Любен Дилов - Неоконченный роман одной студентки
— Черт побери, нет покоя от этих блудниц!
Он употребил слово, непонятное Циане, но по тону нетрудно было догадаться, что оно бранное.
— Это ты — Пракситель? — спросила Циана. — От тебя я не ожидала такого отношения…
— Зачем я тебе? — спросил самый молодой из троицы, но в тоне его тоже не было и тени учтивости.
— Тебе не нужна модель?
Скульптор оглядел ее, словно торговец лошадьми.
— Не нужна.
— Я не возьму с тебя денег, — сказала она, пав духом. А если он не примет ее, что тогда? Право на пребывание в этой эпохе довольно ограничено.
— А что тебе надо? Насколько мне известно, вы, чертовки, ничего не даете даром.
Его иронический тон подсказывал, что к гетерам он относится с предубеждением: то ли он пережил какое-то личное разочарование, связанное с гетерами, то ли с течением времени в отношении к гетерам вообще что-то изменилось.
— Пока чашу воды. Я пришла издалека, а в эту жару…
Он подал ей знак войти, показал на два меха, валяющиеся у них в ногах, как тела закланных ягнят.
Ее нарочито кокетливая походка не привлекла их внимания. А может, их больше интересуют юноши? — усомнилась Циана. Кто знает этих древних греков! Ей даже захотелось плакать. Слезы готовы были брызнуть из глаз. Мех с водой, который скульптор пнул ногой, зашевелился у нее в руках, как животное, готовое вот-вот вырваться и убежать. Пить из меха она не умела, просто не догадалась заранее научиться, ведь в музеях полно амфор, чаш, всяких-превсяких чудесных сосудов, употреблявшихся в те времена!
Мужи так и покатились со смеху, который в наши времена историки назвали бы «гомерическим», однако Циане он показался довольно-таки грубым, мужицким, тем более, что никому из мужей явно и в голову не пришло ей помочь.
— Эй, — шлепнул ее по заду Пракситель, досыта насмеявшись, — а может, ты царская дочь? На, пей!
И подал ей громадный бронзовый кубок, полный разбавленного вина. Циана не боялась инфекции, у нее были прививки от всех болезней, свирепствовавших в древности, но все равно ей пришлось собраться с духом и побороть в себе брезгливость. Разбавленное вино оказалось прохладным и вкусным. Осторожно приподнимая тяжелый кубок, она ощупала глазами разостланный перед мужами папирус.
— Это эорема? — спросила она, поставив кубок на мраморную скамью.
— Нет, ты погляди на нее, — сказал тот, что постарше. — С каких это пор… — тут он снова употребил бранное слово, — стали разбираться в машинах?
Циана решила не реагировать. Присев над папирусом, она ткнула в него изящным пальчиком:
— Если поставить здесь и здесь по одному полиспасту, машину смогут обслуживать всего два человека.
— Что-что? Что надо поставить? — Вытаращился тот, что постарше, а двое других с заинтересованным видом следили за ее пальчиком.
— Полиспасты. Нужно поставить друг над другом два или три блока и протянуть через них — только крест-накрест! — веревку, тогда подъемная сила увеличится во много раз по формуле…
— Погоди-погоди, — сказал пожилой. — Ну-ка нарисуй то, о чем говоришь. И формулу знаешь?! А ты, случайно, не богиня мудрости, а?
Он подал ей восковую плитку и костяную палочку, лежавшие рядом.
— Вы что, только сейчас изобретаете эорему? — удивилась Циана, рисуя простейший полиспаст. Готовясь к своей миссии, она, естественно, изучила технику эллинов. По данным исторического компьютера, эта театральная машина была создана гораздо раньше.
Третий, до сих пор молчавший и глядевший на нее откровенно похотливо, сказал:
— Нужно ее улучшить.
Живот Праксителя заколыхался от смеха.
— Позавчера на представлении одной его пьесы спускавшийся на эореме бог грохнулся на героя, которого он должен был спасти. Публика хохотала так, как не смеялась и на комедиях Аристофана…
— Значит, ты пишешь пьесы? — сказала Циана с мстительным пренебрежением, чувствуя, что выиграла сражение. И добавила, когда Пракситель назвал его имя: — Впервые слышу.
Скульптор похвалился перед нею вторым своим другом. Старик, как оказалось, обессмертил свое имя как философ и геометр, но Циана омрачила ему радость встречи с богиней мудрости, сказав безразличное «Ага!», чтобы отомстить и ему.
Зажав бороду в кулак, он дернул ее покрепче, видимо для того, чтобы очнуться от наваждения:
— О боги, какие гетеры бывают на свете: умные, красивые… Да разве в такое поверишь! Сказки! Калос кай агатос! — прохрипел он с презрением девиз, которым так восхищались последующие цивилизации. — И откуда тебе известна такая машина, как ты там сказала?
