Кир Булычев - Великий Гусляр
— Даже и не буду пытаться, — ответил Ложкин. — До такого контраста между развитой цивилизацией и темным ее представителем я бы никогда не упал. Мы-то, чудаки, сбежались: космонавт прилетел с отдаленной планеты, сейчас нас просветит…
— Это только в фантастических рассказах так бывает, — сказал Грубин. — Там всегда пришельцы прилетают и сразу нас учат.
— Пришелец пришельцу рознь! — не согласился Ложкин.
— А ведь проще простого, — нашелся Удалов, глядя на опечаленного Вусца, который скорчился на стуле, поджал ножки и являл собой прискорбное зрелище — будто ребенок, потерявший маму в Центральном универмаге города Москвы. — Я тебе, Ложкин, сейчас в два счета докажу твою неправоту. Хочешь?
— Докажи.
— Тогда представь себе, что я — царь Иван Грозный.
— Еще чего не хватало!
— А ты представь, не сопротивляйся. А Грубин, допустим, его друг — Малюта Скуратов.
— И что?
— А ты — Николай Ложкин, который сел в машину «Жигули» и по непредвиденному стечению обстоятельств сбился с пути и вместо Вологды попал к Ивану Грозному, в его загородный дворец.
— Так нет у меня «Жигулей», ты же знаешь! — сопротивлялся Ложкин. — Зачем такие передержки?
— Это мысленный эксперимент, — настаивал Удалов. — Неужели у тебя вовсе нет воображения?
— Ну ладно, — сдался Ложкин. — А дальше что?
— А дальше я тебя попрошу рассказать, какие у вас в двадцатом веке технические достижения. А ну-ка, расскажи.
— О чем?
— Ну, хотя бы о том, как мне, Ивану Грозному, построить такую же карету, как у тебя.
— «Жигули», что ли?
— Ну, хотя бы что-нибудь попроще. Мотоцикл.
— Это просто. Вот перед тобой машина, скопируй и поезжай.
— А что копировать-то? Я принципа не понимаю.
— Сперва нужен бензин, — ответил Ложкин. Он хотел доказать друзьям, что пришелец Вусц — недоразумение, и потому старался все объяснить доступно. — Ты заливаешь бензин в бак.
— Погоди. — Корнелий Иванович «Грозный» погладил несуществующую бороду. — А что такое бензин?
— Бензин?.. Нефть, знаешь?
— Знаю.
— Очисти ее…
— От чего?
— Как от чего? От мазута.
— Не понимаю! Щеткой, что ли, мне ее чистить?
— Для этого специальная промышленность есть… — Тут Ложкин осекся.
— А ты продолжай, — улыбнулся «царь». — Расскажи мне об этой промышленности. И заодно шинную индустрию опиши.
— Ну ладно, — решил тогда Ложкин, который не любил сдаваться на милость царей. — Я тебе лучше паровоз объясню.
— Ну как? — спросил Удалов у «Малюты Скуратова». — Послушаем про паровоз?
— Давай, — согласился придворный фаворит. — Только если не объяснит, придется его казнить.
— Паровоз движется по принципу сжимания пара, — сообщил Ложкин. — Там поршень ходит, и оттого крутятся колеса.
— Ах, как интересно! — сказал «царь». — И где же поршень ходит?
— Как где? В котле, разумеется.
— Слушай, — предложил «Малюта Скуратов», — может, его сразу казнить? А то время зря тратим.
Ложкин молчал. Вошел Мишутин.
— Не пойдет, — сказал он. — Точно тебе говорю, не пойдет твоя машина. Вызывай аварийку.
— Не может быть! — воскликнул космический гость. — Не губите меня! Может быть, вы пригласите специалистов из вашей столицы?
— Нет, — сказал Мишутин уверенно. — У нас гравитонов не производят. Это точно.
Ложкин проговорил:
— В паровозе два поршня. Пар на них по очереди давит.
— Мы тебя уже казнили, — объяснил ему Грубин. — Так что не беспокойся, не будет у Ивана Грозного своего паровоза.
Пришелец заплакал, не мог смириться с тем, что превратился в Робинзона Крузо, окруженного Пятницами.
Пошел мокрый снег и быстро покрыл густым слоем розовый космический корабль.
С тех пор прошло уже четыре месяца.
Пришелец Вусц, пока суд да дело, устроился счетоводом к Удалову в контору, освоил русский язык, с обязанностями справляется сносно, правда, звезд с неба не хватает. Хотел было он, по наущению Грубина, уехать в Вологду, поступить там в цирк лилипутом, но потом передумал: боязно отрываться от корабля — вдруг его найдут, прилетят за ним.
А корабль схож с громадным сугробом, даже со снежной горой. Дети катаются с него на санках.
