Андрей Белянин - Ржавый меч царя Гороха
— Иду я за ним коридорами подвальными, слежу за ним, а он, супостат, возьми вдруг да и провались на ровном месте! Исчез, как не было, и серного запаху после себя не оставил! Я так, порядку ради, дверцу железную толкнул, да она вдруг открытой оказалась. Я туды нос тока сунул, а та-а-ам… цельных два привидения! Сыскной воевода да наш надёжа-государь! На полу сидят, в картишки дуются! И ведь чё особенно поразительно-то, оба в бабских ночнушках…
В общем, хвала всем богам (языческим, скандинавским, древнерусским и до кучи половине индусского пантеона), взбудораженный видениями дьяк ничего толком не помнил, щедро смешивая реальность с отсебятиной. Его можно было понять: от одного вида нашего весёлого Гороха с бородой и в пеньюаре серьёзные проблемы с психикой обеспечены на годы. У меня и то шок был…
— А тока меня ить ещё любопытство мучит, — вновь начал дьяк, видя, что Баба-яга несколько призадумалась, ища выход из некрасивой ситуации. — Гроб в сенях стоит, венки люди понатаскали, а где ж у вас сам покойничек? Глянуть бы…
— Тебе зачем?
— Дык хоронить-то на третий день положено, а чегой-то никто и не чешется.
— Милиционеров, не как нормальных людей, на четвёртый день хоронят, — сквозь зубы процедила бабка, максимально драматизируя сцену. — Да в закрытом гробу, в полночь, за церковной оградой, в неосвящённой земле, тока при своих. А всех свидетелей в погребальный костёр кидают и пляшут голыми вкруг огня…
— Ох ты ж срамотень какая-а, прости мя, Господи, грешного, — искренне, с придыханием, вдохновился старый скандалист. — А посмотреть-то можно? Ну хоть одним глазком, из кустов ракитовых, я опосля никому ничего не скажу…
— Ясное дело, коли подсмотришь, так уже не скажешь. — В голосе Яги проявились опасные нотки, и дьяк сразу всё понял.
— Убивают! Спаситя-а! Милиция экспертизная загрызает, аки хищники нероновские первых великомучени-ко-о-ов!!!
— Пошёл вон.
— Иду, — мигом прекратил орать гражданин Груздев.
— И чтоб у меня…
— Молчу, как петух в архиерейской ухе на Великий пост, — тишайше поклялся Филимон Мит-рофанович и, судя по хлопку воздуха, просто испарился из отделения.
На деле он, естественно, просто слинял с похвальной скоростью оповещать весь город о том, что милиционеров-де не по-христиански хоронят, а стало быть, милиция та не от Бога-а-а…
Мне даже показалось, что я это реально слышу, но, видимо, так, слуховая галлюцинация. Кто-то из дежурных стрельцов постучал в оконце, жестами докладывая, что банька готова. Моя домохозяйка, погружённая в мысли свои девичьи, так же молча принесла мне пару нижнего белья и большое расшитое полотенце. Со мной опять ни слова…
Надеюсь, её молчание не затянется слишком надолго, потому что я уже начинал нервничать. Вдруг бабка за что-то на меня крепко обиделась и теперь будет играть в молчанку аж до Нового года? С неё-то станется, но вся работа отделения насмарку!
Ладно, схожу в баню, размякну, приведу голову в порядок, а потом на всякий случай торжественно извинюсь перед старушкой пару раз, с меня не убудет. С этим и пошёл мыться…
— Митя, как парок? — с улыбкой спросил я, прикрывая за собой дверь и входя в предбанник.
Мой двухметровый напарник, голый, как Геракл, и красный, как конь Петрова-Водкина, встретил меня с шайкой кипятка в руках и подозрительно смущённым взглядом…
— Дык… ничё вроде парок. Заходите уже, Никита Иванович, всю баню выстудите.
— Это что?!! — едва не самым девчоночьим фальцетом взвизгнул я, замирая на пороге.
— Где?
— У тебя!
— У меня?! — Он зачем-то посмотрел на свою задницу слева и справа. — На чей-то вы тут намекаете, нет у меня ничего такого…
— Не у тебя, естественно, а рядом с тобой! — наконец-то овладев нормальным голосом, прорычал я, тыча пальцем. — Вот это что?!
Митя обвёл невинным взором семь мёртвых кур, рядочком лежавших на лавке для мытья. Мокрые, грязные, с высунутыми язычками, вытаращенными глазками и в таких мудрёных позах, что любой сингапурский йог от зависти все ногти сгрызёт.
— Эти, что ли?
— Да, Митя, эти! Я именно эту домашнюю птицу и имею в виду. Что здесь произошло? Откуда цыпочки в бане? С каких пор ты стал маньяком-некрофилом-извращенцем-куроцапом, а?!
— Последние четыре слова повторите, Христа ради, ничё не понял… — попросил он.
— Что ты делаешь в бане с дохлыми курями?! — взвыл я, поражаясь его трогательному тупоумию.
Митяй сообразил, что сейчас словит от меня тем же тазиком по лбу, и перестал прикидываться шлангом.
