Сергей Панарин - Флаг вам в руки!
Пленный зашевелился, замычал, морщась от вернувшейся головной боли.
– Эй, вы бы ему вообще руки-ноги ножами отхватили! – крикнула Трина, глядя на посиневшие кисти прапорщика.
– Ай да женщина! – захохотал главарь. – Еще олень живехонек, а шкурку уже не смей помять!
Разбойники заржали.
– А ты, Циклоп, хоть и мужик, да соображения у тебя меньше, чем у бабы, – едко ответила вдова, передразнивая шепелявящего разбойника. – Тебе нужен добытчик? Так какого рожна ты его калечишь?
Теперь одобряюще усмехнулись жены да старшие девчонки.
– Ладно, развяжите, – велел главарь.
Освобожденный от пут Палваныч стал растирать запястья, потом выдернул кляп. Сел, чувствуя, как к посиневшим местам приливает кровь, кожу щекочут первые покалывания…
– Ну, брат горшечник, – Циклоп ткнул его носком башмака. – Есть к тебе разговор. Выбирай, с нами ты или нет. Ежель с нами, то будет тебе женщина и, не обессудь, пара деток. Станешь об их прокорме заботиться, с нами промышлять…
– Ага, горшечников всяких трясти, – вклинился долговязый худющий разбойник.
– Заткнись, Жердь, – рявкнул главарь и вернулся к теме. – А если не любо тебе жизнью вольной жить, иди на все четыре стороны.
В пальцы Палваныча пришла адская ломота.
– Уй-е! – выдохнул он, прижимая руки к пузу.
– Это значит «да» или «нет»? – расплылся в садистской улыбке Циклоп.
Прапорщик внимательно посмотрел в лицо главаря.
«Хрена лысого он мне даст уйти, битюг окаянный», – понял Палваныч.
– Ну… – прохрипел он. – Люди вы, я гляжу, веселые. Оценил. Харю тому, кто меня связывал, я, скорее всего, разобью. А в остальном вы меня устраиваете.
Теперь уже ржали все.
– Но мы тебя проверим, горшечник, – пообещал Циклоп. – Забирай мужика, Трина. Властью, данной мне самим же мной, объявляю вас мужем и женой. Пацаны, дайте уход лошадям. С остальным барахлом завтра разберемся.
Люди потихоньку разошлись. Остались женщина с двумя пареньками. Ребята занялись лошадями.
– Я Трина.
– Пауль, – ответил прапорщик.
– Пойдем, Пауль.
«Они называли меня горшечником, стало быть, не нашли мешков с золотыми вещицами. Хорошо…» – размышлял Палваныч, топая за новой женой и строя планы побега.
Половина дома Трины поражала пестротой и бедностью. Предыдущие кормильцы натаскали всякого ненужного барахла, и в горнице раз и навсегда создалось настроение цирка шапито – вроде бы и цветасто, да голо. Большое лоскутное одеяло на единственной широченной кровати, половик, сшитый из цыганских тряпок, дубовый стол и хлипкие табуретки. Черная от копоти печь. Штук шесть сундуков. Дырявые, но чистые занавески…
Все, что зависело от Трины, было аккуратным, а вот домовитого хозяина явно не хватало.
– И что дальше? – хмуро поинтересовался прапорщик, сев на качающуюся скрипящую лавку.
– Помойся. Вот полотенце. Лохань с водой во дворе. Потом поговорим. А вечером – свадьба. Ты привез хорошее приданое, – улыбнулась женщина.
«А улыбка у нее красивая», – отметил Палваныч.
Он помылся, отдуваясь и плещась, словно бегемот.
Вернулся в дом.
– Инструменты есть?
– Что?
– Молоток, гвозди, другое…
– А! Сейчас, сейчас, – Трина открыла крайний сундук и достала из него ящичек с инструментами.
В следующий час прапорщик починил лавку, табуретки, укрепил стол, подправил сундуки, подновил дверь.
– Мел есть?
Мел нашелся у соседки. Трина сходила, принесла. Палваныч развел с водой, нарвал травы, связал подобие кисти, выбелил печь.
Вспомнил про мешок муки, лежавший в телеге. Принес.
Он сам не объяснил бы, что за благотворительность на него напала. Просто в охотку было, и от головной боли отвлекало.
Женщина приготовила обед, позвала детей.
Поели пареной репы. Что может быть сытнее и проще?
Затем пацанов выставили на улицу, а сами вновь сели за стол у окна и проговорили оставшиеся полдня о жизни непутевой.
Прапорщик Дубовых ощущал себя, будто в купе плацкартного вагона. За занавесками – Зачарованный лес, напротив – задушевная собеседница.
