Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий
— Басурмане? — спросил Щавель. — Что ты хочешь этим сказать?
— Как есть басурмане, косоглазые, из Орды понаехали в Великий Муром, но там вакансии не нашлось, вот они и к нам. Это всё Декан Иванович развёл. Ему технический уровень важнее подачи материала. Чему басурмане могут научить молодёжь? — воскликнул муж, вновь оседлав любимого конька. Он выхватил из пачки новый листок и чувствовал себя как пловец, держащий подмышками два бревна — вроде бы стрёмно на стремнине, но вроде уже и не очень. — А молодёжь научилась. Вот список аспирантов. Вот список студентов старших курсов, разделяющих политические воззрения ханских засланцев, стремящихся сбить Святую Русь с её особого пути, — в руках пловца оказался целый плот. — Молодёжь стремительно отдаляется от исконной русской духовности в сторону бездушной басурманской машины, в сторону пара и железа. Эти так называемые заклёпочники, сосредотачиваясь на деталях, упускают из виду картину в целом. Они подменяют философию бездушным математическим анализом. Такой порочный подход может далеко завести, и завёл уже, идеологически неподкованные умы. Вот список работ студентов…
— Ты кем работаешь? — перебил Щавель.
— Преподаю историю русской литературы во Владимирском ордена Владимира Великого Политехническом университете имени великого князя Владимира, — гордо протораторил муж.
— Давай сюда свои кляузы.
Муж подобострастно склонился, двинулся к столу, перебирая бумаги.
— Вот здесь показания преподавательского состава. Некоторые из нижеподписавшихся присутствовали на стихийной вечеринке в особняке Декана Ивановича, но они раскаялись, — заверял муж.
«Показания, — Щавель пробежал глазами несколько страниц с однообразными „принимая во внимание обстановку, сложившуюся на кафедре“ и „спешу донести до Вашего сведения“. — Грамотно-то как. Удобно иметь дело с образованными людьми».
— Отнесите Князеву, — скрывая брезгливость, придвинул командир листы ябеднику. — Почему вы явились ко мне?
— Вы комиссар светлейшего князя и зарекомендовали себя как бескомпромиссный борец с врагами русского народа, а Воля Петрович хоть и назначен на должность городничего, но, по сути, простой вертухай и, кроме того, раб.
От такой незамутнённой подачи Щавель аж приморозился.
— Принимая во внимание ряд немаловажных факторов, мы хотели сначала обратиться непосредственно к вам, чтобы вы дали ход…
— Он даст ход, — заверил Щавель. — Я распоряжусь. Ступайте.
Преподаватель истории русской литературы отступал задом, кланялся. Бумаги остались лежать на столе. Щавель не возражал.
— Вы уж утвердите, многоуважаемый боярин, — клянчил он.
Добравшись до подельников. Муж остановился. Судя по обеспокоенным рожам, визит не обрёл законченности.
— Что вам ещё?
— Насчёт имущества.
— Какого имущества?
— По спискам же!
— За выдачу награда, за укрывательство казнь, — отчеканил стоящий справа челобитчик в коричневом лапсердаке. — Согласно статье двадцать пятой Уголовного Уложения Святой Руси, имущество осуждённых за политические преступления подлежит конфискации в казну, а лицам, совершившим добровольную выдачу виновных до начала следствия, положена выплата в размере…
— Я знаю право не хуже тебя, — Щавель прижал его взглядом так, что глашатай Закона проглотил последние слова и не мог ни пикнуть, ни вырваться, словно мышь под метлой. — Что положено — будет. Всем, кому положено. Вы свободны.
Троица задвигалась спинами к двери, на каждом шагу прикланиваясь.
«Какие бездны разверзаются в мирном с виду городке. — думал Щавель, мертвящим взглядом провожая визитёров. — Это от граничащего положения с Великой Русью или от изобилия учебных заведений?»
Когда люстрационный комитет удалился, оставив в комнате амбре, которое Щавель взял на заметку, чтобы определять присутствие интеллигенции, старый лучник распахнул форточку. Он долго стоял у окна, глядя на внешний двор Централа, пытаясь нащупать важную мысль, но она ускользнула как вода сквозь пальцы, утекла в реку забытых мыслей, и следа от неё не осталось.
«Есть люди, распространяющие забвение, даже если они призваны распространять знания, — с грустью подумал Щавель. — Что-то на меня плохо место влияет. Надо уезжать из Владимира. В поле, в лес, под вольное небо! Есть люди, которым силу даёт город, а есть, у которых забирает. Хорошо, что я не остался при дворе светлейшего князя. Лучезавр сам чуял, как маетно в кремле, только он привык, а я нет. Что же я такое думал-то? Про князя вроде или про Русь?»
