Курт Воннегут-мл - Табакерка из Багомбо
Вот только пошутить на эту тему им уже не удалось. Земля содрогнулась, и воздух изодрали в клочья раскаты оглушительного грома — это на шоссе, победоносно громыхая, выкатились бронированные советские чудища. Беженцы так и брызнули во все стороны, спасаясь от этой неумолимой погибели. Спастись удалось не всем. Тяжелые гусеницы калечили и крушили неудачников.
Ворчун, Эдди и оба немца укрылись за забором — в том самом дворе, где белобрысый предлагал приятелям обменять американские мундиры на штатскую одежду и золотые часы. И там, посреди грохота и рева бронированных колесниц Джаггернаута, когда каждый спасался как мог, белобрысый немец выстрелил в голову Ворчуну. Потом он прицелился в Эдди. Выстрелил. Промахнулся.
Видно, так и было задумано с самого начала — убить Ворчуна и Эдди. Вот только разве сумел бы старик, ни слова не знавший по–английски, сойти за американца? Да ни за что. Такое удалось бы только белобрысому. А ведь их обоих вот–вот схватят. Старику оставалось лишь одно — покончить с собой.
Спасаясь от новых выстрелов, Эдди перемахнул через забор. Впрочем, белобрысому было уже не до него. Все, в чем он нуждался, было на Ворчуне. Когда Эдди заглянул за забор — вдруг Ворчун еще жив? — он увидел, что белобрысый торопливо сдирает с мертвеца одежду. Старик завладел пистолетом. Он сунул дуло себе в рот — и выстрелил.
Белобрысый ушел прочь — с мундиром и солдатской биркой Ворчуна. Ворчун лежал мертвый — в одном казенном белье и без бирки с его именем. На земле, между Ворчуном и стариком–самоубийцей, Эдди обнаружил золотые часы. Они шли. Они показывали точное время. Эдди поднял их и сунул в карман.
Проливной дождь за окнами ссудной лавки Джо Бэйна давно уже прекратился.
— Когда я вернулся домой, — сказал Эдди, — я написал родным Ворчуна. Написал, что он погиб в стычке с немцем, хотя война тогда уже окончилась. То же самое сказал я и армейскому начальству. Я не знал, как называлась деревушка, где погиб Ворчун, и потому никто не мог отыскать его тело и похоронить как подобает. Мне пришлось бросить его там. Кто бы ни предал его тело земле, если только он не распознал армейское белье, понятия не имел, что хоронит американца. Точно так же Ворчун мог быть и немцем. Или кем угодно.
Эдди выхватил часы из–под носа у ростовщика.
— Спасибо, что сказали мне их настоящую цену, — сказал он. — Уж лучше я сохраню их на память — как сувенир.
— Пятьсот… — пискнул Бэйн, но Эдди уже размашисто шагал к двери.
Десять минут спустя юный чистильщик обуви принес перевод надписи на внутренней крышке часов. Вот что там было написано:
«Генералу Гейнцу Гудериану, начальнику Верховного Штаба сухопутных войск, который не успокоится до тех пор, пока последний вражеский солдат не будет изгнан со священной земли Третьего Рейха.
Адольф Гитлер».
Плавание «Веселого Роджера»
Во время Великой Депрессии Нэйтан Дюран остался без крыши над головой и обрел приют только в армии Соединенных Штатов. Он провел на армейской службе семнадцать лет, и все эти годы земля для него была — местностью, горы и долины — высотами и низменностями, чистое поле — опасной зоной, где лучше не ходить в полный рост, а дома, деревья и кустарники — естественным укрытием. То была совсем недурная жизнь, а когда Дюран уставал думать только о войне, он отыскивал себе бутылку горячительного и женщину — и наутро снова был готов жить как прежде.
Когда ему сравнялось тридцать шесть, в местности под названием Корея вражеский снаряд ударил по командному пункту, притаившемуся среди естественного укрытия в низменности, и вышвырнул прочь из палатки майора Дюрана вместе с его картами и мечтами о военной карьере.
Дюран всегда полагал, что умрет молодым, и не просто умрет, а погибнет геройской смертью. Однако он остался жив. Смерть отступила далеко–далеко, а перед Дюраном маячила теперь непривычная и пугающая череда мирных тоскливых лет.
В госпитале его сосед по палате непрестанно толковал о катере, которым обзаведется, как только выздоровеет. И поскольку Дюрану отчаянно хотелось обрести собственную мечту о мирной жизни, а на гражданке у него не было ни дома, ни семьи, ни друзей, он позаимствовал мечту у соседа по палате.
