Евгений Лукин - Чушь собачья
– Ощутить себя псом… А что это значит? Хотя бы в общих чертах.
– В общих чертах? – Ратмир возвел глаза к шевелящимся кронам, откуда вновь раздалась бойкая дробь дятла. – Н-ну… Начнем с того, что собака живет одним днем. Иными словами, не боится будущего, не сожалеет о прошлом… Умеет довольствоваться малым: коврик, миска – что еще нужно для счастья?.. Собаки – как дети. Никогда не анализируют своих поступков, руководствуются исключительно чувствами, поэтому всё у них просто: да – да, нет – нет. Но главное, конечно, отношение к хозяину. Хозяина нужно любить до самозабвения, до утраты инстинктов. Угадать его желание для собаки высшее благо… Хотя, собственно, что я вам рассказываю! Возьмите учебник, там всё гораздо подробнее… Шар-пей выслушал его с напряженным вниманием.
– Такое впечатление, – сказал он, – что вы излагаете Нагорную проповедь своими словами…
– Да, что-то общее есть, – спокойно согласился Рат-мир. – Но вы же сами недавно признались, что в собачьем качестве мои коллеги куда больше напоминают христиан. Во всяком случае, две заповеди мы соблюдаем на службе неукоснительно: не убиваем друг друга и не лжесвидетельствуем…
– Ни разу не погрызлись до смерти? – усомнился шар-пей. – А я вот слышал от людей…
Бронзовый медалист поморщился.
– Меньше им верьте, – посоветовал он. – Сами же стравливают, а потом толкуют о врожденной агрессивности…
– Вы имеете в виду бои?
– Не только. Возьмите те же уличные драки. Вот, скажем, выгуливает меня секретарша, причем в первый раз…
– Простите, не понял… чья секретарша?
– Ну не моя же! Нашего директора, естественно… Идем с ней мимо фирмы «Редхаунд». Чужая территория, не мной помечена. Я обязан миновать ее с опущенной головой – иначе получится, что я на эту фирму претендую…
– «Не желай дома ближнего твоего…» – тихонько вставил шар-пей.
– Вот именно! Навстречу выводят тамошнего терьера – тоже на прогулку. И тут Ляля, представьте, берет меня с перепугу на короткий поводок, то есть вздергивает мне башку! А вскинутая голова – это вызов, это агрессия… И разнимать зря полезли! Собачья драка – почти ритуал. Даже пресловутая грызня зев в зев – не более чем запугивание. А вот стоит вмешаться в драку людям – тут же начинаются серьезные травмы…
– Но вы потом объяснили девушке, что она была не права?
Мягкая улыбка тронула тяжелые губы Ратмира.
– Да, – вымолвил он после едва уловимой паузы. – Потом объяснил…
– А если бы вас выгуливал хозяин? – внезапно спросил толстячок.
– Ну, хозяин – это совсем другое дело! Надо вскинуть голову – значит надо.
– Вы так уверены в его добрых помыслах?
– Вот поэтому-то вам и необходим практикум по психологии, – назидательно сказал Рагмир. – Добро – это то, что угодно хозяину, зло – это то, что ему не угодно…
В шевелящихся кронах нечто пернатое издало поразительной красоты и силы трель, словно бы выстроив и тут же обрушив крохотный хрустальный дворец.
– Стало быть, вы меня поймете, – пришамкивая от усталости, произнес толстячок. – Я намерен донести до ваших собратьев одну-единственную и очень простую мысль: «Даже встав с четверенек, не забывайте о том, что у вас есть Хозяин…»
– Хорошо формулируете, – заметил Ратмир. – Местами не хуже Франциска Ассизского.
Собеседник молчал. Все-таки отбегать академический час на четырех да еще и без подготовки в таком возрасте трудновато. Забеспокоившись, Ратмир заглянул в утомленные желтоватые глаза доминиканца. Тот хотел улыбнуться в ответ, но складчатое личико лишь раздвинулось в страдальческой гримаске.
– Знаете, кажется, я действительно переоценил свои силы… – виновато сказал шар-пей. – Вы не проводите меня до гостиницы?
– А где вы остановились?
– Тут рядом… В «Рексе».
– С удовольствием…
Гостиница «Рекс» (в просторечии «Будка») – шестиэтажная коробка горчичной масти с высоким остроконечным тимпаном и двумя чугунными догами на крыльце – располагалась на проспекте неподалеку от Госпитомника.
– Но может быть, у вас свои планы?
– Нет… – Ратмир взглянул на часы. – До часа я совершенно свободен.
Толстячок с кряхтением поднялся со скамейки, и они медленно двинулись в сторону борзодрома. Будущий шар-пей в самом деле был измотан до крайности – еле ковылял, бедолага.
