Игорь Мерцалов - За несколько стаканов крови
Ах, как хорош был в ту минуту Эргоном! В распахнутом полушубке, в трофейной папахе набекрень, со своим неразлучным мечом в золоченых ножнах и пистолетом за поясом; с каким великолепным спокойствием попыхивал он своей неизменной длиннющей трубкой, объясняя звену, что бояться нечего, потому что фланг прикрывают — наши! У Тучко бойцы не бегут…
Ни до, ни после не доводилось Гемье испытывать такой сладкой смеси страха и бесшабашной удали. Он ведь трусом был и сам это в глубине души хорошо понимал. Да скажи ему кто год назад, что он, сам-девятый, в компании трех бойцов и пяти (включая Васисдаса) шалопаев по доброй воле пойдет нападать на солдат Перворожденского полка… он бы не то что не поверил — даже не рассмеялся бы. Потому что глупости, конечно, бывают смешны, но не все и не всегда.
А вот же — пошел. И напал. Потому что знал: бойцы Тучко не бегут. Он пошел и стал стрелять в перворожденцев, задыхаясь от ужаса и восторга, и перворожденцы отступили. Ощетинились кинжальным огнем, обрушили своего феникса на какой-то угрюмый кирпичный склад и сожгли засевшее там звено, но посреди улицы не удержались, покатились назад под шквалом пуль и вихрем заклинаний, побежали — от бригады Тучко, от братства Эргонома, а значит, и от него, закордонского гнома Гемье…
Уходить все равно пришлось пешком, потому что ковров спасти удалось немного, и все они были так нагружены взятой в городе добычей, что летели невысоко и не быстрее пешехода. Позади до неба стояла стена сжиравшего вокзал пламени, которое отрезало спасающихся борцов за суверенитет от перворожденцев и Второй Накручинской. Показавшиеся из-за леса уланы ринулись было сбоку на колонны покидающих город герильясов, но откатились под плотным огнем с хутора и теперь кружили вдалеке, изредка постреливая наугад, — им отвечали из ружей конные стрелки и из посохов — офицеры. Результат стрельбы из-за расстояния был невелик. Правда, совсем рядом с Гемье, шагавшим вместе с другими так, чтобы отгородиться от уланов перегруженным ковром, убило какого-то парня из другого отряда, но это совсем не испортило настроения гному, он даже с какой-то легкомысленной иронией представил себе, что это он валится на истоптанный, запятнанный стелющимся чадом снег, и пошел себе дальше…
— Эй, бородатый! — Оклик Дерибыка вырвал Гемье из воспоминаний. — Ты что, обиделся? Да забудь, айда с нами. Скульдены ждут!
Ах, скульдены, скульдены! Два миллиона… Гемье степенно встал, поправил секиру за поясом, пригладил бороду. В бороде его были выплетены три косицы, в каждой из которых имелся стальной стержень, предохраняющий от рубящих ударов. Подлый Оглоух потому и зашел сзади.
— Хорошо, я поеду. Но если еще кто-ньибудь подойдет ко мне со спины, я буду считать его непрошеним брадобреем и прогонью секирой!
— Заметано! — серьезно кивнул волколак.
Гном вздохнул и поплелся к своей лошади, уздечку которой держал тихий и послушный Зазряк.
Глава 14
МЕДОВЫЙ СЛЕД
Шарох не ошибся. Правда, сначала Васисдас заметил, как уходит, растворяясь в ночи, леший, а уж потом осознал, что чувствует запах меда и, сопоставив факты, пришел приблизительно к тем же выводам.
Шепнув Гемье пару слов, за которые гном через несколько дней едва не заплатил весьма дорогую цену, Васисдас поспешил обратно к развилке. Он двигался осторожно и, завидев впереди то место, где от дороги отделялась тропка, ведущая вбок, затаился и выждал около получаса. Не прогадал: по истечении этого времени из-за деревьев вынырнул Ляс. Леший поверил, что за ним никто не следит, и бодро зашагал по тропе.
Эльф тоже был не лыком шит. Выждал еще столько же, позволил себе даже подремать, погрузившись в мечтательность, которая заменяет эльфам сон, и только потом двинулся вперед, не расслабляясь ни на минуту.
Однако новые предосторожности оказались явно излишними. Вскоре чутье подсказало Васисдасу, что он уже слишком отстает от Ляса, и он прибавил шаг.
