Сергей Панарин - У реки Смородины
На остов избы сел ворон.
– Приветствую, добры молодцы! Все в делах ратных подвизаетесь?
– Угу, – хмуро ответил Старшой. Выбираться из-под плаща и куда-то идти категорически не хотелось.
– Примерно, похвально, прекрасно, – захвалила братьев-воронежцев птица. – О ваших деяниях сложат легенды.
– Лишь бы со счастливым концом, – тихо пожелал Иван.
– Ну, я полетел. Успехов!
Ворон исчез в лесных зарослях.
– Ишь, любопытный какой, – проговорил Егор. – Делать ему, что ли, нечего?
– Какая разница? – Старшой встал, ежась от холода. – Вперед, братан, труба зовет. Эй, колобок!
– А? Что? – Из-под куста выкатился перепуганный каравай.
– Ты это чего, дрых?! – воскликнул Иван.
– Нет-нет, задумался слегка, – заверил колобок и тут же смачно зевнул.
– Ни фига себе, – промолвил ефрейтор Емеля, разминая могучие руки. – Подползай, значит, вражина, и режь? Зачем врал?
– Не возводи напраслины, витязь, – сказал Хлеборобот. – Закемарил чуть-чуть после рассвета, и что теперь?
– А то, что самое верное время для нападения – это раннее утро, – веско проговорил Старшой. – Тут и охрана, как мы выяснили, спит, и у остальных сон крепкий. Следующую ночь разделим. Караулить станем по очереди.
– Если Соловья победим, – уточнил язва-колобок.
Вскоре путешественники столкнулись с первыми признаками присутствия Соловья-разбойника: лес резко закончился, и началось открытое поле. Точнее, даже не поле, а площадка с давно поваленными деревьями. Стволы лежали кронами от центра открытого пространства. Елки на границе леса стояли криво, будто бы облокотившись о зеленую стену.
В центре площадки рос кривой раскидистый ясень.
– Совсем изуродовали деревце, – прокомментировал колобок.
На ясене восседал сам Соловей. Он был неестественно крупным азиатом. Непропорционально большая голова с круглым, заплывшим жиром лицом торчала над деревом, словно воздушный шар. Иван прикинул размеры и решил, что рост разбойника должен составить не менее двух метров с половиной, а диаметр головы мог вполне оказаться сантиметров этак под семьдесят.
Соловей спал. Глаза его были закрыты, мясистый нос втягивал воздух, а затем исторгал его в мир. Храп при этом стоял оглушительный. Ноги были свернуты калачиком, руки упирались в колени, сутулые плечи почти не двигались, зато голый живот раздувался как огромный барабан. Очевидно, разбойника не стесняло сидячее положение, иначе он не стал бы отдыхать на макушке ясеня. Еще лихой уродец был не из мерзляков: красные грязные штаны да старая жилетка – вот и весь гардероб. Зато руки и тело поросли густыми волосами. Короче, красавчик.
– Возьмем его дрыхнущим, – прошептал Старшой.
Очевидно, Соловей был чутким, потому что узкие глаза тут же распахнулись, а храп оборвался, словно кто-то резко выключил запись.
– Кто такой, стоять-бояться! – крикнул разбойник.
Хотя он не прилагал усилий, голос звучал на редкость громко и противно.
– Фактор внезапности потерян, – констатировал Иван. – Пробуем переговоры. Здравствуй, Соловей! Пройти можно?
– Какой пройти? Зачем пройти? Я свищу, багатур умирай.
– А смысл? Давай по-мирному.
– Глупая багатур, подобру-поздорову не уходи, если моя пришел.
Старшой развел руками:
– По-моему, мы попали.
Соловей-разбойник раскрыл рот и вздохнул. Рот у него был размером с футбольный мяч, потому воздуха вкачалось немало. Сузив губы, уродец резко дунул. В дембелей ударил мощный порыв ветра. А как надулись щеки бандита!
– В стороны! – крикнул Егор.
– Я отвлеку, ты доберись! – ответил Иван.
Ефрейтор кивнул и метнулся вправо, перескакивая через поваленные стволы и путаясь в сухих еловых лапах. Старшой, превозмогая давление ветра, побрел навстречу разбойнику. Сейчас Соловей выдыхал медленно, со свистом. Воздушные массы перли сплошным потоком, поднимая пыль и мелкий мусор. Здесь не обошлось без магии, потому что сквознячок, выдуваемый разбойником, разгонялся до ураганной скорости.
– Не свисти, падла, денег не будет, – процедил сквозь зубы старший сержант, прижимая колобка к груди.
Хлебец зажмурился и вцепился ротиком в кунью окантовку Иванова плаща.
Тем временем запас воздуха иссяк, и Соловей совершил второй мощный вдох. Старшой перебежал поближе к дереву. Теперь до разбойника оставалось метров тридцать. Скосив взгляд, Иван засек Егора, двигавшегося по широкой дуге.
