Кир Булычев - Похищение чародея
Отделили Гаузе от честного полководца, повели по коридору. Солдат спросил его:
— Ну куда тебя, врага, подселить?
Открыл дверь соседнюю. Там сидит за столом человек в железной маске, забрало маленькое приоткрыл, хлеб туда крошками пихает.
— Принимайте врага, — солдат сказал. — Чапаев с ним жить не хочет.
— Почему же? — человек в железной маске спросил. Голос глухой, внутри маски звуки блуждают, с трудом наружу выбираются.
— А он вредные вещи высказывает. Будто товарищ Сталин дуба дал, а товарища Берию расстреляли.
— Расстреляли? Нет, такого я не приму. Веди дальше.
А в коридоре уже полковник Бессонов стоит.
— Что случилось? — спрашивает.
Объяснил солдат.
— Не знаю, что с тобой делать. Клевету распространяешь, надо бы тебя засудить, да суд на перерыв удалился. А что у тебя за папочка в руке?
— Эта?
Гаузе и забыл, что папку с делом Бессонова с собой из камеры унес.
Взял папочку полковник Бессонов, прочел заявление, вернул папку Гаузе и говорит:
— Не верь ты им, П-234. Собрание мы в прошлом месяце проводили. Левкой на него сам не пришел. Значит, говоришь, Сталина с Берией расстреляли, а о нас забыли?
— Сталин сам умер.
Полковник к ушку Гаузе наклонился и прошептал:
— Очень даже допускаю. Давно пора.
Вслух как завопит:
— За такую клевету мы тебя в живых не оставим! Ты на что руку поднял? Ты кого обидел? Ты в лице наших вождей всех рядовых сотрудников безопасности обидел!.. Что же мне с тобой сделать?
— Я лучше уйду от вас, — сказал Гаузе.
— Нет, уйти ты не уйдешь, отсюда никто еще не уходил. Мы лучше тебя психом объявим. В госпиталь изолируем. А ну, охрана, выкинуть из больницы всех симулянтов!
— Но нет уже лагерей! — возмутился Гаузе. — Вы не имеете права!
— Лагерей нет, говоришь? — удивился Бессонов. — А наш как же?
— Ваш — это не лагерь. Это… мамонт! По ошибке существует. Как только узнают, вас разгонят.
— Слушай, П-234, а Министерство госбезопасности есть?
— Оно теперь называется Комитетом, и в нем сидят настоящие ленинцы.
— Есть, значит?
— Но не имеет ничего общего…
— Ну, тогда все в порядке. Скоро понадобимся. Ведите психа в больницу. Слов его всерьез не принимать!
10В больнице у Гаузе свой закуток, фанеркой от пустой палаты отгорожен. На койке одеяло, райская жизнь, отдых для измученной души. Только окно с решеткой.
Доктор Морозов знакомый, зубы рвет, градусники ставит.
— Здравствуйте, — говорит. — На лекарства не рассчитывайте. Нет для вас лекарств. К тому же нам приказано уморить тебя. Так что готовься. И распишись заранее. Еще бумажка.
«Справка.
Дана в том, что заключенный Гаузе Петр Петрович скончался от диабета в лагерной больнице 1 сентября 1976 года.
Врач больницы,
доктор медицинских наук Павел Морозов».
— Не буду расписываться, — сказал Гаузе.
— Придется, — сказал доктор.
— Ну ладно, — сказал Гаузе.
И на бумажке, сверху, как резолюцию, наложил:
«Умирать отказываюсь. П. Гаузе».
Доктор Морозов расстроился.
— Как же я такую справку людям покажу? Такую справку показать нельзя.
— И не показывайте, — сказал Гаузе. — А почему это мне ваша фамилия и имя где-то встречались?
— А я — человек известный.
— Доктор медицинских наук?
— Это — должность такая. А известен я с иной стороны. Я на папу своего написал. А потом меня кулачье убило. И погиб я героической смертью.
— Павлик! — сказал Гаузе. — Разумеется. Вам памятник на Красной Пресне стоит, к вам пионеров водят.
— Пускай водят, — сказал Павлик. — Вы только резолюцию свою со справки снимите, не могу же я с такой резолюцией вас диабетом уморить.
— Так, значит, и вас не убили?
— Убили, убили. Их как прижали, они во всем и признались. А со мной что делать? Пришлось меня изолировать, чтобы не портить картину классовой борьбы. Только вы не думайте, что я здесь заключенный! Я уже давно выслужился. Чин имею, докторскую диссертацию по медицине получил лично от товарища Бессонова. Скоро обещали академиком избрать.
— Врет он все, — из-за фанерной перегородки донеслось. — Не быть ему академиком. Публикаций мало.
Тут заглянула знакомая — красивая женщина, что доктору ассистировала. Глаза у нее зеленые оказались, зрачок поперек, как у кошки. Злая.
