Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром
Глава 6
Когда Никита набрел на вполне приличную асфальтовую дорогу, ведущую в город, зыбко качающийся в маслянистой дымке, то даже и не удивился, хотя дорога была не в пример тем, что имело место быть в мире живых.
«За границей только такие гладкие дороги бывают, — подумал Никита, с удовольствием ступая по упругой асфальтовой поверхности, — за границей, а у нас нет», — уверенно повторил он, хотя за границей никогда не был.
Какой-то неясный шум послышался позади. Никита инстинктивно отступил в сторону с дороги и только потом спохватился, что находится не в привычном для себя мире.
— Тут и машины есть? — пробормотал он, оборачиваясь.
Порыв ветра от чего-то, с бешеной скоростью несущегося по дороге, сбил его с ног. Никита покатился к обочине, краем глаза успев заметить какой-то странный агрегат, размером со стандартный комбайн. Как-то ужасно нелепо катился этот странный агрегат по дороге, но ничего определенного, впрочем, сказать о нем было нельзя — через секунду окутанный облаками пыли агрегат скрылся из виду.
Поднявшись, Никита отряхнулся и первым делом ощупал коленки.
«Вдребезги разбил», — со страхом подумал он.
Однако ничего страшного с его коленками не случилось — только брюки протерлись до дыр. Никита вспомнил о теперешнем своем положении и невесело усмехнулся.
— И что было бы, если б эта хреновина меня сбила? — вслух проговорил он. — Да ничего не было бы… Что мне мертвому сделается? Хотя, как говорил этот паскудный полуцутик, если в этом мире меня кто-нибудь умудрится изничтожить, я… то есть моя сущность, автоматически переносится в следующий мир — по цепочке. Или он не так говорил? Только прожив в этом мире положенный срок, я могу двинуться дальше… Черт, непонятно все это. Надо бы разобраться…
И Никита двинулся дальше. Теперь он шел по самой обочине — направляясь к плавающему в маслянистом тумане городу.
* * *Ифриты Ексель и Моксель, в отличие от участкового Эдуарда Гаврилыча, были самыми обычными ифритами. Кто-нибудь, придерживающийся во всем строгости и правильности, а значит, и придерживающийся медицинской терминологии, назвал бы их — ifritus vulgaris (ифрит обыкновенный). Но этот кто-нибудь обязательно получил бы увечья, несовместимые с жизнью, как только Ексель и Моксель услышали бы в свой адрес нечто подобное. Печально, но таков уж характер ифритов — все непонятное и шибко умное воспринимать с агрессией необыкновенной, этим, кстати говоря, и объяснялась стойкая неприязнь Эдуарда к Гаврилычу и Гаврилыча к Эдуарду.
Но, как уже было сказано выше, ифриты Ексель и Моксель вовсе не имели в своей природе ужасных отклонений, подобных отклонениям ифрита Эдуарда Гаврилыча. Имена у них были, конечно, немного того… Немного не ифритские, но тут уж виноваты были не они, а их непосредственный начальник Артур Артурович — большой оригинал, который, как большинство начальства в этом мире, был не ифритом, а евреем.
Артур Артурович до своей смерти работал в цирке Дурова дрессировщиком собачек и был в свое время очень известен благодаря номеру «FIFA-2001». Двух его любимых питомцев-фокстерьеров, изображавших футболистов Рональдо и Бэкхема, звали как раз Ексель и Моксель — поэтому ничего удивительного в том, что, получив в загробном мире должность начальника Пригородной милиции и надзирателя за пригородной ГАИИ (Государственная АнтоИнспекция Ифритов), двум самым лучшим г. любимым своим подчиненным Артур Артурович дал имена осиротевших в мире живых фокстерьеров.
Следуя опять же своему характеру — во всем и всегда подчиняться начальству, ифриты и не думали каким-то образом протестовать. Ведь вместе с новыми именами они получили один из самых лучших участков пригородной трассы — место это было оживленное (по понятиям загробного мира, конечно), а значит, и самое прибыльное — как известно, сотрудники ГАИИ берут штрафы у нарушивших правила движения исключительно в свою пользу, делясь только с непосредственным начальством. А Артур Артурович начальником был умным — хватал сам, но и давал заработать другим.
Сам того не ведая, Никита все ближе и ближе подходил к синей будочке с надписью «ГАИИ». Он был уже в нескольких шагах от будочки с затаившимися там ифритами, но этого понять не мог, потому что все посты ГАИИ по давней традиции маскировались так тщательно, что всякий проезжающий не в состоянии был углядеть постовых и, конечно, попадался.
