Любен Дилов - Неоконченный роман одной студентки
Трое атеистов не знали, что и думать о ней. При всех безобразиях, какие творили, если верить легендам и сказкам, дочери Зевса и другие обитатели Олимпа, все же никто из них не позволял себе такой развязности в человеческом обществе. Однако неэллински красивое и, как менада, пьяное существо явно знало вещи, которые не то чтобы женщина, никто другой из смертных не знал. Философ-геометр решил испытать ее еще раз:
— Дочь Зевсова, ты недавно довольно пренебрежительно отозвалась о Платоне, а каково твое мнение об Аристотеле?
— А что особенного я сказала? — спохватилась Циана, не совершила ли она какой-нибудь исторической глупости, но и это не отрезвило ее. От порции неразбавленного вина у нее окончательно зашел ум за разум. — Платон славненький старикашка, без которого идеализм — ничто! Кроме того, де мортуис аут бене, аут нихил. Пардон, это на латыни! Как говорили римляне: о мертвых или хорошо, или ничего. Мне он не симпатичен главным образом из-за своего труда «Государство», потому что не представлял себе государства иным, кроме как рабовладельческим. А Аристотель, скотина, вторил ему. Может, для вас он и в самом деле самый великий и, вполне возможно, что парень действительно много знает, раз вобрал в себя самое разумное, что было у всех вас. И у Платона, и у Зенона, и даже у тебя, но… дорогой, не надо так…
Ее язычок, окрашенный от вина в ярко-розовый цвет, начал молоть глупости, размазывая древнегреческие слова:
— Нет, так нельзя! Если хочешь сидеть в тени, философствуя и потягивая виноградное винцо — сиди себе, пожалуйста, но не за счет других! Потому что рабы такие же люди, как и мы с вами! Пораскинешь своими гениальными мозгами, придумаешь разные машины, чтобы работали вместо тебя…
— О, неземная! — боязливо воскликнул хозяин. — Такие разговоры о рабах нам не дозволено даже слушать!
— Почему, Пракси? Ведь у вас демократия? Может, ты и гений, но если взять и нарезать тебя на кусочки, не найдется ничего такого, чего бы не было и у раба, ясно? А Аристотель… — она повернулась со свирепым видом к его пожилому коллеге. — Нет, вы полюбуйтесь только на его ум, взялся и против женщин писать! Мужчина-де — солнце, женщина — земля, он — энергия, она — материя, но даже по рождению она, видите ли, не ровня мужчине…
— А где он об этом писал? — поинтересовался старый философ, — я не знаю…
— Если еще не написал, то напишет, — грубо отрезала Циана и вдруг хихикнула, как заправская сплетница: — И позволяет своей гетере Филис кататься на нем! Как, разве вы не знаете эту историю? Значит, так: она раздевает его, накидывает уздечку, садится на него сверху и ударяет его плеткой. Понимаете, плеткой заставляет его бегать на четвереньках! Наверное, эта Филис очень красива, а?
Трое мужей были поражены ее рассказом. Философ, хоть и завидовавший своему коллеге, решил защитить его.
— Мы не знаем никакой Филис. Аристотель давно привязан к гетере Герпиле, очень достойной женщине, которая родила ему сына по имени Никомахос…
— Но я это видела своими глазами, то есть на картинах! Знаете, сколько создано произведений с таким сюжетом: красота ездит верхом на мудрости! Вот это тема для тебя, Пракси! Но нет, ты не сторонник реализма.
— Подобную историю я слыхал в Азии, но не об Аристотеле, — сказал философ.
— А мы ее знаем об Аристотеле! — запальчиво сказала специалистка по древней истории — И вообще я не люблю этого вашего философа. Человечество многим ему обязано — это верно, но и тысячи лет спустя люди верят во все его ошибки и не смеют в поисках истины обратиться к другим источникам, а ведь у каждого времени свои истины — это я тебе говорю, философ!
Старик кивал, потрясенный ее пророчеством.
— Я и ему самому скажу, — пригрозила она. — Он сейчас в городе? Пракси, а почему бы тебе не сходить и не позвать его? Скажи ему, пусть не боится, я его не съем! Я за равенство.
— Я пойду, — вскочил, все такой же усердный и предупредительный, автор трагедий. Опомнившись, она хотела было его остановить, но не успела — он уже ушел со двора.
— Эй, ребята, много глупостей наговорили мы тут за столом, — воскликнула она, употребив неэллинское выражение, забыв, что в беседке не было стола. — Давайте-ка лучше споем! Пракси, у тебя нет гитары? Нет-нет, принеси сам, хочу, чтобы мне прислуживали не рабы, а человек, которого я люблю, потому что я люблю тебя, Пракси.
Смущенный ее объяснением в любви, которое грозило материализоваться в объятия, ваятель бросился за гитарой, а когда вернулся, и вовсе растерялся, потому что никогда еще не приходилось ему слышать, как играют богини.