— Там комиссары пришли, — говорит. — Принимай.
За открытой в коридор дверью шли вереницей старики. Двадцать шесть стариков насчитал Гаузе.
— Ну, я пошел, — сказал бывший пионер Павлик Морозов. — Бакинские комиссары пришли, будут от меня лекарств требовать. А откуда я им лекарств возьму?
Не стал Гаузе уточнять, как же комиссары в живых остались. А почему бы им и не остаться?
Опустел закуток. Гаузе решил, что пора ему в борьбу включаться. Ни минуты нельзя даром терять. Некоторые уже его бояться начали. Вот и начнем: постучал он в фанерную загородку. Там кто-то лежит. Больной, но живая душа.
— Вы меня слышите? — спросил.
— Слышу.
— Сталин умер, — сказал Гаузе. — Все лагеря закрыты.
— Ну уж и все, — ответил голос. — Поверить трудно.
— Ваш лагерь — историческая ошибка. Ее нужно исправить.
— Нет, — сказали из-за фанерки. — Нельзя нашей стране без лагерей. Страха не будет. Погибнет без лагерей советская власть.
— В нашей стране восстановлены демократические права граждан. О них печется лично товарищ Брежнев. А о вас забыли. Надо сообщить. Помогите мне. Виновные будут наказаны.
— А кто же виновный?
— Хотя бы начальник лагеря Бессонов, который при мне пытался варварским способом убить героя Гражданской войны товарища Чапаева.
— Ага, еще не помиловал, а уже наказывать собираешься. Вот твоя российская логика. Одних освободить, других засадить. Нет, не выйдет.
Отогнулась фанерка. Видит Гаузе — по ту сторону стоит прибранная койка, на ней — в полном обмундировании, в сапогах лежит полковник Бессонов.
— Вот я тебя и проверил. Псих ты и есть.
Вскочил он на кровать Гаузе и стал его ногами топтать. Давил в болезненные места так, что завопил Петр Гаузе.
Прибежала тут медсестра Полина с зелеными глазами и метнула в начальника лагеря полковника МГБ Бессонова стеклянной кружкой от клизмы. Кружка вдребезги. Бакинские комиссары, что в дверях толпились, — в слезы: только они надеялись, что им клизму поставят, а нет клизмы. Полковник ушел.
Так Гаузе начал в госпитале жить.
11Ночью в госпитале темно, на окне решетка. Петру Гаузе не спится, голодно, курить хочется. Там, за лесом, люди в театры ходят, БАМ строят, озеро Байкал от загрязнения спасают — свобода! А здесь концентрационный лагерь-Китеж досасывает кровь у невинных жертв — единственное родимое пятно беззакония на всех просторах Родины. И долг Петра Гаузе, коренного русака, сообщить, пресечь и прекратить.
Присел Гаузе к столику, нашел там свою справку о смерти, забытую Павликом Морозовым, написал на ней при свете луны листовку:
«Товарищи заключенные! Вас обманывают! Сталин умер четверть века назад! Враг народа Берия расстрелян! Все остальные заключенные реабилитированы и вернулись к производительному труду! Требуйте немедленных контактов с областными и партийными организациями! Не сдавайтесь в борьбе за ленинские принципы, восстановленные Центральным комитетом!»
Убедительная листовка. Острая.
Гаузе листовку в комок свернул и в окошко между решетками запустил.
Комочек под луной белым мотыльком пролетел, только к земле приблизился, как из-за барака выскочил человек, Луна в погонах отражается. Полковник Бессонов не спит, бдит. Подхватил листочек, сжевал, кулаком окошку погрозил. И все тихо.
— Ничего, — сказал Гаузе. — Мы — коренные русаки, народ твердый.
Только он в кроватку нырнул, как в окне что-то показалось. Светлое.
Разделилось светлое на полоски, проникло сквозь решетку, собралось воедино.
Стоит в закуточке привидение.
Знакомый образ. В мундире генералиссимуса. С усами и орденами.
Товарищ Сталин. Полупрозрачный. Луна просвечивает.
Сказало привидение печальным голосом:
— Петр Петрович, не смущай мою державу. Учти, что ничего у меня не осталось, кроме убежища человеческих душ, которые скорбят по сильной руке и ждут моего возвращения, да этой территории. Ничего! Предупреждаю, руки прочь от моего лагеря! Во сне придушу.
— Нет, — говорит Гаузе, хоть и перепугался. — Это не материализм. Уйдите, пожалуйста. Вы меня своими дешевыми эффектами с пути не собьете. Что же, теперь прикажете всю жизнь здесь сидеть?
Но нет уже привидения — растворилось оно в темном воздухе, а в закуток дверь раскрылась — там Полина стоит.