Тропка вилась между перелесками, пряные запахи ночи кружили голову, тишина после шумной компании бывших соратников нежила сердце. Васидас в который раз пожалел, что не способен долго жить в уединении. Эльфы считают, что, если кому-то из них скучно наедине с собой — это скверный признак. Васисдас в принципе был согласен с сородичами, ему не очень нравилось, что одиночество вгоняет его в тоску. Он понимал свою «ненормальность». Но, если бы кто-нибудь предложил ему избавиться от нее, ответил бы отказом. Васидас был поклонником эгоцентрической философии, согласно религиозному течению которой разумный идеален в том виде, в каком создал его Бог со всеми достоинствами и недостатками, что со всеми своими врожденными склонностями к добру и злу он исполняет не доступный смертным замысел Всевышнего, а согласно атеистическому — поскольку ни добра, ни зла в реальности все равно не существует — разумный просто хорош таков, каков он есть. Поэтому Васидас продолжал жить, как жилось: хитрил, воровал, убивал и срывал цветы наслаждения, где только мог до них дотянуться. И не терпел, когда кто-то пытался ему указать на «неправильность» его жизни. Последнее обстоятельство, наверное, и удерживало его в разного рода шайках и бригадах. В них, конечно, много чего приходилось делать по указке, но по большому счету никому не было дела до того, каков он, эльф Васисдас. Ну, кроме, пожалуй, старого приятеля Гемье — хотя и тот уже давно отказался от мысли перековать товарища и только временами хватался за секиру, когда эльф «переходил рамки приличия».
Никаких навязанных рамок Васисдас не терпел, гнома презирал, но почему-то никак не мог от него отделаться. С одной стороны, он понимал, что их связала железная воля Эргонома еще во времена звена, или Братства, как заставлял говорить Эргоном. С другой — догадывался, что причина глубже. По-видимому, он нуждался в том, чтобы рядом был кто-то, пусть порой раздражающий — а может, и лучше, что раздражающий. Кто-то, рядом с кем всегда можно почувствовать себя лучше, умнее.
Наверное, это слабость. Что ж, Васисдас не видел ничего плохого в том, чтобы иметь слабости. Слабости — это прекрасно! Если вдуматься, только от них мы и получаем удовольствие в жизни, разве нет?
«Именно так, — отвечал он самому себе, — именно так, мой прелес-с-стный Васисдас».
Тропа недолго вилась по безлюдью, вскоре заросли раздвинулись, расстелились вокруг душистые поляны. Запах меда усилился: пасека была близко. Вот показался огонек — избушка с желтым окошком. За крестовидным переплетом виднелось движение.
Ограды не было, двор очерчивали конюшня и сараи. За избушкой тянулись ровные ряды грядок. Справа и чуть в стороне выстроились ульи, слева в десятке шагов серебрилась под луной река.
Васисдас прильнул к окну. Внутри в бедной, но чистенькой горнице, при свете трех свечей, беседовали двое: Ляс и немолодая, но стройная и красивая русалка с печальными голубыми глазами. Эльф напряг слух.
— …не успел его предупредить. Они опередили меня. Когда я пришел, они уже вломились на постоялый двор. Кабы не Яр, они бы уже взяли бригадира, — рассказывал Ляс. Худое лицо его с темной кожей, похожей на кору рябины, было честным и грустным. — Но они не угомонились, пустились в погоню. А я стал следить за ними. Я сразу понял, где Яр и бригадир расстались, но подождал, убедился, что остальные ничего не поняли и поехали дальше. Тогда я вернулся и — вот я здесь…
— И все это из-за клада? — спросила русалка.
— Да.
— Ну что ж, это хотя бы понять можно, — тяжко вздохнула она. — В войну вообще ни за что убивали…
— Так значит, он тебе ничего не сказал? — спросил леший. Русалка отрицательно покачала головой. — Хоть намеком? — Тот же жест. — А собирался как — надолго?
— Да что ему собираться? — невольно улыбнулась она. — Шкура при себе, и ладно. Однако верно — торбу он тоже прихватил, еды собрал… Сказал, чтобы ждала не раньше, чем через неделю.
Ляс осмотрел комнату и сказал:
— Рад я за мохнатого. И за тебя тоже рад. Ты его береги, он мужик что надо.
— Ты это мне говоришь? Он мне жизнь вернул… Ну а сам-то что же нигде не осел? — спросила русалка. — Что вы все никак не успокоитесь? Ну, повоевали, ладно, коли уж не терпелось. А теперь-то что вас, вояк, носит по свету?
Леший отвел глаза.
— Если бы было куда возвращаться… — медленно проговорил он, но не закончил.
Васисдас, однако, удивился уже и этим словам: впервые на его памяти Ляс сам хоть что-то сказал о своем прошлом.
Когда он прибился к бригаде, Хмур лично с ним поговорил и никому о той беседе не сказал ни слова, но — слухами земля полнится, не прошло и пары недель, как все уже знали откуда-то и через кого-то, что Ляс крепко набедокурил в своем родном лесу. Возникло даже убеждение, что леший «ничего такого» устраивать не собирался, а только «пугнуть» старейшин, которые, недовольные его амбициями, советовали Лясу держаться «подальше от чащоб, поближе к городам».
