Константин Лишний - Космиты навсегда
Чернокожий проповедник бодро скакал по сцене, заводил публику, хвалил господа, задвигал притчи и порол всякую-разную полную чушь:
— Я знаю, что среди вас, — тут миссионер сделал драматическую паузу, по типу как связался с космосом, после чего сразил аудиторию величайшим откровением, — среди вас есть человек, больной гастритом!
— Да это я! Бог меня любит! — вскричала толстая тетка в религиозном экстазе.
Бред. Посади в ряд любые десять человек и у восьми из них — гастрит. Проповедники чертовы! И здесь они! Понаехали денег наковырять на свои монашьи пляски. И в этом мире то же самое…
— Дожили, — уныло произнес лейтенант, — миссионеров нам присылают, какой позор!
— А двойной позор в том, что нам, белым людям, присылают миссионеров-негров! — сказал я.
— Точно!
— Это ж нонсенс! Подкрепился этот Макутумба бананами, слез с пальмы и пошел спасать славянские души. Просто анекдот какой-то. И куда только КГБ смотрит? Взять бы этого папуаса под белы ручки… под черны ручки и на пальму вернуть. Доедай бананы, чувак!
— Правильно! На пальму вернуть, а пальму поджечь! Это все от перестройки пошло, — сказал лейтенант, — все беды от нее! И преступность скакнула невероятно, и секты с конфессиями и черт-те что на нашу голову! Ну, не беда, еще годков пять, и последствия перестройки ликвидируем окончательно, а этого мудозвона-миссионера запулим на Ямайку! Давай-ка выпьем за светлое будущее!
— Легко!
Мы допили бутылку, меня совсем развезло и потянуло на подвиги.
— Лейтенант! Саня! Смотри, что сейчас будет! — Я поднялся.
— Ян! Сначала сдай оружие, а потом делай, что хочешь!
Я отдал пистолет милиционеру, подошел к эстраде, лихим прыжком заскочил на сцену и бесцеремонно отобрал микрофон у папуаса. Папуас, ясное дело, обиделся, но в драку лезть не пожелал, мало он бананов ел, чтоб со мной тягаться.
— Братья и сестры! — воскликнул я. — Восславим Господа! Аллилуйя!
— Аллилуйя! — дружным хором ответила паства, а лейтенант на своей лавочке притворился, что он не со мной.
— Послушайте притчу о божественной роли интеллекта! Бог есть интеллект! Я мыслю — значит, я существую! А всякий визг типа «без Ленина тебя самого бы не было» я отвергаю! Не будь меня, я б не существовал, следовательно, не мыслил и осознать, что меня нет, я бы не мог. Так что, какая разница? Не будь меня, я б и не грузился проблемами. Зато не будь Ленина, в живых бы остались многие люди достойнее меня. Итак, притча. Жила-была Марьянка-Марихуанка. Она вышла замуж за наркобарона Конопляную Бороду. Конопляная Борода находился в розыске, его ловил Интерпол и спецслужбы. Марьянка-Марихуанка стала его четвертой женой. Предыдущие жены таинственным образом оказались в тюрьме. И вот, когда Конопляная Борода уезжал за новой партией колумбийских наркотиков, он оставил Марьянке-Марихуанке связку из четырех ключей и строго-настрого наказал ни в коем случае не открывать маленькую красную дверь маленьким золотым ключиком. Он объяснил, что иначе случится великая беда, и уехал. Открыла она первую дверь — там было краденое золото и украшения, добытые преступным путем. Открыла вторую дверь — там были грязные деньги, чековые книжки и кредитные карточки. Открыла третью дверь — там было незарегистрированное оружие и незаконный запас наркотических средств для личного пользования и продажи. Осталась одна красная дверца! Марьянка-Марихуанка не справилась с искушением и открыла ее! — Паства притихла, а я продолжил, переходя на крик. — А из красной дверцы вышли менты и всех повязали! Мораль: не надо быть дебилом! Дебилов Бог не любит! Аллилуйя! Слушайся разума своего, ибо он есть Бог! А негритосов-миссионеров слушать незачем, ибо людоеды они черножопые! Аллилуйя! Мать вашу за ногу!
Паства притчу не приняла, среди паствы начался ропот, хотя кое-кто и крикнул по привычке «Аллилуйя!», но в общем и целом обсуждалась проблема, как выкинуть меня со сцены и вернуть к микрофону излюбленного миссионера не то Тумба-Юмбу, не то Юмба-Тумбу, подло оттертого от богоугодного дела хамом-рабом. Паства желала продолжить вкушать душеспасительные речи и совсем не опасалась, что сейчас откроются тайные дверцы души, оттуда выскочат черные людоеды и всех сожрут на фиг.
На сцену взошел лейтенант Шило:
— Друзья, — сказал он, — поаплодируем германскому товарищу за содержательную притчу!
