Татьяна Устименко - Хроники Рыжей (Трилогия)
Я склочно прищурилась, собираясь поторговаться:
– Согласна, но с рядом условий!
– Это еще какие такие условия ты придумала? – угрюмо буркнул барон, усаживаясь в кресло, разливая по бокалам неизвестно кем недопитые полбутылки вина и жестом приглашая меня занять место напротив него. Его загорелый лоб прорезала одинокая упрямая морщинка, карие глаза смотрели крайне настороженно и неприветливо… Я вздохнула, испытывая искреннее раскаяние и сожаление…
«Мне и правда очень жаль, Генрих, – мелькнуло у меня в голове. – Сложись все иначе – мы, наверно, смогли бы стать уж если не любовниками, то хотя бы друзьями. Я не обвиняю тебя ни в чем. Ты такой, какой есть, – обычный земной мужчина, озабоченный собственными удовольствиями и эгоистично стремящийся урвать от жизни самый сладкий кусок. Ты не паришь в облаках, а прочно стоишь на обеих ногах, не заморачиваясь излишней романтикой. Тебе не дано расправить крылья и взлететь к огнедышащему солнцу, рискуя сгореть от жара его лучей, но за этот краткий миг успев понять: ради этого стоит умереть. Боги, у тебя и крыльев–то нет, а есть лишь красивые мышцы, излишек либидо [77], немного мозгов, много сомнений и прочие полагающиеся мужику причиндалы. – Мои губы невольно растянулись в откровенно саркастичной ухмылке. – Ты не герой, и даже не мой принц. Ты просто беспринципный претендент на мое тело…»
Словно угадав посетившие меня мысли, де Грей сконфуженно пригладил свои ухоженные усики и смущенно закинул ногу на ногу, неосознанно пытаясь защитить самое дорогое мужское достояние. Я смешливо фыркнула. Я его не боялась.
– Генрих, – заявила я ультимативно, – я принимаю условия нашей сделки…
«О боги, – услужливо подсказал мой внутренний голос, – опять сделка! Жизнь слишком часто превращается в омерзительную торговлю телом, душой и идеалами, разбивая мечты. Жизнь продажна по своей сути…»
– И ты удовлетворишь мое желание? – нетерпеливо наклонился ко мне сильф, обшаривая похотливо прижмуренными глазами всю мою фигуру. Наверно, так смотрит голодный кот, узревший вожделенную миску со сметаной.
– Да, – я язвительно рассмеялась, откидываясь в кресле и принимая соблазнительную позу, – удовлетворю!
Барон взбудораженно сглотнул, по его сильной шее прокатилась волна рефлекторного подергивания мышц, почти пресекая дыхание. Кровь прилила к смуглым щекам, протянутые ко мне пальцы плотоядно скрючились…
– Стоп, – я ударила Генриха по руке, – не спеши. Я еще не озвучила своих ответных требований.
– Проси! – коротко каркнул мужчина, судорожно вцепляясь в подлокотники кресла и пытаясь усмирить свою бунтующую плоть. – Чего ты хочешь?
– Ее. – Легким движением ресниц я указала на безмятежно спящую малютку Мириам. – Отдай мне свою дочку. Тебе она все равно не нужна.
Барон изобразил задумчивое колебание, набивая цену. Я усмехнулась. Кого он пытается обмануть? Да у него же все на лице написано! Участь малышки волнует его в самую последнюю очередь.
– Забирай, – небрежным взмахом бокала он отдал мне безгрешную душу своей дочери, – теперь она твоя.
– Договорились. – Я спрятала свою жалость подальше, в самую глубину души, продолжая старательно играть роль жестокой, расчетливой стервы. – Мы проведем с тобой одну ночь, а после нее я забираю обоих детей – и ухожу из дворца!
– Чего? – От неожиданности Генрих буквально подпрыгнул в кресле, взирая на меня с ужасом и растерянностью. – Как уйдешь? Но я рассчитывал, что ты останешься жить здесь, со мной… Хотя бы некоторое время… – В его голосе проскользнули заискивающие нотки. – Пожалуйста, Ульрика! – Очевидно, это слово далось ему нелегко, ощутимо уколов его самолюбие и унизив гордость. – Прошу тебя!
Я нагнулась к своим сапогам, делая вид, будто поправляю пряжку на щиколотке, а на самом деле скрывая торжествующую улыбку. Если в этом мире продается все – даже женщины, – то почему бы тогда мне не продать себя за что–нибудь подлинно нужное, полезное для всех?
– А если я проведу во дворце месяц, два, три… – Я забавлялась с ним, словно кошка с мышкой, любуясь мгновенной сменой настроения, красноречиво отражающейся на его нервно подергивающемся лице, – …скажем, полгода? – Тут глаза барона засияли столь экзальтированно и ярко, что я всерьез побоялась ослепнуть. – То что ты дашь мне взамен?
