Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий
— Было такое, — не смог отрицать парень.
— Во-от! А я образно то самое показываю, образно. Не говорю напрямую, а показываю. Спалился — нате вам пожар.
— Улавливаю. Но ведь решат, что на самом деле сожгли.
— Публика поймёт метафору правильно. В театр ходят искушённые в высоком искусстве господа, не лапотники тупые.
Филипп манерно отставил руку, расправил плечи, продекламировал с пафосом:
— Литвин говорит Щавелю: «К чему палить роскошный дом Недрищев? Он князю послужить вельми готов». Щавель: «Заразу ростовщичества на Русь не допущу ни за какие деньги. Лузга, неси огонь!» Лузга: «Окстись, боярин, не пали шалман, в нём лантухов блатных до самой крыши, клифты, котлы, полотна, мебеля». Щавель: «Я не хочу тех материальных благ, каких любой мужлан добиться может. Гонясь за ними, славы не стяжаешь».
— Это Кристофер Марло, «Парижская резня», — заметил Михан.
— Чего-о? — Филипп не сразу сообразил, что говорит парень, а, когда въехал, вытаращил глаза. — Тебе-то откуда знать?
— В школе проходили. На уроках литературы в старших классах.
У Филиппа глаза на лоб полезли.
— Ты чего, в эльфийской школе учился?
— В обычной. У нас Тихвине во всех школах эльфы учителями работают, мужиков почти нет. Только человеческие предметы, труд, физкультуру, да начальную военную подготовку люди преподают.
— Охренеть, — Филипп выдернул из-за уха карандаш и вымарал последние строчки. — Если парень из ингерманландской чащобы узнаёт реминисценции к «Резне», Марло в моей пьесе делать нечего!
Повычёркивав весь плагиат, бард посмотрел на лакуны и призадумался. Без выгнанного классика текст опустел.
Чтобы не смущать творца, Михан быстро отчалил. Работает человек! Весь как есть в творчестве, и сбивать такого с мысли — великий грех. Так объясняла в школе учительница литературы — укрывающаяся тёплым клетчатым пледом духовно богатая дева Козинаэль, чей матэ давно остыл.
Михан двинулся вдоль денников и обнаружил один открытым. Там чистил белого в яблоках скакуна старательный мужик, явно из цириков. Он был одет в зелёные форменные портки-бутылочки, заправленные в высокие и как будто парадные сапоги с голенищами без единой морщинки, начищенные до зеркального блеска. Атлетический торс мужика бугрился прокачанными по системе шведской гимнастики шарами мускулов, обтянутых исподней рубахой. Из-под ворота рубахи проглядывала висевший на толстой серебряной цепи серебряный же пентаграмматон IDDQD. Изрядную раннюю плешь мужик умело скрывал, выбривая череп начисто.
«Конюх тюремный?» — подумал Михан.
Конюх обернулся. У него был крупный нос картошкой и пытливый взгляд.
— Чего смотришь, спросить что-то хочешь? — осведомился он.
— У тебя что ли? — не полез за словом в карман парень.
— Хотя бы у меня, — с вызовом ответил мужик, опуская щётку и разворачиваясь к Михану.
— Да я ничего, — сдал назад парень.
— Ты с дружины?
— Типа того. С дружины.
— Здорово сегодня ваши москвичей погромили, — одобрительно заметил мужик.
— Было дело, — Михан не стал обозначать свою позицию по вопросу личного участия в погроме.
— Был там?
— Был, — не стал вдаваться в подробности Михан.
— Убивал? — в глазах мужика вдруг заиграл какой-то незнакомый лесному парню, но чрезвычайно живой интерес.
— Убивал, — пожал плечами Михан, не врубаясь, к чему относится вопрос.
— Вехобитов видел?
— Возгоняли на днях, — как о чём-то само собой разумеющемся поведал парень. — «Медвежат» гоняли пару раз в этом походе. Я самолично их секрет вырезал, — похвалился он и вытащил из кармана бязевый платок с вышивкой лейбштандарта повелителя Озёрного Края. — Эвон, трофей!
Михан протянул платок мужику, а тот шагнул навстречу, изучил вышивку, мотнул головой.
— Серьёзно, — с заметным уважением сказал он. — Ты стажёром в дружине светлейшего князя Лучезавра?
— Действительным кандидатом! — весомо заявил парень и представился для пущей учтивости. — Михан.
— Элджей, — представился мужик. — Кат.
— Ты что, поляк?
— Шляхтич, — с достоинством поправил мужик.
— А говорят, тут все вологодские.
— Все вологодские, — подтвердил собеседник. — Но не я.
— И я не отсюда, — сказал Михан. — Не с этих краёв.
— Я тоже не здешний.
— Я в дружину пошёл, чтобы к людям пристать.