Соловей тоже не хлопал глазами, и следующая атака адресовалась ефрейтору. Краем смерча цепляло и Старшого, но он упорно брел к ясеню, крича что-то обидное и нецензурное. Разбойник был из обидчивых. Он повернул красное от напряжения лицо к Ивану. Выпученные глаза так и норовили выпрыгнуть из орбит. Парня отбросило навзничь, он перекатился через голову и приник к земле.
Егор воспользовался моментом и со всех ног понесся к «огневой точке».
Соловей вновь истратил весь воздушный запас. Старшой вскочил, увидал раскрывшуюся для вздоха пасть разбойника, и тут неожиданно для самого себя Иван подбросил колобка и по-вратарски пробил правой в сторону противника. Если бы этот удар делался на глазах специалистов, то парня мгновенно зачислили бы в английский футбольный чемпионат, потому что это была мощная и сверхточная атака.
Колобок, словно пушечное ядро, устремился к разбойнику и угодил точнехонько в рот, наглухо его заткнув. От неожиданности Соловей потерял равновесие и навернулся с ясеня. Брякнувшись с высоты четырех метров, басурманин приложился спиной; кроме звука падения раздался громкий хлопок. Каравай взмыл в небо, подобно пробке, выбитой газами шампанского. Иван проследил за траекторией Хлеборобота, сделал шагов пять и ловко его поймал.
В этот момент Егор уже подскочил к бухнувшемуся разбойнику и без церемоний обрушил на его висок кулачище. Соловей и не думал подниматься, потеряв сознание при падении.
Колобок как-то особенно зарычал, быстро отпочковал от тельца ручки и вырвался из объятий Старшого.
– Отлезь, гад! – сдавленно промолвил каравай и откатился подальше.
– Ну, ты чего? – растерялся Иван. – Ты же цел остался, помог сильно…
– Тебя бы пнули, как ты меня, а я бы посмотрел, – пробурчал Хлеборобот.
– Блин… Ну, извини. Я же не со зла.
– Пошел ты! – Колобок покатился прочь, всхлипывая и помогая себе трехпалыми конечностями.
Емельянов-старший подошел к брату, склонившемуся над поверженным бугаем. Егор задумчиво теребил рукоять так и не обнаженного меча.
Из груди Соловья-разбойника торчал окровавленный кончик толстой ветки.
– Ты что, братишка, убил его, что ли?! – прошептал сержант.
Егор хмуро покачал головой:
– Нет, это ты его заделал.
– Я?!
– Ну, он так вот и упал на сук, – развел руками ефрейтор.
– Не повезло, – промямлил Иван.
– Во-во, – вздохнул Егор, думая о своем. – А так хотелось настоящий подвиг совершить!
Негоже оставлять врага не погребенным. Близнецы отыскали яму, перетащили дохлого Соловья, завалили камнями, присыпали землей. Чем не могила?
«Еханный бабай, я убийца, – размышлял Старшой. – Но, во-первых, он сам начал. Во-вторых, сам упал. В-третьих, либо он, либо мы. Лучше уж он».
– Покойся с миром, – сказал Иван, и братья зашагали дальше.
Каравай дулся и катился чуть поодаль, демонстративно игнорируя попытки Емельяновых помириться.
Вечером колобок устал корчить из себя обиженного и присоединился к близнецам.
– Завтра, я так думаю, мы протопаем весь день, а вечером будем в столице Легендоградского княжества, – промолвил каравай. – Я обещал рассказать вам об этом замечательном городе. Если вы поклянетесь, что никогда не будете больше меня пинать, то я сдержу свое обещание.
– Ну, я же извинился! – протянул Иван. – Я же понимаю, больно…
– Да ни пса мне не больно! – повысил голосок Хлеборобот. – Не чувствую я боли. Просто это… унизительно.
– А полетел высоко, – не смолчал Егор.
Старшой тюкнул его по ноге.
– Послушай, колобок. Ты мне очень помог тогда, в тереме Драндулецкого. И сегодня без тебя мы бы вряд ли справились. Фактически ты и заборол Соловья-то! Спасибо тебе. И прости еще раз. Я больше так не буду.
– И я, – поспешно добавил ефрейтор.
– Почему же я вам не верю? – спросил каравай. – Ладно, слушайте…
Жил старик со своею старухой у самого синего моря. Старик ловил рыбу, старуха пряла пряжу, в общем, тишь да гладь на многие версты вокруг. Сзади кисли болота и заросшие камышом озера. Впереди игралась волнами Раздолбалтика – море, получившее свое название за свою бескрайность, сиречь раздольность, а также за бесшабашность мореходов.
В один прекрасный день на берег пришел великий князь, поморщился, глядя на лачугу стариков, и сказал сопровождавшим его боярам и дружине:
– Здесь будет город заложен!
При этом пучеглазый князь пронзил волевым взором туманную даль, и расступились над Раздолбалтикой тучи, а на землю упали предвещающие удачу солнечные лучи.