Циана умышленно не повторила название полиспаста. Ей было запрещено вмешиваться в развитие древнего мира. Вначале она была вынуждена это сделать, чтобы привлечь к себе внимание великих мужей древности.
— Как это нет умных гетер! А Аспасия? А твоя Фрина? — повернулась она к Праксителю, также оценившему гениальную простоту и эффективность полиспаста и молча снова поднесшего ей свой кубок.
— Какая Фрина?
— Та, что служила тебе моделью. — Она взяла кубок, потому что волнение и жара распаляли жажду.
— Модели у меня вот здесь, — и он постучал пальцем себе по лбу. — Но раз ты настолько учена, ты должна знать, что идеи красоты живут в другом месте. Я беру их прямо оттуда, не буду же их брать у какой-нибудь…
— Эй, — топнула Циана правой сандалией по мраморным плитам пола в беседке. — Я запрещаю в моем присутствии употреблять обидные слова о женщинах! А ты, мой дорогой ваятель, не должен передо мной повторять эти выдумки о царстве идей и так далее! Старик Платон не рассердится, если ты будешь ваять с натуры. Как, например, ты изваяешь такую ножку, если не увидишь ее? — воскликнула она, смеясь и подняв полы хитона над коленом.
Такой белой ножки с такой изящной линией икр, положительно, не было в Платоновом царстве идей, если вообще там была в самостоятельном виде идея женской ноги. Трое мужей не отрывали глаз от ножки Цианы, даже когда пурпурные полы хитона вновь покрыли ее. Первым стряхнул с себя колдовские чары Цианы Пракситель.
— Значит, ты не признаешь Платона, не так ли? Извини, но я подумал, что тебя подослал Костакис, он то и дело подсылает нам разных шпионок. К тому же Платон любимец властей…
— Ну конечно, особенно им по душе его трактат о государстве, — согласилась Циана. — Но речь шла о Фрине.
— Я сказал тебе, что не знаю никакой Фрины. Кто она?
— Гетера! Самая красивая, самая уважаемая… — Циана уже начинала волноваться, неужто она снова что-то напутала?
— Видишь ли, дочь Зевса, — захихикал старик, внимательно изучая проект театральной машины, предложенный Цианой. — Если бы у нас появилась такая гетера, я бы первым свел с ней знакомство!
Циана рассердилась: имя его пережило тысячелетия, а он держится, как выживший из ума сатир.
— А ты не боишься называть меня так, как принято обращаться только к премудрой Афине Палладе?
— А кого мне бояться?
— Костакиса, например, — назвала она имя, которое только что упомянул Пракситель.
Старик засмеялся.
— Вот его боюсь. Можешь передать ему, что его я боюсь.
Щеки Цианы вспыхнули, и она стала еще красивее. Она не знала, что даже в разбавленном виде вино воспламеняет непривыкшую к алкоголю кровь.
— Оскорбительно, для духа Эллады оскорбительно, чтобы люди вроде вас боялись стражника.
— Я помню многое, серноногая умница, — певуче произнес старик, — но не помню такого, чтобы конфликт между меченосцами и мыслителями завершился в пользу последних.
Автор трагедий, молча накачивавшийся вином, усердно доливавший бронзовые кубки то из одного меха, то из другого, вдруг схватил ее за талию и сказал распухшим, еле поворачивающимся языком:
— А ты и в самом деле гетера?
Вопрос застал ее врасплох. Циана верила, что и одежда, и поведение ее достаточно красноречивы, и надеялась, что благодаря своим познаниям она внушила к себе уважение, и вот тебе раз… Горячий обруч угрожающе стянулся вокруг ее талии. Но ведь во времена Праксителя гетеры все еще были уважаемыми и равноправными подругами и спутницами, что и является исконным значением их прозвания?
— А экзамен ты выдержала? — зловонно выдохнул ей в ухо писатель.
Она попыталась осторожно освободиться.
— Какой экзамен?
— A-а, раз не знаешь, значит, ты и не держала его, — шумно обрадовался пьяный. — Когда рабыня хочет стать свободной женщиной и гетерой, она должна ради испытания удовлетворить троих мужчин одновременно, и если они останутся довольны…
— Я никогда не была рабыней! — Циана изо всех сил вырывалась из отвратительных объятий.
— Оставь ее в покое! — сказал Пракситель, отрываясь от бронзового кубка, но в глазах его мелькнула искра сладострастного любопытства.
Старый ученый вообще не обращал на них никакого внимания, поглощенный чертежами театральной машины. Пьяный пытался развязать верхнюю завязку ее хитона.