— Всё по слову вашему исполнял же! Как только вы приказали баньку топить, так я и приступил к исполнению задания служебного со всем моим рвением! Дровец наколол, печь затопил, за водицей с вёдрами пошёл, да вдруг вижу, у колодезя курица на спине лежит, лапкой вздрагивает. Подошёл поближе, носком сапога в бок пнул аккуратненько, так она возьми да на пузо перевернись и сдохни! Думаю, вот уж Бабуленька-ягуленька огорчится, когда проведает. Глядь-поглядь по сторонам, а у забора-то, под вашим окошечком, энтих курей видимо-невидимо! И ведь все как есть дохлые…
— Хм, задачка, — призадумался я. — Одновременная скоропостижная смерть сразу семи кур. Кому оно надо? Может, их мор какой накрыл или массовое самоубийство? Ну там на почве обоюдной ревности к нашему петуху…
— Вот это запросто, — поддержал меня голый Митька. — Я самолично не раз видел, как он на соседний курятник заглядывался. А потом ещё на ворон посматривал, эдак из-под гребешка, многозначительно. Они уже и бояться его стали, летят с нашей крыши от греха подальше…
— Но вернёмся к теме. Ты на фига ж эту дохлятину в баню-то притащить додумался?
— Спрятать. Вдруг бабуля из терема выйдет да углядит, что куры её любимые нехорошей смертью померли, и ведь что подозрительно, аккурат под вашими окнами, а?
— Разговор был бы серьёзный, — кусая губу, признал я. — Но сам петух, зараза, цел?
— Цел, зараза!
— Нет в жизни гармонии.
— Увы и ах…
— Ладно, Мить, быстренько вынеси все трупы во двор, пусть за банькой полежат. А то устроил тут какой-то птичий морг. Я, между прочим, помыться хотел.
— Да за-ради вас в единую минуточку! — радостно подскочил он и, сгребя дохлых хохлаток в одну кучу, кинулся исполнять.
Конечно, мыться и париться в такой бане меня бы никто уже не заставил. Так, поплескал слегка на плечи горячей водичкой, кое-как вытерся полотенцем, надел чистое бельё и вышел из бани как раз в тот момент, когда четверо стрельцов заносили в терем распростёртое тело бабки.
— Что случилось?!
— А это ты у своего напарника спроси! — зло бросил мне Фома Еремеев. — Довёл, дурачина, пожилую женщину, вот она и откинулась…
— Умерла? — ахнул я.
— Да типун тебе на язык, участковый! Жива! В обмороке только. Беги в дом, помаши над ней платочком, глядишь, и оживёт. А парня твоего пороть бы надо!
— Мы порем, — бессильно соврал я, ища взглядом Митю.
— Мало порете, — уверенно подчеркнул начальник стрелецкой охраны. — Хозяйка твоя, потягиваясь, из терему вышла освежиться, к уборной прошла да вдруг как заорёт! Мы к ней, а она уже лежит на земле сырой, руки в стороны, пятки врозь, а из-за уборной эта коломенская верста зубы скалит. Главное, сам голый, а в обеих руках по дохлой курице.
— Да-да, я в курсе. Но их вроде должно было быть семь.
— Дак остальных он уже в уборной утопил! Ты б, Никита Иванович, ещё разок подумал, кого в отделении держишь? А ну как он с кур безвинных на людей перейдёт?! В общем, задержали мы его до выяснения…
Я от всего сердца поблагодарил за совет и участие, попросил доставить Митю ко мне в горницу и бегом кинулся выяснять, как себя чувствует наша впечатлительная эксперт-криминалистка. Какой-то сегодня нервный денёк, не находите?..
Яга, видимо, пришла в сознание быстро, поскольку, пока я сбегал к себе наверх, переоделся и вернулся в горницу, она уже сидела у окна, скорбно вытирая слёзы платочком. Чёрный кот Васька героически подливал ей валерьянку в кружку и утешающе гладил по плечу. Бабка подняла на меня слезливый взгляд.
— Вот за что он со мной так, Никитушка, а?
— Бабуль, вы не… — попытался ответить я, но кот показал мне кулак и сделал страшные глаза — молчи, мол, дай пожилой женщине выговориться.
— Я ить их с цыпляток взрастила, всех по имени звала: Хохлатушка, Марфочка, Репка, Соп-люшка, Кокетница, Поганка, Софочка. А он их… убивец… за что?! И кормила его, и поила, и спать в сенях укладывала, и плюшками баловала, а уж коли когда и заколдовывала под горячую руку (мой грех!), дак ить и расколдовывала сразу же. Часок-другой спустя… но ить не по злобе! А тока в воспитательных целях, его же блага ради…
— Бабуль, — второй раз попытался вклиниться я.
— Вот что, Никита, судить мы его будем, — твёрдо сказала Яга, обращаясь даже скорее к самой себе, чем ко мне. — Щас стрельцов во свидетели кликну да и расстреляем подлеца у ворот. Я ему смерти моих курочек нипочём не спущу.
