Мария Вересень - Особо одаренная особа
Чуть только дверь за Аэроном закрылась, я свесилась вниз:
— Эй, под кроватью! Привет тебе от Злыдня, Рогача и Гуляя из Школы Архона, — и катнула в темноту прихваченное яблочко. Что-то забегало, зашуршало, недовольный скрипучий голос поинтересовался:
— А сама-то ты кто?
— Я племянница Анчутки, — ответила я. Из-под кровати вылезло что-то лохматое и взъерошенное:
— Врешь.
— Да чтоб мне лопнуть! — сказала я, стукнув себя кулаком в грудь.
— Докажи.
— А то ты не видишь! — Я грозно свела брови. Домовой поумерил пыл, заглянув мне в глаза:
— Ну ладно, чего надо?
— Вещички мои в соседнем номере. Я пойду погуляю, а ты мне их в окошко выкинь. — Я вытащила из кармана золотую монетку.
— Ну, теперь вижу, что принцесса, — сказал домовой, выхватывая у меня из рук монету, и исчез. А я вскочила, свернула сдернутое с соседней кровати одеяло и сунула под одеяло на своей кровати.
— Ничего, за спящего человека сойдет. — Я тихонько вышла из комнаты, услышала шаги и, прошмыгнув до черной лестницы, выбралась на задний двор. Там задрала голову вверх, подхватила свой мешок, скинутый домовым из окна Велиевой комнаты, боязливо позвала:
— Эй, Индрик! — и задумалась, а услышит ли он меня в такой дали? Со второго этажа донесся возмущенный вопль, распахнулось окно, и высунулась встрепанная голова мага:
— Верелея! Стоять!
— Щас! — неуважительно ответила я ему и показала кукиш.
Велий что-то прошипел сквозь зубы и разжал кулак, я присела.
Ловчая сеть сверкнула и упала на пробегающую мимо кошку, та мявкнула и упала на бок, уснула или сдохла, бедная.
Жеребец спустился с небес, подняв крыльями ветер, и приветственно заржал. Я под впечатлением от кошки птицей взлетела на спину Индрику, вцепилась ему в гриву и закричала:
— Мчи в Куличики!
Индрик взмыл, дух перехватило, я, покрепче ухватив мешок, прижалась к шее единорога, он довольно мурлыкнул, громко оповестив меня и весь постоялый двор:
— Я покажу тебе море и танец русалок под полной луной!
— Каких русалок, мерин?! — Я ударила Индрика пятками по бокам и заставила повернуть на восток. Велий с проклятиями выскочил во двор и в гневе пнул забор, выбив из него доску.
— Упустил девку! Ротозей! — проржал магу Индрик.
Я стукнула его промеж ушей, и единорог прекратил злорадствовать, наддав и наслаждаясь чувством полета.
Когда внизу промелькнуло нужное село, а Индрик стал снижаться, в кармане закричала голосом Алии ракушка:
— Верея, ты где?
— В Куличиках. — Я вытащила ракушку из кармана. — А что?
— Ты чего делаешь-то?! — возмутилась подруга. — Велий не в себе, нам всем попало, включая Сиятельного, он до сих пор в непонятках — обижаться ему на взбешенного мага или плюнуть и не обращать внимания. И вообще, — голос лаквиллки стал тише, — что у тебя с Велием?
— Ничего, — буркнула я, — а ты откуда разговариваешь?
— Из нужника, — пояснила девица.
— Скажи Велию, что я в Куличиках, со мной все в порядке, никто меня не съел.
— Ладно, скажу, — пробормотала лаквиллка. — Пока, а то в дверь уже долбятся. — И зычно крикнула, видимо обращаясь к стучавшему: — Ну, чего ломишься, а?! Пива меньше пить надо! Приличной девушке уже и в сортире не задержаться!
Кое-как распрощавшись с назойливым Индриком — пришлось припугнуть его, что лишу крыльев и перьев, если не отстанет, — я отправилась к селу. Оно было не так велико, как Погост, если считать по дворам, зато расползлось вдвое шире Чарониц, хорошо хоть постоялые дворы были сразу на обоих концах поселка, а то ходить и проситься переночевать можно было бы всю ночь. Я пересчитала деньги в кошеле, представила весь предстоящий путь и поняла, что первый раз в жизни путешествую как королева, могу позволить себе все, везде и всегда — не надо выпрашивать у людей еду, тайком ночевать в стогах, опасаться, что в лесу загрызут волки. Теперь мне были страшны только трактирные воры.
Поэтому первое, что я сделала, это вынула из-за пояса бумажку с заклинанием от воров (ее подарил мне Гомункул, сказав, что ничего особенного делать не надо, только прочитать и прыснуть из скляночки на охраняемые вещи) и щедро опрыскала и себя, и мешок, зачитав:
— Кружит, кружит воробей с хлебной крошкою своей, улетает, прилетает, что поделать с ней, не знает. — Задумалась. — Глупость какая! Может, подшутил? Ай, хуже все равно не будет. — И потопала к селу.