Паства дружно зааплодировала, чем еще раз доказала, что авторитет здешней милиции непререкаем. Раз сказал, что б аплодировали, то и аплодируют без лишних вопросов, хотя собравшиеся здесь чудаки рукоплескали бы кому угодно — милиционеру или миссионеру — без разницы. Они б радостно встретили и настоящего оголодавшего людоеда, напудренного пеплом и сжимающего в руках недогрызенный кусок чьей-то свежеоторванной аппетитной ноги. Сказал бы людоед, что он пастырь, и в ответ: Аллилуйя! Кушайте, пастырь, вашу ногу, осторожно, не подавитесь, нет, туфлю есть не обязательно, какой голодненький! Смотрите-ка! Туфлю проглотил и глазом не моргнул! Какая сила веры! Обосраться можно! Давайте, братья и сестры, ему на бутерброды скинемся, или в обувной магазин его сводим, уважим праведника…
Позаимствованной на время у Мумбы-Юмбы-Тумбы пастве я отвесил земной поклон, после чего был стянут со сцены лейтенантом и возвращен на лавочку, решать вопрос о «второй». Чуток подумав, мы эту идею похоронили, убрали остатки закуски и пустую тару в кулек и запихали его металлическому пингвину в глотку.
Помнится, когда я был помоложе, убирать за собой после разгула в общественном месте я не утруждался. Вернуть то веселое время — и бутылку бы я разбил, остатки пира разбросал в радиусе десяти метров, то, что осталось, запихал бы в липкий кулек и швырнул в прохожего. Окружающим бы заявил, что это сделано в знак протеста против политической программы жирондистов или агрессивной американской военщины, истоптавшей до полусмерти звездно-полосатыми пятками безвинный свободолюбивый Вьетнам, после чего долго трындел бы о своей деградации и умственном обнищании, о том, что в картину общего бардака я паскудно внес свою подлую лепту. Однако вид со всех ног улепетывающего пострадавшего прохожего со смачным пятном кетчупа на спине меня бы успокоил и умиротворил. Хорошо быть юным и дурным! Теперь я уже солидный человечек и буяню исключительно в закрытых помещениях.
Я попросил лейтенанта вывести меня из парка и указать путь к гостинице, дабы я не заблудился спьяну. Шило выразил готовность мне помочь, и мы пошли. На аллее нам попалась группа пьяной молодежи, которая пела под гитару. Эту песню я узнал:
…икону со стены под рубаху снял,
Хату подпалил да обрез достал.
При советах жить — торговать свой крест,
Сколько нас таких уходило в лес.
Ой, да конь мой вороной, ой, да обрез стальной,
Ой, да ты густой туман, ой, эй, да батька-атаман!
Да батька-атаман!
— Разве за такие песни в СССР не журят мощным милицейским свингом по печени? — спросил я лейтенанта.
— Нет, конечно. Это ведь фольклор, песня времен красного террора, такие песни по крупицам собирают этнографические комсомольские экспедиции, это память народная, это история…
Нет! Пора в гостиницу! Читать купленные книги, а то мне не понятно ни черта! Красный террор был, а за антисоветские песни не чморят, даже наоборот — для их сбора комсомольцев посылают. Куда же я все-таки попал?
По аллее нам навстречу гордо вышагивали шестеро типов, обряженных в ку-клукс-клановские балахоны.
— А это кто? — спросил я.
— А… мудаки, понаедут из Америки или Москвы и негров бьют.
— Они в сторону эстрады идут; слушай, лейтенант, сдается мне, что Тумба-Юмба в опасности.
— Ну что ж… значит сегодня не его день, — философски заключил Шило и повел меня дальше.
В гостиничный номер я вернулся за полночь и только после того, как мы с милиционером капитально полирнулись пивом. С лейтенантом мы расстались друзяками до гроба, обменялись мобильными номерами и обещаниями ходить друг к другу в гости. Лейтенант торжественно вернул мой пистолет, выразил сожаление, что из него не вылетела роковая для дяди Пети пуля, и ушел домой.
Я вошел в номер и, вытрусив книги на кресло, окинул их печальным взором. Я решил, что читать уже не в состоянии, вместо этого я позвонил на сотовый Сика-Пуке.
— Привет! — сказал я. — Как там рейх — незыблем?
— Рейх как рейх — неиссякаемое капище кретинов. Ян, а ты к связному ходил? — деловито осведомился агент.
— Нет еще…
— Тогда какого черта ты меня отрываешь от работы?
— А… ценный работник для Оскара Шиндлера? Сортиры чистишь? Ну-ну… не подкачай! Оправдай высокое доверие!
— Шут! Я пытаюсь продать партию майонеза и как раз веду переговоры с каким-то пьяным партайгеноссой, так что до свидания…
