Антон Краснов - Семь отмычек Всевластия
— О, молоты! — откликнулся Эллер, ковыряя в зубах уцелевшим от недавней трапезы шампуром.
— Да, молоты, — повторил Афанасьев.
— А моего предка… моего предка зовут Один, — выпалил Эллер, посмотрев на меланхолично клюющего носом одноглазого старика, на плече которого огромным клювом чистил перышки ворон с человеческими глазами. — Стало быть, моя фамилия должна быть… Одинсон.
— Одинсон? Подозрительная какая-то получается фамилия, — пробурчал сидящий за рулем Колян, к слову бывший ярым антисемитом.
Афанасьев едва сдержал веселую ироническую улыбку и продолжал:
— Затем, помимо имени и фамилии, живущему в этой стране необходимо отчество. Как зовут вашего отца?
— Имя моего отца Тор есмь, — замысловато отозвался Эллер, словно привел цитату из учебника старославянского языка.
— Ну вот и получается: Эллер Торович Одинсон. Н-да, действительно…
— Еврей какой-то получается, в натуре, — ничтоже сумняшеся прокомментировал Ковалев.
— Да уж. Что-то наподобие… да еще этот Торович… Тора — так ведь это же священная еврейская книга… — пробормотал Женя Афанасьев. — Пятикнижие Моисеево…
— Кто такой еврей? — в упор спросил Эллер.
— Еврей он еврей и есть — морда жидо… — начал было неугомонный Ковалев, но Афанасьев поспешно дернул того за рукав, отчего рука Коляна на руле дрогнула, и джип едва не выбросило в кювет. Нельзя было распространяться про евреев в неуважительном тоне, раз Эллер уже усвоил, что между словами «Одинсон» и «еврей» установлена прямая связь.
— Кто такой сей «еврей»? — упрямо повторил рыжебородый здоровяк.
— Ну… это… уважаемый человек в нашей стране, — не особо кривя душой, нашелся Афанасьев; вспомнил, что он в принципе говорит правду: достаточно назвать, скажем, господ Кобзона, Явлинского, Абрамовича и иже с ними.
— Тогда я буду евреем, — тем же тоном, каким он говорил, что хочет гостевать в дивном чертоге под названием «трезвяк», подвел черту под спором Эллер, пристально глядя на Афанасьева.
Колян Ковалев, который, не ощущая на себе парализующего взгляда кого-либо из дионов, чувствовал себя довольно свободно, скептически хмыкнул.
— Я думаю, что каждому стоит быть только тем, кем он рожден, — пустился в пустые разглагольствования Афанасьев. —Для нашей страны вам, уважаемый Эллер, больше подошла бы фамилия не Одинсон, а, скажем, несколько видоизмененная — Одинцов, например. А вместо Эллер Торович… ммм… подойдет какой-нибудь Эдуард Тимурович. Эдуард Тимурович Одинцов… по-моему, ничего.
— Эдуард Тимурович Одинцов, — пробормотал рыжебородый, — а что… в самом деле ничего! Предлагаю наречь также и моего козла! Именем и отчеством с этой… фамилией!
Ковалев захохотал, Афанасьев кисло улыбнулся. И даже в дупелину пьяный Вася Васягин перестал храпеть и почтил такое знаменательное событие — переименование бога! — глубокомысленным протяжным звуком, похожим на мычание, но на такое, на фоне которого мычание двух быков, ссорящихся из-за очередной коровы, показалось бы осмысленной беседой двух уважаемых джентльменов.
В дальнейшем — по мере следования Ковалевского джипа к городу — переименование дионов превратилось в какую-то игру: по всей видимости, уроженцам мира двойной звезды понравилось выбирать себе имена, перекраивая их из тех, что даны им были при рождении. Все это изрядно напомнило начитанному Афанасьеву перерождение Полиграфа Полиграфовича Шарикова из «Собачьего сердца», Ковалеву — треп на «киче» касательно «погонял», а менту Васе это ничего не напомнило, потому что он спал и видел строго запротоколированный сон о задержании генерал-майором милиции Васягиным юбилейного стотысячного алкоголика. С вручением премии и именной медали. Причем кому именно вручали, алкоголику или генералу, Васягин так и не разобрался.
После недолгой дискуссии Альдаир Зеурсович стал зваться не как-нибудь, а Александром Сергеевичем, но не Пушкиным, а почему-то Дворецким. Нравилось ему это словечко. И напрасно Афанасьев пытался объяснить, что Дворецкий — это скорее не фамилия, а должность, причем должность слуги, и уж если на то пошло, то можно именоваться и Лакейским или Метрдотельским — это еще звучнее.
Новоиспеченный Александр Сергеевич уперся (головой в потолок джипа) и не стал даже слушать журналиста.
Поджо с его молчаливого согласия — потому как говорить он не мог, а тупо жевал ремень безопасности, причем с большим ущербом для последнего — приклепали фамилию Одинцов (все-таки он был родным братом Эллера) и имя-отчество: Петр Тимурович.