— Богиня, неужто…
— Да хватит тебе божиться на меня! Давай сюда, посмотришь, какая из меня гетера…
Ей хотелось продемонстрировать им все, чему ценой большого труда научилась, готовясь к пребыванию в их времени. Она ударила по струнам, проверяя настрой, и с воодушевлением начала первый эпиникий Пиндара, созданный на целых сто лет раньше. Где-то посередине она остановилась и, победоносно глянув на них, спросила:
— Узнаете?
Потом она сыграла один за другим два гимна и, не удержавшись, подсказала:
— Мезомед!
— Наверное, кто-то из молодых, — предположил старый философ.
Циана резко отложила гитару — Мезомед жил на два века позже, примерно во втором веке до новой эры!
— Эх, я вся исполнена божества! — поднялась она в блаженном раскаянии. — Энтеос! Так вы говорите, когда напьетесь? Вы хорошо устроились, у вас за все ответственность несет кто-то другой. Да здравствует Дионисий! Пракси, отведи меня куда-нибудь выспаться! Да, неплохо бы и душ принять…
Ваятель не знал, что такое душ, но повел ее в свой дом. Циана повисла у него на руке, продолжая извергать поток малопонятных, а потому и в самом деле звучавших для него как божественное откровение слов:
— Это твой дом? Да, заработки у вас неважные, но это и понятно, художник в классовом обществе… Ну да ладно, на хлеб и вино хватает, а остальное пусть тебя не волнует, мой дорогой! Ты гений, можешь в этом не сомневаться! Одна моя подруга, она другим музам поклоняется, я же посвятила себя Клио, музе Истории, ты ведь слыхал о ней, верно? Так вот, скажу я тебе, моя подруга изучает искусствоведение и страшно влюблена в тебя. Боже, говорит, Праксителю я готова руки целовать, если бы…
— Богиня, я… — ваятель замирал от страха, ведя ее в свою спальню, а она бесстыдно хохотнула ему в самое ухо:
— А чем тебе доказать, что я гетера?
— Это ты мне докажешь, мне! — гаркнул кто-то у них за спиной.
В солнечном мареве стоял посреди двора начальник городской стражи, на этот раз в сопровождении четверых воинов в тяжелых доспехах.
— A-а, монсиньор! — обрадовалась ему пьяная Циана, в сознании которой окончательно перемешались века и эпохи. — Ну как, позволила тебе твоя кирия… Пракси, так у вас называют своих жен?
— Ты арестована! — взревел, словно смертельно раненный, начальник.
— Костакис, ты не можешь арестовать богиню! — сказал Пракситель.
— А, так, значит, это ты тот самый Костакис, которого все боятся! — рассмеялась Циана, ткнув его пальчиком в толстое брюхо. — Костакис, я превращу тебя в свинью! Или во что-нибудь другое. Однако я великодушна и предоставляю тебе самому сделать выбор.
Бравый начальник стражи не должен бояться богов. А Костакис к тому же был тайным безбожником.
— Иди за мной!
— В чем же согрешила наша подруга? — вмешался с философским спокойствием старый геометр.
— Подстрекала против государственного строя, говорила, что рабы равны остальным гражданам и так далее. Кроме того, богохульствовала и… Вообще, я располагаю всеми сведениями, причем обо всем!
Ваятель и философ сокрушенно переглянулись: значит, их друг занимается не только писанием трагедий?!
Однако в интересах исторической правды надо сказать, что Костакис не раз использовал этот способ, чтобы запугать какую-нибудь неуступчивую гетеру и заставить ее работать на государство. А так как гетеры были обычно из освобожденных рабынь, то и обвинения в богохульстве, в подстрекательстве против сильных мира сего не были лишены основания. Еще сто лет назад великая Аспасия жестоко поплатилась за свободомыслие — ей были предъявлены обвинения в тех же грехах. Вот почему в данном случае нельзя было категорически утверждать, что именно писатель оклеветал их гостью. Но, к сожалению, подобная двусмысленность характерна для большинства исторических фактов.
Циана, естественно, не испугалась. Помимо приемов дзюдо, она располагала и другими средствами защиты: в одном из потайных карманчиков хитона у нее было спрятано сильнодействующее успокоительное средство в аэрозольном флаконе, которым запросто можно уложить наповал начальника со всей его стражей. Однако Циана решила: «Если история окрестила меня Фриной — ведь это я позировала для Афродиты Книдской! — пусть меня арестуют. Значит, мне суждено предстать перед судом ареопага. Пусть адвокат разденет меня донага перед всеми, чтобы доказать, что красота не может быть богохульственной и порочной, она создана богами, прекрасное — это добро, а добро — прекрасно. Старцы в ареопаге не смогут не согласиться с ним…»