– А чем вы обычно занимаетесь вечерами? – через силу полюбопытствовал он.
– Сижу в «Собачьей радости», – сказал Ратмир, стараясь переставлять ноги как можно реже. – Это подвальчик такой… Вроде клуба.
– Не надоедает?
– Надоедает. Иногда. Но, понимаете, с некоторых пор я способен общаться только с коллегами. Прочие представители человечества, за редким исключением, меня, честно говоря, утомляют…
– Почему?
За рекой громыхнуло. Ратмир осклабился.
– Слышали, что творят? Вот, видимо, поэтому…
– Но ведь в подвальчик-то ваши собратья приходят уже, наверное, в людском качестве…
– Так, падре, так… – вздохнул Ратмир. – И все же что-то собачье в них тем не менее сохраняется. Какой-то, знаете, незримый отпечаток честности, благородства… Человек, он ведь, как известно, на девяносто процентов состоит из своего ремесла…
Некоторое время шли молча. Обогнув пустынный борзодром, где двое слесарей в синих спецовках отлаживали механического зайца, выбрались на широкую центральную аллею.
– Скажите, – как-то опасливо поглядывая на спутника, начал доминиканец, – а среди местного духовенства не было… м-м… попыток…
– Проповедовать на четвереньках? – Ратмир рассмеялся, вообразив православного батюшку в такой рискованной позиции. – Вряд ли… Хотя… Вы памятник Ставру видели?
– Э-э… нет.
– Вообще-то здесь недалеко, – сказал Ратмир. – Если вы в состоянии одолеть лишние сорок шагов…
– Ну, не настолько уж я плох, – улыбнулся шар-пей.
* * *
Памятник был невелик, но выполнен, безусловно, талантливо. Пьедестал представлял собой подобие незавершенной строительной конструкции, обрывающейся в предполагаемую бездну. И в эту-то бездну самозабвенно устремлялся бронзовый Ставр, разинув пасть и касаясь передней лапой улетающей от него трости.
– Вот, – сказал Ратмир. – Между прочим, столичная достопримечательность. Обратите внимание: всего две точки опоры, как у Николая Первого в Петербурге…
– Кто он? – спросил толстячок.
– Эрдельтерьер. Выпускник Госпитомника.
– Сокурсник?
– Нет. Помоложе. Я уже защищался, а он еще только поступил… Учился, говорят, средне. Сразу по специальности работать не стал, подал документы в Духовную Академию – светское-то высшее образование у него уже было. Такой вот странный случай. Гиды об этой подробности, как правило, почему-то умалчивают…
– Но он окончил Академию? – с интересом спросил шар–пей.
– Да. А потом к общему удивлению взял и устроился псом. Но вот собирался ли он таким образом проповедовать… Право, не знаю.
– А памятник за что? Ратмир крякнул, помолчал.
– На памятник мы всей Гильдией собирали… – нехотя сообщил он. – Дикая история. У нас виадук который год строится… Ну а хозяин, дурак, в пьяном виде бросил сверху тросточку, скомандовал «апорт»… А там десять метров высоты!
– Насмерть?
– Естественно… День траура объявляли. Хозяина – под суд, но псу-то от этого не легче…
Запрокинув складчатую мордашку, проповедник долго не сводил глаз с одухотворенного бронзового лица Ставра.
– Какая вера! – потрясенно, чуть ли не с завистью выдохнул он наконец. – Убежден, что душа его сейчас обретается в раю…
Мимо застывших перед постаментом собеседников на коротком поводке провели Тамерлана. Не повернув кудлатой головы, угрюмый исполненный достоинства кавказец величественно прошествовал своей дорогой. Доминиканец машинально протянул руку – то ли погладить, то ли благословить.
– Не надо, – быстро сказал Ратмир. Рука отдернулась.
– Вы его знаете?
– Еще бы!
Пока добирались до «Будки», погода решила смениться. Небосвод перекосило. Тучи над западной окраиной набрякли чернотой, провисли до крыш. Пожалуй, имело смысл заглянуть в родную контору, не дожидаясь обеда. Попрощавшись с проповедником и опять забыв спросить, как его зовут, Ратмир приостановился на крыльце рядом с чугунным догом, озирая помрачившиеся небеса, затем двинулся проспектом в сторону фирмы.
Естественно, что после беседы в парке мысли его приняли несколько еретическую направленность. Глумливое воображение рисовало перед Ратмиром поистине раблезианские подробности перевода Священного Писания на собачий. Интересно, с какого языка он собирается перелагать? На церковнославянском, к примеру, – «не введи нас в напасть». А на русском – «не введи нас во искушение». Пусть небольшая, но разница налицо. Либо вообще не смей ни на кого напасть, либо нападай, но не вздумай при этом искусать…
Шел и посмеивался.