— Младший в семье? — с пониманием спросил Элджей.
— Старший. Никогда с отцом не ладил.
— Странные вы русские. Никакого порядка. Я бы остался, но я третьим сыном был. Владу, как старшему, хозяйство причиталось. Отец его постоянно при себе держал и управлять натаскивал. Ежи, второй брат, по закону, чтоб землю не делить, должен был стать священником. Его отправили учиться и сделали кастратом в хоре. Мне ничего не досталось, кроме коня, седла и сабли. Отец сказал, езжай на Русь, там земли много, бери и владей.
— Ты аж досюда доехал, — ухмыльнулся Михан. — Ближе земли не нашлось?
Элджей посмотрел на молодца слегка исподлобья, помолчал, подбирая слова, молвил вдумчиво:
— Земли нигде много не бывает. Всегда есть хозяин, который не любит понаехавших.
— Я в земле копаться не рождён, — сказал Михан. — Я сын мясника. Я для другого рождён.
— Я тоже, — сказал Элджей. — Но я узнал, что сабля прокормит недолго. Мало кто из наёмников доживает до седины.
— Воевал? — спросил Михан.
— За пана Качиньского в кампании двадцать седьмого года. Но пан пал под Смоленском, а я чудом не пропал. Не знаю, как не разметало мои кишки по кустам, но воевать охоту напрочь отбило. Ныкался-мыкался, пока до Мурома не дошёл, да там, как я, знаешь, много таких… Повезло сюда вернуться.
— А я в Великом Новгороде буду служить! — похвастался Михан.
— И тебе повезло, — согласился Элджей. — В дружину просто так не берут. За тебя замолвил кто?
— Дядя Щавель, мы с ним земляки. Вместе из Тихвина пришли князю служить.
Элджей вскинул брови.
— Знаешь Щавеля?
— Он меня с пелёнок знает. Я с его сыновьями в детстве играл. Жёлудь, младший его, тоже с нами, я с ним в одном классе учился.
— Слышал про ваш поход, — многозначительно отпустил Элджей.
— Чего слышал-то?
— Щавель — это железная метла, которой князь вычищает свои владения. Вот что о нём люди говорят. Выметет, поставит в угол. Сор накопится, князь достанет и опять прибирается.
Михан опешил.
— Такой человек — вещь в хозяйстве полезная, — с крестьянской основательностью рассудил Элджей. — Важно быть на своём месте. Важно дать понять, что без тебя не обойдутся. Так можно быть хоть кем.
— Кем?
— Да кем хошь. Если ты на государственной должности, будь хоть кем. Ты всё равно при деле, пользу приносишь. Будь ты хоть писарем или…
— Палачом, — подколол Михан.
— Палач — вещь в хозяйстве полезная, — рассудительно сказал Элджей. — Палач нужный инструмент реализации государственной власти. Не менее важный, чем дружинник или тюремщик. Кому-то необходимо выполнять на завершающем этапе роль инструмента правосудия. Только вы, дружинники, работаете в лесу, а палач работает в городе.
— Чего ж тогда в палачи идти не рвутся? Заподло считают.
— Считают те, кто не в теме. Обыватели, небыдло всякое. Те, которые сами могут в любой момент оказаться на плахе. Они смотрят и боятся, а когда обыватель боится, он от бессилия начинает злословить. Их слова льются в уши таким же дуракам, а дурак принимает на веру всё услышанное, — поживший в городе образованного класса Элджей хорошо разбирался в вопросах клеветы.
— И как тогда?
— Не слушать. Дело делать. Сознавать своё место в системе, на котором работаешь с пользой для общества. Дело палача — дело нужное. Когда власть регулярно подносит к рылу обывателя окровавленный топор, берега начинают видеть даже самые отморозки. Всё просто: выполняй служебные обязанности хорошо, учись своей специальности надлежащим образом. Самообразование никто не отменял. Молись Пентиуму, не забывай про Интернет. В остальном, система о тебе позаботится. Это взаимовыгодный процесс для обеих сторон.
— Ага, — кивнул Михан.
Он не всё понял из того, что услышал, но что-то самое важное запало ему в душу.
— Всё так, — подтвердил мужик.
— Спасибо за науку.
— Удачи! — Элджей протянул руку и Михан с чувством глубокого удовлетворения пожал её.
За воротами конюшни парня поймал бард Филипп.
— О чём вы с ним тёрли?
— Да так, за жизнь, за службу.
— За службу, говоришь. Ты знаешь, кто это?
— Элджей, — с недоумением ответил Михан. — Чё не так? Конюх он какой-то.
— Конюх! — презрительно фыркнул бард. — Ну ты даёшь…
— Чё ты ржёшь, кобёл? — окрысился Михан. — Он просто хорошо делает свою работу.