Двор был широк, многолюден и гостеприимен. Комнату я сняла, но, провалявшись какое-то время, поняла, что спать не хочу совершенно, вдобавок колечко, связывавшее с Велием, непрестанно тускло светилось. Разложив на широкой кровати все свое добро: зеркальце, одежду, тетрадь с именами должников алхимикуса, я уселась с ногами на одеяло, нерешительно глядя на ракушку, пока та сама голосом Велия не хмыкнула:
— Я знаю, что ты думаешь обо мне. Бери ракушку, ослица!
Я вздохнула, понимая, что разговора не избежать, примирительным тоном проговорила в ракушку:
— Ну чего ты, никто меня не съест. И я никого не съем.
Велий облегченно выдохнул, он явно не надеялся, что я с ним заговорю.
— Я очень за тебя волнуюсь.
— Я с самого детства гуляю по трактам и все-таки дожила до такого возраста.
— Хорошо, будь по-твоему, — сказал Велий, — но предупреждаю: постоянно выходи на связь, чтобы я знал, куда ты направляешься, где остановилась, кто тебя окружает. И еще, Верелея, если с тобой что-нибудь все-таки случится, я выкопаю тебя из могилы и задушу собственными руками!
— Ты мне тоже очень нравишься.
— В каком смысле? — напрягся маг.
— Пошляк. — Довольная собой, я убрала ракушку в карман.
Теперь, когда у меня были развязаны руки, я могла с чистой совестью заниматься тем, чем пожелаю. Раскрыла свою тетрадочку с должниками и поставила галочку напротив первого имени.
— Ан Аргыл Ойун. Медиум. Место проживания: Тутинка, — прочитала я. — Интересно, что это за Тутинка? Город, поселок, а может, вообще речка?
Название у книжки было странное, что-то вроде «Купитолосонасадереньги». Попробовала произнести это название вслух и чуть язык не сломала!
— Ладно, — решила я, — буду говорить: купи слона за деньги. Ан Аргыл Ойун поймет. Поеду на Сивке-Бурке, он лучше меня в географии разбирается.
Я сползла с кровати и, успокаивая себя мыслью, что раз в селе целых пять трактиров, то наверняка найдутся и люди, которые не спят, вышла на улицу. И оказалась права, в трактирах не спал никто.
Обзаведясь толстой тетрадью, я заявила, что готовлюсь к экзамену по культуре и мифотворчеству Змиевых Засек. И не успела глазом моргнуть, как стала своей у пьяной публики. Они гоготали над моими частушками, много и с чувством пели свои, угощали меня, вырывали из рук тетрадку, рисуя в ней никому не ведомые тропы и дороги до ближайших хуторов, заимок и охотничьих домиков, советовали, к кому обратиться по поводу ночевки и на кого сослаться. После чего тут же, делая страшные глаза, рассказывали, какие ужасные происшествия случились в тех местах, куда они меня отправляют, заканчивая все истории словами «больше их никто не видел».
Так что вернулась я уже под утро с гудящей головой, в меру пьяная, сытая и довольная, причем ничуть не потратившаяся. Уже засыпая, я успела тяпнуть ракушку и заплетающимся языком доложить:
— В Куличиках моровой девы нет. Пойду искать ее вокруг, только боюсь ноги стоптать, твои карты, оказывается, такие неподробные! — и провалилась в глубокий сон.
Проснулась я за полдень, все тело болело после вчерашнего веселья. Больше в Куличиках мне делать было нечего. Приказав себе:
— Вставай, Верея, топай дальше, — я закинула на плечи свой баул и спустилась вниз.
— Госпожа ученая, — разулыбался мне трактирщик. Конечно, пока вчера купцы меня угощали, они его, наверно, озолотили! — Тяжелая у вас работа, не щадите вы себя ради науки. — Он сочувственно покачал головой и пододвинул ко мне стакан с квасом и медовый пряник. — За счет заведения, милости просим в следующий раз.
Я съела подношение и поинтересовалась, кто едет до лесопилки Федула. Оказалось, что пильщики, которые вчера так усиленно звали с собой, уже давно уехали.
— Хотя можешь попробовать поймать Степку-углежога, он сейчас у кузнеца Акима. — Трактирщик прислушался. — О! Беги-ка на дорогу, там его Лохматка скачет.
Я припустила на улицу, но в дверях застряла, потому что навстречу мне пер здоровенный детина. Этакий незаконный сын медведя с лицом дурачка. Поняв, что дальше не протиснется, он обиженно и удивленно воззрился на меня невинными фиалковыми глазами с коровьими ресницами. Я ему была где-то по пупок. Ему и дверной проем-то был низковат. Сообразив, что сейчас приму позорную смерть, раздавленная о дверной косяк, я задушенно засипела:
— Пусти!
