Роберт Сильверберг - На дальних мирах (сборник)
— Это невозможно.
— Хорошо. Я хочу посмотреть на нее, всего несколько секунд. Просто хочу узнать, как она выглядит.
— Вам не кажется унизительным тратить столько сил ради взгляда издалека?
— Кажется.
— И вы все равно хотите?
— Да.
— Ничем не могу вам помочь. Мне очень жаль,— вздохнул Захариас.
— Может, Сибилла слишком устала с дороги и завтра передумает?
— Не знаю. Почему бы вам не подойти завтра?
— Вы... были очень любезны, спасибо.
— Denada [52].
— Не хотите выпить?
— Спасибо,— покачал головой Захариас.— Я не пью с тех пор, как...— Он улыбнулся.
Между тем, от рыжего археолога попахивало. Виски? Ладно. Что остается Хорхе Кляйну? Он уйдет.
Водитель, ожидавший Кляйна у гостиницы, высунул голову в окошко такси.
— Может, прогулку по острову, сэр? — с надеждой спросил он.— Гвоздичные плантации, стадион.
— Видел уже,— ответил Кляйн. Потом пожал плечами: — Хорошо, давайте на пляж.
Вечер он провел, глядя на мелкие бирюзовые волны, лижущие розовый песок. Наутро Кляйн вернулся к отелю Сибиллы, но там уже никого не было. Все пятеро улетели в Дар-эс-Салам вчера вечером, извиняющимся тоном объяснил клерк у стойки. Когда Кляйн захотел позвонить, клерк указал ему на древний аппарат в нише у бара.
— Что происходит? — потребовал Кляйн, дозвонившись до Барвани.— Вы говорили, они останутся не меньше чем на неделю!
— Увы, сэр, ни на что нельзя полагаться,— печально ответил Барвани.
4
Что впереди? Чего ожидать от будущего? Я не знаю и не предвижу. Когда паук бросается с потолка вниз, он видит перед собой лишь бесконечную пустоту, в которой не найти опоры, сколь бы широко он не расставлял ноги. Природа не позволяет ему ничего иного. Точно так же и я: вижу перед собой лишь пустоту; вперед .меня движут лишь законы за моей спиной; жизнь вывернута наизнанку, ужасна и непереносима.
Серен Кьеркегор. Или — или— Если речь идет о смерти, кто может сказать, как будет правильно, мой друг? — Джиджибой улыбнулся,— Когда я был мальчишкой в Бомбее, наши соседи-индусы еще практиковали сати. Это когда вдову сжигают на погребальном костре ее мужа. Не слишком ли много мы взяли бы на себя, назвав их варварами? Но мы их так называли.— В глазах Джиджибоя вспыхнули озорные искорки,— Когда они не могли нас слышать. Не хочешь ли еще карри?
Кляйн поймал себя на желании вздохнуть. Он уже наелся, и блюдо оказалось для него нестерпимо острым, но гостеприимству Джиджибоя нелегко было противостоять: при всей внешней ненавязчивости оно подавляло. Отказ показался бы самому Кляйну богохульством, и он покорно кивнул. Взяв большую ложку, Джиджибой с улыбкой поднялся из-за стола, и на тарелке Кляйна немедленно появилась горка риса, тут же спрятавшаяся под остро приправленным мясом ягненка. Жена Джиджибоя, хотя ее ни о чем не просили, вышла на кухню, вернулась с запотевшей бутылкой «Хейнекена» и поставила пиво перед Кляйном, лукаво улыбаясь. Эта два парса — замечательные хозяева и понимают друг друга без слов.
Красивая пара, даже удивительная. Джиджибой высокий и стройный, нос у него орлиный, кожа очень смуглая, волосы черные как смоль, великолепные усы, руки и ноги небольшие и деликатные. Всегда вежлив и сдержан, двигается порывисто, почти нервно. Кляйн сказал бы, что ему пятый десяток, но ошибиться можно лет на десять в любую сторону. Жена — как ее зовут? — гораздо моложе, почти такая же высокая, гораздо светлее мужа и с великолепными формами. Всегда одета в шелковое сари. Сам Джиджибой предпочитает западный деловой костюм, только эта пиджаки и галстуки лет двадцать как вышли из моды. Кляйн ни разу не видел ни его, ни ее с непокрытой головой: хозяйка всегда в белом льняном платке, хозяин — в парчовой ермолке, что делает его похожим на левантийского еврея. Детей нет, но им хватает друг друга: совершенный союз, когда два человека образуют единую и неделимую сущность. Точно также, как Хорхе Кляйн и Сибилла в свое время.
— А у вас как принято?..— поинтересовался Кляйн.
— О, совсем по-другому, оригинальнее не придумаешь! Ты знаком с нашими погребальными обычаями?
— Оставлять покойников на поверхности?
— Древнейшая схема повторного использования,— кивнула супруга Джиджибоя.