Весной, если ничего до тех пор не случится, должен приехать из Архангельска Камаринский, большой друг Флора Мишутина, знаменитый механик. Если уж он не поможет, никто не поможет.
Свободные места есть
Молодой человек в строгом синем костюме и темном галстуке остановился в дверях и нерешительно спросил:
— Кто здесь будет, простите, Лев Христофорович?
В кабинете стояли, обернувшись к нему, два человека. Один был не то чтобы толст, но объемен. Обнаженная голова удивляла завершенностью линий. Маленькие яркие голубые глаза уставились на молодого человека настойчиво и внимательно. Второй человек был моложе лысого, лохмат, худ и постоянно взволнован.
— Вы Лев Христофорович? — обратился молодой человек к лохматому, который был более похож на гения.
Но лохматый с улыбкой указал глазами на лысого, а лысый сказал строго, словно Шерлок Холмс:
— Я профессор Минц. А вы недавно назначены на руководящий пост и столкнулись на нем с непредвиденными трудностями, правильно?
Молодой человек покорно кивнул.
— И трудности оказались столь велики, что справиться с ними вы не в состоянии. Тогда кто-то из знакомых, вернее всего, руководитель нашей стройконторы Корнелий Удалов, дал вам совет пойти к доброму старику Минцу и попросить, чтобы он изобрел бетон без цемента, потому что цемент вам забыли подвезти, а сроки поджимают. Так или не так?
Молодой человек ответил:
— Почти так.
— Почему почти? — удивился Минц. — Я всегда угадываю правильно.
— Прийти к вам мне посоветовал Миша Стендаль из городской газеты, и руковожу я не строительством, а гостиницей «Гусь».
— Неужели! — воскликнул Минц. — Ивана Прокофьевича сняли!
— Давно пора, — подхватил лохматый Грубин. — Садитесь, чего стоите?
Грубин подвинул молодому человеку стул, но тот отказался.
— Насиделся, — объяснил он, — третий день отчетность принимаю.
— Ничем не могу быть полезен, — сказал Минц. — Гостиниц строить не умею, в отчетности — полный профан.
— Выслушайте сначала! — взмолился молодой директор. — Зовут меня Федор Ласточкин, работал я в кинопрокате, а теперь кинули меня в сферу обслуживания. Надо, говорят. Согласился. Гостиница небольшая, желающих остановиться много, обслуживание хромает. Да что там говорить, без меня знаете.
— Знаем, — сказал Грубин. — У вас вывеска «Мест нет» к двери приварена.
— В принципе, вы правы. Но мне от этого не легче. Два дня я объяснял отсутствие номеров ошибками предыдущего директора, а сегодня меня вызвал Белосельский и говорит, что послезавтра в нашем городе открывается симпозиум по разведению раков и значение его выходит за пределы области. А нужно для симпозиума двадцать восемь комфортабельных мест. А у меня в гостинице их всего тридцать три. И все с командировками, и все ругаются. Да еще в вестибюле человек пятнадцать сидят на чемоданах. Рассказал я обо всем моему другу Мише Стендалю, а он ответил: единственный, кто может тебе помочь, это профессор Минц. Он буквально гений. Я и пришел.
Федор поглядел на Минца страдающими глазами. И у Минца кольнуло в сердце. Еще мгновение назад он не сомневался, что укажет очередному просителю на дверь. Но молодой человек находился в критической ситуации. Побуждения его были благородны. И всего-то нужно — отыскать жилье…
И еще: замечательный мозг профессора Минца, столкнувшись с неразрешимой проблемой, начинал активно функционировать помимо воли его владельца. Он искал и отбрасывал множество вариантов, он стремился решить задачу, не давая Льву Христофоровичу нормально принимать пищу и спокойно спать.
— Нет, — услышал Лев Христофорович голос Саши Грубина. — Тут вам, Федя, даже профессор Минц не поможет. Никому еще не удавалось устроиться в нашу гостиницу просто так. Проблема эта не научная, а социальная.
— Проблем, в решении которых наука не может принять участие, не существует, — резко ответил профессор Минц. — Все на свете взаимосвязано.
— Ого, — отозвался Саша Грубин. — Видно, все мои предупреждения впустую. Чует мое сердце, вы возьметесь за гостиницу.
— И немедленно, — сказал Минц. — Все свободны. Я начинаю думать.
— А когда приходить за ответом? — спросил с надеждой в голосе директор гостиницы.
— Симпозиум послезавтра? Значит, завтра после обеда.
Назавтра в три часа Федор Ласточкин уже стоял под окнами профессора Минца. Он нервно потирал руки, взглядывал наверх, покашливал и сохранял деликатность. Наконец голова профессора появилась в окне, солнце отразилось от лысины и ярким лучом ударилось в облако.
