Terry Pratchett - Санта-Хрякус
– ПИСК.
– Ага, – едва слышно произнесла Сьюзен. – Санта-Хрякус…
Ему была посвящена не одна книга, а несколько полок. Первый том был написан, как ей показалось, на свитке кожи. Санта-Хрякус был очень старым.
– Да, да, отлично. Ну, как я тебе?
– ПИСК.
– Госпожа? – обратился к ней ворон, желая выслушать еще одно мнение.
Сьюзен обернулась. Ворон с алой грудью пропрыгал мимо.
– Чирик-чик-чик, – пропел он. – Фьють-фьють. Прыг-прыг, какая я славная пташка…
– Ты обманываешь только себя, – сказала Сьюзен. – Веревку видно.
Она развернула свиток.
– Может, стоит сесть на припорошенное снегом бревно? – задумчиво пробормотал ворон. – Может, именно этого не хватает?
– Но… Я не могу это прочесть! – воскликнула Сьюзен. – Буквы такие… странные…
– Эфирные руны, – сразу распознал ворон. – В конце концов, Санта-Хрякус ведь не человек.
Сьюзен провела ладонью по тонкой коже. Образы обволокли ее пальцы.
Она не могла прочесть написанное, но могла почувствовать. Она ощущала резкий запах снега, настолько отчетливый, что ее дыхание стало вырываться изо рта облачками пара. Слышала звуки, топот копыт, треск ветвей в замерзающем лесу…
Яркий светящийся шар…
Сьюзен очнулась и оттолкнула от себя свиток. Затем взяла другой, который больше походил на полоски коры. Буквы парили над его поверхностью. Каким бы этот язык ни был, для чтения глазами он явно не предназначался – скорее он был похож на некий шрифт Брайля для чтения пытливым умом. Образы извивались вокруг ее чувств: мокрый мех, пот, сосны, сажа, ледяной воздух, привкус влажной золы, свиное… навоз – торопливо поправила та частичка разума, что отвечала за воспитание детей. Еще были кровь и вкус… бобов? Образы без слов. Почти… живые.
– Но это все не так! Всем известно: Санта-Хрякус – веселый толстяк, который раздает подарки детям! – воскликнула она.
– Сейчас – да, но не раньше. Сама знаешь, как бывает, – сказал ворон.
– Я?
– Ну, типа курсов переквалификации, – пояснил ворон. – Даже боги вынуждены шагать в ногу со временем. Возможно, несколько тысяч лет назад он был совсем другим. А что, вполне понятно. Тогда и чулок-то никто не носил.
Он почесал клюв.
– Да, – продолжал ворон, явно входя во вкус. – Вероятно, он был обычным зимним деми… как там их обычно зовут? Никак не могу запомнить. Ну, всякое разное… кровь на снегу, заставлял вставать солнце. Все началось с жертвоприношений животных: нужно было загнать насмерть огромное мохнатое животное. Знаешь, в Овцепикских горах до сих пор живут люди, которые на свячельник неизменно убивают королька, а потом бродят от дома к дому и поют веселые песенки о невинно убиенной птахе. Танцы-шманцы, ну и обжиманцы, разумеется, куда без них. Очень фольклорно, очень мистически.
– Королька? Но почему именно его?
– Понятия не имею. Может, кто-нибудь когда-нибудь предложил: «Значит, так, либо мы мочим здоровенного поганого орла с острым загнутым клювом и большими страшными когтями, либо королька размером с горошину, который все время чирикает. Ну, выбирайте…» Выбор был очевиден. Так или иначе, потом все опустилось до уровня религии и начались обряды, весь смысл которых состоял в том, чтобы найти у себя в похлебке особый боб. «Ого, – тогда говорили все, – да ты же король, дружище». А бедняга, в чей суп подложили эту гадость, думал: «Ну надо же, король… Как удачненько все обернулось». Только уже в следующий момент бедняга удирал по снегу, а за ним мчались его бывшие дружки со священными серпами в руках, чтобы земля ожила, а снег отступил. Очень, знаешь ли, этнически. А потом наконец до какого-нибудь умника вдруг доходило: «Эй, похоже на то, что это клятое солнце и так каждый день встает, так зачем же мы кормим на халяву дармоедов-друидов?» Фьюить серпом по чему попало – и куча должностей свободна. Боги – они такие. Всегда найдут способ… примазаться.
– «…Клятое солнце и так каждый день встает…» – повторила Сьюзен. – Откуда ты это знаешь?
– Из личного опыта. Случается каждое утро. Сам видел.
– Я имею в виду о священных серпах и всем прочем.
Ворон принял самодовольный вид.
– Ворон обыкновенный весьма и весьма необыкновенная оккультная птица. К примеру, бог грома Слепой Ио раньше всегда прибегал к услугам воронов. Они облетали его владения, а потом докладывали, где что творится.