— Башни молчания,— сказал хозяин, отходя к широкому окну гостиной, откуда было видно море ослепительных огней Лос-Анджелеса.
Дом Джцджибоя, сплошь стекло и красное дерево, стоял на сваях на самом гребне Бенедикт-Кэньон, сразу под Малхолландом. Отсюда видно все — от Голливуда до Санта-Моники.
— В Бомбее этих башен пять,— продолжал Джиджибой.— Они идут по горной гряде Малабар-Хилл, откуда видно Аравийское море. Им не одна сотня лет. Это круглые платформы диаметром около трехсот футов, окруженные стеной двадцати или тридцати футов в высоту. Знаешь, что делают, когда парс умирает?
— Не так много, как хотелось бы.
— Когда парс умирает, профессиональные носильщики несут его к одной из башен на железных носилках. Похоронная процессия движется следом; люди идут парами, каждую пару соединяет белый платок, который они держат в руках. Это очень красиво, дорогой Хорхе. В каменной стене есть ворота, через которые усопшего заносят внутрь. Кроме носильщиков, никто не имеет права заходить в ограду башни. Круглая платформа внутри выложена большими каменными плитами и состоит из трех кругов с неглубокими выемками для тел. Снаружи кладут мужчин, в среднем кругу — женщин, а во внутреннем — детей. В садах вокруг башен, на высоких пальмах, гнездятся стервятники. Как только усопшего кладут на место упокоения, они поднимаются в воздух. Спустя час или два от мертвеца остаются одни кости. Потом, когда кости высохнут на солнце, их сбрасывают в глубокий колодец в центре платформы. Бедные и богатые вместе обращаются в прах.
— И всех парсов хоронят именно так?
— Вовсе нет. Ты ведь знаешь, древние традиции рушатся в наши дни. Молодежь нередко предпочитает кремацию и даже обычное погребение в земле. Но многие из нас по-прежнему находят древний обычай прекрасным.
— Прекрасным?
— Захоронение в земле во влажном тропическом климате способствует распространению опасных болезней,— негромко объяснила хозяйка.— Предавая тело огню, мы пускаем на ветер то, из чего оно состоит. Голодные же птицы управляются с останками быстро и чисто, и ничего не пропадает из круговорота веществ: Разве это не окончательное равенство, когда кости всех членов общины смешиваются в общем колодце?
— Стервятники не разносят заразу?
— Нет,— решительно ответил Джиджибой.— Нашими болезнями они не болеют.
— Значит, вы оба хотите, чтобы ваши тела перевезли в Бомбей, когда...— Кляйн поперхнулся.— Видите, как ваш огненный карри влияет на мои манеры! — Кляйн выдавил кривую улыбку,— Простите! Гость в доме интересуется похоронными планами хозяев.
— Смерть нас не пугает, дорогой друг! — Д жид жибой негромко рассмеялся.— Стоит ли говорить, что она естественна? Приходим на время, уходим навсегда. Когда придет наш срок, мы удалимся в Башню молчания.
— Гораздо лучше «ледяного города»,— добавила хозяйка неожиданно резко.
Кляйн раньше не замечал за ней такой эмоциональности.
Отвернувшись от окна, Джиджибой грозно посмотрел на супругу; такое Кляйн тоже увидел впервые. Ему показалось, что нити стройной паутины изысканной вежливости, которую хозяева плели весь вечер, рвутся и путаются. Явно нервничая, Джиджибой составил в стопку пустые тарелки.
— Она не хотела тебя обидеть,— сказал Джиджибой после неловкой паузы.
— Что же тут для меня обидного?
— Та, кого ты любишь, выбрала для себя «ледяной город». Моя супруга выразила отвращение к этому пути, и это можно счесть недопустимой невежливостью.
— Она имеет право относиться к идее воскрешения как угодно. Мне только странно...— Кляйн замялся.
— Что именно?
— Неважно.
— Не стесняйся, мы же старые друзья.
— Мне хотелось бы понять,— начал Кляйн, осторожно подбирая слова,— не слишком ли тебе тяжело посвящать всю жизнь мертвым? Изучаешь, душу на них тратишь, ничем другим не занимаешься, в то время как твоя жена относится к обитателям «ледяных городов» с презрением и отвращением. Если мертвецы ей омерзительны, не отталкивает ли твоя работа вас друг от друга?
— Ну, если ты об этом...— Джиджибой явно успокоился.— Мне идея воскрешения нравится еще меньше, чем ей.
— Вот как? — Кляйн не ожидал такого поворота.— Если тебе противно, ради чего ты за это дело взялся?
— Не хочешь ли ты сказать, что для ученого обязательна преданность объекту изучения? — искренне удивился Джиджибой,— Ты вот, кажется, еврей, а диссертацию защитил, если я ничего не путаю, по истории Третьего рейха.