* * *Ексель запустил волосатую лапу за ворот форменной куртки и долго — с душераздирающим скрежетом — копался в шерсти на собственной спине. Извлекши лапу, он тут же погрузился в изучение результатов поисков. Никаких результатов не было — лапа была чиста. То есть она грязная была, как черт знает что, но ничего, кроме грязи, на лапе не было.
— Тьфу, блин, — сплюнул Ексель, — опять то же самое. Как проклятие какое. Двадцать тысяч лет назад помер я от чесотки и до сих пор чешусь. А что там чесать, если никаких насекомых на мне нет давно?
— Артур Артурович объяснял же тебе, — лениво проговорил Моксель, — что ты чешешься как бы это… по привычке. Ну, типа в твою сущность въелось утверждение, что на тебе полно паразитов и ты…
— Сущность… — проворчал Ексель, у которого, как и у всякого ифрита, портилось настроение, если ему доводилось услышать какое-нибудь шибко умное слово, — где нахватался-то? Говори нормально, чтобы все тебя понимали.
— А ты не понимаешь?
— А я не понимаю, — подтвердил Ексель.
— И я не понимаю, — хмыкнул Моксель. — И чего из этого? Артур Артурович так говорит, значит, правильно…
С этим Ексель не мог поспорить. Он так и сказал:
— Не спорю…
На этом начавшийся было разговор увял и сошел бы совсем на нет, если бы придорожную тишину не нарушил свист рассекаемого воздуха. Ексель и Моксель — как один — выскочили на дорогу, но ничего не увидели, кроме клуба пыли, поднятой промчавшимся мимо непонятным агрегатом.
— Опять! — воскликнул Ексель.
— Опять! — эхом откликнулся Моксель.
— Если этого урода поймать, с него фишников содрать можно будет — немерено! — крикнул Ексель.
— Так ведь не можем мы его поймать! — в отчаянии завопил Моксель. — Мы даже рассмотреть не можем — кто это или что!
— Хреновина, — подтвердил Ексель, — очень плохо. Это надо же — двадцать раз туда обратно летает по нашей дороге какое-то недоразумение и нельзя его оштрафовать.
— Хреновина, — согласился Моксель.
Какое-то время они молчали, понуро ковыряя асфальтовую дорогу своими полосатыми ятаганами, потом Моксель вдруг встрепенулся:
— А вон глянь! Идет кто-то…
— И правда, — вглядевшись, произнес Ексель, — кто-то идет. Штаны на коленках продраны. Непорядок.
— Непорядок! — хихикнул Моксель и юркнул в кусты.
Ексель оглянулся в последний раз на приближающегося Никиту и последовал примеру своего товарища.
* * *— Ага-а-а! — заорали ифриты в четыре горла, выскакивая на дорогу.
— Попался! — крикнул Ексель, хватая Никиту за плечи.
— Попался! — вторил ему Моксель, заходя сзади и тоже хватая Никиту за плечи.
— Ну? — совершенно синхронно проговорили они. — Что мы теперь делать будем? Чего молчишь?
А молчал Никита оттого, что у него от неожиданности временно отнялся язык. Вообще-то не шуточки, когда на тебя из-за кустов вылетают четыре мордоворота в синей форме и с громадными полосатыми ятаганами. Правда, через несколько секунд Никита разглядел, что мужиков не четыре, а только два — двухголовых, — но легче ему от этого не стало.
«Ифриты, — сразу догадался Никита. — Что делать будем? Драться? В прошлый раз они мне наваляли конкретно. Голову отрубили. Их тогда трое было — шесть рыл, то есть сейчас всего двое, но и теперь преимущество не на моей стороне… Попался? Это они меня искали, значит! Хотят в Смирилище вернуть… Дернуть бы отсюда, а они меня крепко держат. И ножи у них здоровенные, хоть и полосатые. Ладно… осталось одно только средство. Пробуем вариант „придурок“. Авось что-нибудь и получится. Гоша вот Северный, когда его с наркотой на улице прихватили, повалился мусорам в ноги и стал вопить, что он рахитичный сирота и что его подставили. Мусора, охренев после таких заявлений, поступивших от стодвадцатикилограммового детины, немного подрастерялись, и Гоше удалось под шумок всучить им триста баксов и золотые часы, а самому свалить…»
Все эти мысли за одно только мгновение промелькнули в голове Никиты, а в следующее мгновение он уже жалобно искривил лицо и провыл через плаксиво вывернутые губы:
— Дяденьки! Не надо трогать меня!
— Ты чего? — опешил Ексель. — Придурок?
— Придурок? — переспросил Моксель.
— Да! — немедленно откликнулся Никита. — То есть нет, но я сирота. Родители у меня умерли… то есть живы. А я совсем один остался. Отпустите, а?
— Не можем! — сурово и непреклонно качнул головами Ексель. — Такой порядок.