– Все! – Он широко раскинул руки, предлагая свое движимое и недвижимое имущество, да и самого себя в придачу. – Все, чего ты только пожелаешь!
И тогда я прекратила увиливать, заговорив с ним начистоту.
– Генрих, – с подкупающей мягкостью произнесла я, – мне нужно, чтобы ты проводил меня в Черные горы, показал там место, где скрывается корабль демиургов, и помог его уничтожить!
– Уничтожить? – Сильф беспомощно разинул рот, предобморочно хватая воздух и шокированно держась за грудь. – Ты сошла с ума, Ульрика!
– Неоригинальный диагноз! – Я с удовольствием допила вино – выдохшееся, но еще довольно вкусное. Вино моей победы – пусть горьковатое, но такое необходимое всему миру. – Если бы ты знал, дорогой, сколько раз мне уже об этом говорили!
Если любовь и ненависть разделены сущей безделицей, равной одному короткому шагу, то расстояние от ненависти до любви измеряется совсем другими мерками, стремящимися к непреодолимой бесконечности. Нет, я отнюдь не ненавидела Генриха. В какой–то степени я его даже понимала, но это не меняло ровным счетом ничего. Я его не любила, и более того – знала точно, что не смогу полюбить и впредь. В своих поступках барон руководствовался лишь личным желанием, а если желание велико, то способ его реализации найдется всегда. Вот он его и изыскал… А посему я решила примириться с жестокой действительностью, осознанно принеся себя в жертву необходимости. Причем именно примириться, а не смириться – ведь смирение схоже с бездействием, с абсолютным подавлением воли и уничтожением стремления к победе. Я ощущала – отведенный мне срок почти закончился, не оставляя времени на колебания и рассуждения о морали. Я даже не думала о сохранении верности Астору, ибо осознавала – именно в эти дни демиурги совершают последние приготовления, форсируя процедуру отлета. Еще несколько дней – и они навсегда покинут Землю, превратив в дымящиеся руины так и не покорившуюся им планету. И над колыбелькой своих детей я торжественно дала самую страшную клятву, обещая: я не позволю загубить их едва начавшиеся жизни, я спасу этот мир, отныне ставший смыслом моего существования. Мир, ответственность за который я приняла на себя добровольно. Мир, созданный мной!
Ранее я полагала – причиной неудавшегося брака Генриха стало легкомысленное поведение Лилуиллы, интересующейся только нарядами и развлечениями. Но позднее до меня дошло – вина за сломанные отношения всегда в равной степени ложится и на мужчину, и на женщину, поскольку они оба задействованы как в связывающей их любви, так и в разделяющей их ненависти. Любовь не уживается рядом с меркантильностью и себялюбием, убивающими ее намного быстрее клинка или отравы. Мы любим другого человека не ради самих себя, а ради него – ведь счастье не признает неискренности и поддельного интереса, прикрывающего индивидуальную выгоду. Любовь всегда бескорыстна! И кажется, теперь я начала постигать истинный смысл мудрых поучений Логрина и осознала, почему душа Астора не откликнулась на мой призыв, не найдя в себе достаточно силы, способной преодолеть пропасть смерти, ставшую пропастью моего эгоизма. Ведь я любила Астора лишь ради себя, хотела вернуть моего принца ради обретения своего маленького, прожорливого, черствого счастьишка, не имеющего ничего общего с настоящим счастьем. И сейчас я все–таки познала настоящую суть того чувства, которое пыталась реанимировать столь фанатично и настолько безрезультатно. Познала, но, возможно, уже слишком поздно…
Мы с Генрихом выехали из Силя перед рассветом, как в добрые старые времена, согласно скача бок о бок и иногда дружески касаясь друг друга коленями. Он верхом на Песне, а я – нежно поглаживая шею Беса, немного обленившегося и чуток располневшего от сытой жизни в теплой конюшне замка Кардиньяк. Мы с бароном заключили временное перемирие, отложив до некоей спокойной поры все наши сделки, споры и разногласия. Сейчас мне было не до них. Я надеялась на успех. Мы взяли с собой наши клинки повелителей, выкованные Оружейницей, ибо не знали, что же понадобится для воплощения задуманного мной плана. Генрих божился, уверяя: он, дескать, досконально помнит запутанную дорогу, ведущую к некогда виденной им пирамиде, чей безмолвный призыв навечно запечатлелся у него в сердце. Де Грей признался: посетив подземелье, скрытое под Озером Безвременья, он очаровался загадкой демиургов и дал себе зарок вернуться туда вновь – с целью окончательно разобраться в тайне, окутывающей древние катакомбы. И сейчас он намеревался поквитаться с творцами за все беды, пережитые его народом, избавив мир от их разрушительной власти. Выслушивая его бравурные речи, призванные произвести на меня как можно более благоприятное впечатление, я предпочитала отмалчиваться, пряча за пазухой инструкцию по уничтожению корабля, завещанную мне Ринецеей. Час возмездия близился.