Щавель вернулся к столу, перечитал доклад. Взял перо и решительно дописал:
«В массе своей учёные мужи города Владимира ясноглазостью граничат с эльфами из Академгородка, иные же превосходят эльфов. Они отвыкли чувствовать ответственность за базары и не задумываются, какой отклик их слова могут вызвать у слушающего. Они всецело поглощены собственными хотелками, обращая внимание вовне токмо на коллег, чтобы вовремя уловить, когда конкурент начнёт получать преимущество, дабы сделать ему подножку.»
Но это было всё не то, не то.
Глава шестая,
в которой выскопоставленный раб сетует на тяготы оков, а шаман Мотвил получает целительное средство
— Быстро они сориентировались, — Князев сидел в своём кресле, а Щавель напротив, на столе между ними лежали работы люстрационного комитета. — Ещё вчера в доме Семестрова борагозили, а сегодня заяв целую десть принесли.
— Подготовившись были, — обронил Щавель.
— Основное, конечно, заранее, но оформляли сейчас. Небось, целую ночь переписывали и по домам ходили подписи собирать.
— А как ты хотел? Во Владимире преподавать самые талантливые остаются, да из самых талантливых самые работоспособные, а из них самые пробивные на преподавательских местах удерживаются. Отсюда такая производительность и умение держать нос по ветру.
Воля Петрович усмехнулся, будто колода расщеперилась.
— Ты, боярин, местную специфику тонко понимаешь. Бывал тут?
— Проездом, — сказал Щавель. — Как сейчас. Да и так с вами ясно. Я у эльфов живу, там ровно то же.
— Профессора своё дело знают. Сразу к тебе кинулись, просекли, что ты вопросы решаешь, а не твой сотник, хотя он больше на виду.
— Таланты и могучие умы, — покивал старый лучник. — Таланты и умы. Когда весь интеллект тратится на интриги, результат получается несравненно лучше, чем если бы использовался для науки. Видишь, что получается, — кивнул он на труды комитета. — Ты уж с доносами разберись, пусть не городская стража, а твоя оперчасть займётся, потаскают по спискам на допросы, упорствующих в камере подержат. Только без насилия над личностью, больше трёх суток не держи, а то у интеллигентов крыша съедет. Дай тюремного воздуха понюхать и довольно с них. Начнут друг дружку оговаривать — исполать им. Удержатся — пусть так, отпускай на волю. Иначе сорвёшь весь учебный план на следующий год, а это светлейшему князю убыток.
— С басурманами что делать?
— Басурман на цепь и в общую хату, пусть твои урки наушничают. Пока всех русских не допросишь, басурман в камере не трожь, собирай компромат. Потом определяйся по материалам дела. Если греха на них нет, пусть дальше преподают. Или уходят, если захотят уйти. Обрати внимание на железячников или как их там. Секта есть такая в Политехническом. Короче, всё связанное с железнодорожным ходом пресекай на корню, ибо сие есть преступление против устоев Святой Руси. Железячников надобно в железа заковать… Вот! — заклёпочниками их называли. Запомни это слово, заклёпочники. Этих допросить с испытом. Аграриев и гуманитариев не трогать, пусть себе. Имущество осужденных конфисковать и четверть конфиската разделить между нижеподписавшимися кляузниками. Приказываю раздать прилюдно. В городской газете огласить весь список с похвальбой от главы города и от меня лично. Пусть знают своих героев. Не тяни со следствием, виновных ещё на княжеский суд везти.
— Есть, — без особой охоты буркнул Воля Петрович и вздохнул. — Полгорода знакомых. На тюрьме вкалываешь как гребец на галёре, теперь муниципальные дела все на мне. До кучи следствие навесил, боярин.
— Не ной, — оборвал его Щавель. — Через месяц-два светлейший князь пришлёт нового городничего, ты введёшь его в курс дела, и оковы тяжкие падут. Будешь дальше прессовать арестантов и казнить злодеев.
— Уж лучше с душегубами, они попроще, чем это кубло профессоров. Гадюшник. Думаешь, при Семестрове доносов не было? Жрут друг друга как пауки в банке.
— На то и пауки в банке, чтобы кассир не дремал, — заметил Щавель. — У тебя вроде заключённые бунтовали. Как их, усмирил?
— Не бунт и был, — на ряхе хозяина даже мускул не шевельнулся. — Воры замутили голодовку, братва поддержала, а я воров в колодки ласточкой и грудью на бетонный пол. Враз рога отстегнули. Самый авторитетный первым же прогон по тюрьме и заслал, чтобы кипешь унять. Воры, они ж сливочные.