– Раньше? А сейчас?
– Ну-у-у-у… ты знаешь, у него ж совсем нет глаз на лице, а только эти, свободно плавающие глазные яблоки, которые и отвечают за передачу изображения… – Ворон от смущения закашлялся. – На самом деле рано или поздно это должно было случиться.
– Слушай, ты можешь думать о чем-нибудь другом, кроме глазных яблок?
– Разумеется. Есть еще внутренности.
– ПИСК.
– Кстати, он прав, – сказала Сьюзен. – Боги не умирают. Во всяком случае, окончательно… Они продолжают существовать – где-то. Внутри какого-нибудь камня, в словах песни, в разуме животного, в шепоте ветра. Они никогда не уходят окончательно, цепляются за мир всеми когтями, ведут вечную борьбу за право вернуться. Однажды бог – всегда бог. Природа зимой тоже как будто умирает…
– Ладно, – кивнула Сьюзен. – Посмотрим, что же с ним случилось…
Она сняла с полки последнюю книгу и открыла ее наудачу…
Ощущения ударили ее словно хлыстом…
…Копыта, страх, кровь, холод, ночь…
Она выпустила книгу из рук, и та сразу захлопнулась.
– ПИСК?
– Я… в порядке.
Взглянув на книгу, Сьюзен поняла, что на самом деле это было дружеское предупреждение, как от домашнего животного, обезумевшего от боли, но все еще послушного, не желающего царапать или кусать руку кормившего. Пока не желающего. Где бы ни был Санта-Хрякус, мертвый или живой, он хотел, чтобы его оставили в покое…
Она посмотрела на Смерть Крыс. Крошечные глазные впадины маленького скелета пылали обескураживающе знакомым синим светом.
– ПИСК. И-ИСК?
– Крыса говорит, что если бы она хотела узнать все о Санта-Хрякусе, то отправилась бы в Замок Костей.
– О, это все детские сказки, – махнула рукой Сьюзен. – Туда якобы попадают письма, отправленные через каминную трубу. Просто старая легенда.
Она обернулась. Смерть Крыс и ворон молча смотрели на нее, и она вдруг поняла, что ведет себя слишком нормально.
– ПИСК?
– Крыса спрашивает: «Что значит „просто“!» – перевел ворон.
Сетка подошел к стоявшему в саду Среднему Дэйву. Если вообще можно было назвать это садом. Скорее то была земля рядом с… домом. Если вообще можно было назвать это домом. Разумеется, никто не жаловался, просто по очереди периодически выходили наружу. Внутри было как-то нехорошо.
Сетка поежился.
– А где сам? – спросил он.
– Там, наверху, – ответил Средний Дэйв. – Все пытается открыть ту комнату.
– Ту самую, с замками?
– Во-во.
Средний Дэйв скручивал самокрутку. Внутри дома… или башни… или места курить было нельзя, по крайней мере нормально. Вкус у табака был ужасным, и к горлу сразу подступала тошнота.
– Но зачем? Мы ведь сделали все, ради чего пришли… Стояли как толпа идиотов и глазели, как произносит заклинания этот недоволшебник. Я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Что еще ему нужно?
– Говорит, что, если комната закрыта, он должен посмотреть, что внутри.
– А я думал, мы должны сделать то, зачем пришли, и уйти!
– Да? Так скажи ему об этом. Хочешь самокрутку?
Сетка взял кисет и успокоился.
– Много поганых мест я повидал, но такого…
– Во-во.
– Особенно изматывает эта его… вездесущность. Он как будто повсюду. И хочется набить брюхо чем-нибудь еще, кроме яблок.
– Во-во.
– А это треклятое небо – оно действует мне на нервы.
– Во-во.
Они старались не смотреть на небо. Почему-то казалось, что оно с минуты на минуту может свалиться. Прямо на тебя. По краям неба зияли огромные провалы – там, где их не должно было быть. И от этих провалов глаза начинали ныть, как больные зубы.
Неподалеку качался на качелях Банджо. «Как ни странно, – подумал Дэйв, – Банджо чувствует себя здесь прекрасно».
– Вчера Банджо нашел дерево, на котором растут леденцы, – уныло сообщил он. – Я сказал «вчера», хотя кто знает, когда это было на самом деле? И он ходит за ним, как щенок. С тех пор как умерла мама, никто и пальцем не смел тронуть Банджо. Он ведь как маленький мальчик, понимаешь? Внутри. Всегда был таким. За всем обращался ко мне. Раньше как было? Я говорю: «А ну, врежь ему» – и он ка-ак даст…
– После его удара мало кто поднимался.
– Во-во. А теперь Банджо ходит за ним повсюду. Я уже устал от этого.
– Тогда что ты здесь делаешь?
– Десять тысяч долларов. А он говорит, что будет даже больше, понимаешь? Больше, чем можно представить.
Он – так всегда называли Чайчая.