С глубоким шрамом поперек лица, с негнущейся ногой и без мочки правого уха он явился, хромая, на причалы Нью–Лондона — то был ближайший от госпиталя порт — и приобрел там подержанный катер. Там же, в гавани Дюран научился управлять им, окрестил (по наущению вездесущих мальчишек) свое приобретение «Веселый Роджер» и пустился в пробное плавание — на остров Мартас Виньярд.
Он не пробыл на острове и одного дня — его пугали и подавляли покой и однообразие, величественная неподвижность времени, люди, вполне довольные своей жизнью. Люди, которым не о чем было говорить со старым воякой, разве что обменяться парой слов о погоде.
Дюран бежал в Четэм, на оконечность Кейп–Код, и там, у подножия маяка, повстречался с красивой женщиной. Будь он прежним, в лихом армейском мундире, заговори об опасной миссии, с которой его вот–вот отправит высокое армейское начальство — и эта женщина досталась бы ему. В прежние годы женщины относились к нему точно к балованному мальчишке, которому дозволяется съесть любое пирожное. Сейчас женщина окинула его равнодушным взглядом — и отвернулась прочь. Дюран для нее был никто и ничто. Пустое место.
Прежний лихой задор ненадолго вернулся к нему — часа на полтора–два, когда катер боролся со шквалом, налетевшим вдруг у восточного побережья Кейп–Код. Вот только смотреть на это сражение было некому. Добравшись до крытого причала в Провинстауне и сойдя на берег, Дюран снова превратился в ничтожество, неудачника, который никому и нигде не нужен, у которого все позади.
— Ну–ка, подымите голову! — скомандовал кричаще разодетый юнец с фотоаппаратом. На локте у него повисла хорошенькая девица.
Застигнутый врасплох, Дюран вскинул голову — и тут же щелкнул затвор фотоаппарата.
— Спасибо! — весело крикнул юнец.
— Вы художник? — спросила его спутница.
— Художник?.. — переспросил Дюран. — Да нет. Армейский офицер в отставке.
Парочка даже не пыталась скрыть свое разочарование.
— Извините, — буркнул Дюран, и на душе у него стало совсем гадко.
— Ой! — воскликнула девица. — А вон там — самые настоящие художники!
Дюран искоса глянул на троих мужчин и одну женщину — всем примерно под тридцать. Сидя на набережной, спиной к волнолому, они прилежно делали зарисовки. Женщина, загорелая брюнетка, в упор смотрела на Дюрана.
— Вы не против, если я вас нарисую? — спросила она.
— Э–э… да нет, пожалуйста… — неуклюже промямлил Дюран. Застыв в неловкой позе, он гадал, чем именно привлекла художницу его физиономия. О чем это он сейчас думал?.. Ах, да. Обед. Тесная кухонька на борту «Веселого Роджера» и яства, которые поджидают его там, — четыре сморщенные сосиски, полфунта сыру и жалкие остатки пива.
— Вот, — сказала художница, — готово. Ну как?
И протянула ему рисунок.
Дюран увидел рослого, сутулого, покрытого шрамами мужчину, голодного и несчастного, точно заблудившееся дитя.
— Неужто у меня и вправду такой ужасный вид? — спросил он, выдавив натужный смешок.
— Неужто у вас и вправду такие ужасные мысли?
— Я думал насчет обеда. Обеды — гнусная штука.
— Только не там, где обедаем мы, — возразила художница. — Хотите пойти с нами?
И майор Дюран пошел с ними — с Эдом, Тедди и Лу, которые мотыльками порхали по жизни, полной забавных тайн, и с женщиной по имени Марион. Надо же, ему было приятно оказаться в компании других людей, пусть даже таких непохожих на него… и шагал он рядом с ними весело, почти развязно.
За обедом все четверо говорили о живописи, балете и драме. Дюрану скоро осточертело притворяться, что ему это интересно, но он терпел.
— Правда, здесь вкусно кормят? — на миг отвлекшись от разговора, с равнодушной вежливостью спросила Марион.
— Угу, — согласился Дюран, — вот только креветочный соус пресноват. Сюда бы… — и осекся на полуслове. Все четверо уже вновь весело болтали о своем.
— Вы сюда недавно приехали? — спросил Тедди, перехватив неодобрительный взгляд Дюрана.
— Не приехал, — уточнил Дюран. — Приплыл. На яхте.
— На яхте!.. — восторженным хором вскричали они, и Дюран вдруг оказался в центре всеобщего внимания.
— Что у вас за яхта? — спросила Марион.
— Моторный катер, — отвечал Дюран.
Лица художников разом вытянулись.
— А–а, — проговорила Марион, — прогулочная лодка, плавучая каюта с мотором…
— Ну, знаете! — вспыхнул Дюран, борясь с искушением рассказать им о недавнем шквале. — Вовсе это не прогулка, если…
— Как зовется ваш катер? — перебил Лу.