Трина рассказала о том, как малюткой пошла за грибами в лес и заблудилась, вышла к заимке. Как первый муж привез ей из очередного набега золотые серьги, а на следующий день получил вилы в брюхо. Она тогда снесла эти серьги прочь от заимки и зарыла, навсегда забыв место. Потом про второго… Про детишек…
Палваныч поведал о своей семейной жизни, прервавшейся на самом излете. Разошлись с женой, буфетчицей. Разлюбила. Ведь если у мужика комната в малосемейке, а не отдельная квартира улучшенной планировки, то о любви не может быть и речи. Тем более с прапорщиком N-ского полка ракетных войск Российской Федерации после распада Союза Советских Социалистических Республик.
Разволновавшийся Палваныч излагал свою историю в лицах, а Трина слушала внимательно, хотя не понимала практически ничего из очень умного рассказа Пауля. Чувствовалось, что на родине он был далеко не последним человеком.
А уж когда в повествовании стал фигурировать лысый король распавшегося Союза, женщина догадалась: ее новый муж был фигурой если не равной королю, то сопоставимой с ним по величию.
Такое сокровище упускать нельзя.
Новобрачных позвали на пир.
Обычай разбойничьей заимки предписывал устроение свадеб не виновниками торжества, а остальными поселенцами. Это было одновременно и праздничным подарком, и экономило средства каждой молодой семьи.
На освещенном факелами общем дворе стояли сдвинутые столы. Снеди было мало, зато браги – вдосталь. В центре сидел Циклоп, по краям – вся разбойничья братия.
– А вот и молодые! – проорал уже размявшийся брагой главарь. – Садитесь, садитесь…
Началась свадьба. Вступающим в брак желали всякого. Как правило, здоровья и богатства. И только барыга, получивший намедни сапогом в рожу, искренне пожелал прапорщику:
– Чтоб ты сдох!
Обиженного быстро усмирили, пир продолжился.
Перекусив и подвыпив, взрослые стали петь, кое-кто подыгрывал на рожке и лютне. Дети плясали.
Как водится, сначала орали что-то очень веселенькое, иногда похабное, иногда не очень. Например, голосили хором такое:
Ехал Гансль через мост,
Встал в повозке во весь рост,
Жаба прыгнула в уста,
Он и бухнулся с моста.
Жил в столице бургомистр,
Был в делах амурных быстр,
Ляжет с дамою в кровать,
А уже пора вставать!
А над рынком в Стольноштадте
Птицеящер пролетал.
Все забрались под прилавки,
Я ж корзиночку украл.
Потом пригорюнилась свадьба, притухла. Пустила пьяную слезу. Дернула минорные струны, выдула из рожка жалобные всхлипы:
Я хотел въехать в город на белом коне…
Да хозяйка корчмы улыбнулася мне…
Конь понес, сиганул он в пучину с моста…
Ох, и страшная силушка ты, красота…
Захмелевший прапорщик задумался, отчего так часто в местных песнях фигурирует мост как объект, с которого падают герои. В своих интеллектуальных изысканиях Палваныч не пришел ни к чему путному, остановившись на версии, что это совпадение.
– Эх, хорошо у вас и просто, будто в армии! – признался он новой супруге.
Та обняла его, словно политрук, только мягче и приятнее.
Поднялся Циклоп.
– А сейчас не делайте завистливые рожи – мы провожаем молодых на брачное ложе!
Трина увлекла Палваныча в дом.
– А это… дети? – спросил прапорщик.
– У соседей, – отмахнулась Трина.
Больше они не говорили. Одержав несколько тактических побед, завладев стратегическими высотками, прапорщик форсировал события…
А застолье продолжалось и затихло, лишь когда закончилась выставленная на столы брага.
Глава 11
Рыцарь и принцесса, или Прогулка с динозаврами
Слава, она что наркотик: стоит потерять и – ломки. Граф Михаэль Шроттмахер места себе не находил, чувствуя, как уплывает его популярность. Уже никто не кричал и не подкидывал шапки, когда он проезжал на верном коне по улицам Стольноштадта. Дамы откровенно зевали, слушая его серенады, потом сдержанно благодарили за доставленное эстетическое удовольствие и уходили в покои, хотя еще несколько дней назад любая норовила скинуть рыцарю с балкона специальную веревочную лестницу!
Михаэль ночей не спал. Мучался, придумывая планы возвращения на рыцарский Олимп. Боже! Он никуда и не делся с этого самого Олимпа, вон они, шесть чемпионских кубков в специальном серванте красного дерева… Но сердца людей были не со Шроттмахером.
Вечером Михаэль вызвал герольда. Тот примчался. Граф сидел за столом и в нетерпении выбивал пальцами дробь.
– Ах, вот и ты! Сделай мне поединок, Клаус, – рыцарь буравил герольда бешеным взглядом. – Устрой внеплановый бой с этим проклятым Николасом! Он где-то в городе… Дураку Вильгельму Патлатому этим утром насовал голыми руками. Ха-ха. Я докажу… Я покажу, какой он могучий.
– Вы уверены, хозяин? – Клаус пристально посмотрел в красные глаза Шроттмахера. – Граф, дерущийся неизвестно с кем… Это не поднимет вашего престижа, вы не находите?
