-то истолченными корешками.
— Я вам такой кулеш пг'иготовлю, — заявила она, — пальчики оближете!
Корешки были вполне безобидны, ничем особенным не пахли, к тому же Глори откровенно осточертело кухарить изо дня в день. В результате бабка с упоением колдовала над котелком, бросая в варево то щепотку, то две, потом принюхалась и ее сморщенная рожица расплылась в гримасе неземного блаженства:
— Ну, и шо вы все на меня так смотг'ите? Кушайте! Такого в ваших гог'одах не попг'обуешь! Настоящий гогский г'ецепт! — И сама с завидной резвостью заработала ложкой.
Что я могу сказать? Через полчаса, заканчивая скудную трапезу из лепешек с вяленым мясом и горстки сухофруктов, мы согласились, что да: такого в городах не попробуешь. Именно поэтому, в отличие от гор, в них до сих пор весьма много жителей. С другой стороны, все могло бы быть куда хуже: чайник с его содержимым я героически отбил.