Галлена стала зваться Еленой Леонидовной, потому как имя ее папы звучало как Лориер. В древнескандинавской мифологии сей славный родитель был известен под именем Локи, или Отец Лжи. Как оно звучало в христианской мифологии — об этом Женя Афанасьев предпочел не думать: при одной мысли, что его подозрения могут подтвердиться, по коже пробегали мурашки.
С молчаливой белокурой Анни проблем вообще не возникло — ее имя калькировалось на русский очень легко. Как Анна, разумеется.
Зато старый Вотан наотрез отказался переименовываться и заявил, что если молодежи это еще позволительно, то ему, старому богу, пусть даже и не предлагают.
— Лучше выколоть второй глаз, чем уродовать имя свое, прославленное в веках и в мирах, — гордо заявил одноглазый упрямец, вынимая из складок плаща прозрачный сосуд с полюбившимся благородным напитком (водкой).
Пришлось прийти к золотой середине и именовать экс-Одина на старинный лад, но в российском варианте: Вотан Борович Херьян.
Последнее имя, выступающее в свойстве фамилии, Вотан гордо перевел с древнего языка как «воитель», но Ковалев еле удержался от смеха и не сделал замечания, что лично у него этот самый «Херьян» ни с каким «воителем» не ассоциируется.
— Вас, почтенный, будут принимать за лицо кавказской национальности, — зловеще напророчил Женя Афанасьев и тут же прикусил язык.
Вотан посмотрел на Женю откровенно недовольно, но, вопреки ожиданию, не разгневался и даже позволил переименовать своего ворона Мунина (и так почти русская фамилия!) в куда как подозрительного — особенно на взгляд антисемита Коляна Ковалева — Моню.
— Мунин означает «Помнящий», — заявил старик, гладя иссиня-черные перья огромной птицы, — он помнит все, что непозволительно забыть.
2
Тем временем джип стремительно пожирал километры, оставшиеся до города. Ковалев, позабыв о том, что он в принципе довольно-таки пьян, позволял себе прямо шумахеровские виражи и лихачества, один из которых и вынес его из-за поворота прямо к КП ГИБДД. Отмашка полосатого жезла — и джип Ковалева свернул на обочину, а Колян, недовольно пошарив по карманам, вынул сто баксов. Потом, посмотрев на невозмутимо поглядывающих вокруг себя лохматых дионов, явно не отличающихся эстетскими изысками в одежде, пробормотал под нос совершенно загадочные для продолжающего жевать ремень безопасности Поджо, да и для его брата Эллера «Одинцова», прекрасно слышавшего даже самый легкий шепот, слова:
— Бляха-муха… еще подумают, что бомжей из Чечни вывожу… бородатые все, е-мое…
И вынул из кармана еще сто баксов. Молодцеватый лейтенант, подойдя к джипу, небрежно козырнул и неспешно проговорил:
— Старший инспектор Климов. Ваши документы. — Колян молча протянул ему одну зеленую бумажку.
— По-моему, вы пьяны, — спрятав бумажку в карман и загадочно прищурив один глаз, сказал старший инспектор.
Колян отвернулся, чтобы не распугивать своим дыханием непьющих гибэдэдэшных бактерий, дежурящих на физиономии лейтенанта, и протянул вторую бумажку. Климов раскрыл прищуренный глаз, зато прищурил другой и, заглянув в салон, проговорил с видом похвального усердия в службе:
— Что-то везете много. Родственники?
— А что лапу-то не протягиваешь? — не выдержал Колян. — Родственники, родственники! На, держи!!
И третья купюра с постной рожей американского президента переправилась в карман честного борца за порядок на российских дорогах.
Но Коляна, который не мог смириться с таким безнаказанным шантажом, уже понесло.
— Родственники! — повторил он. — Слушай анекдот, лейтенант. В тему.
Афанасьев взглянул на Ковалева с явным удивлением, а Эллер, Альдаир и две дионки, впервые слышавшие слово «анекдот», переглянулись и воззрились на лейтенанта. А Колян уже травил прямо-таки с галактическим запалом:
— Приходит мужик там типа в космическое туристическое агентство и говорит: мне типа отдохнуть, где тепло, но чтобы не жарко… а то телки будут потные. Ему типа и бакланят: ну, вот тебе путевка на Альфу Центавра, стоимость сто галактических тугриков. Не, говорит, не катит: там бабы страшные. Ну, тогда вот на Гамму Водолея… там бабы ничего. Нет, грит, не пойдет: жарко и мухи, как собаки. Ну, тогда вот тебе на Землю путевка — всего двадцать галактических тугриков. Мужик снова в отказ: не поеду. Да чем тебе на Земле-то не нравится, там и климат хороший, и бабы красивые! Нет, грит, не поеду. Нравственные они все больно. Я там в прошлый отпуск, ровно две тыщи лет тому назад был, с одной телкой закрутил, она потом забеременела — так они там до сих пор угомониться не могут!!
