Борис Штерн - Записки динозавра
– Оля, садись. Я голодный как волк. Что твоя маман сегодня завернула?
– Понял.
Оля приносит из коридора сумку и разворачивает гигантский сверток. Сегодня его мама в связи с выездом редакции в дальнее благотворительное путешествие завернула на всех с полсотни котлет. Я с жадностью жую холодную котлету с чесноком и продолжаю изучать акт ревизии.
– Оля, ты у нас мудрый еврей, ты все знаешь… Кто этот человек? Что ему от нас нужно?
– Кто, Ведмедев? – переспрашивает Оля. Он в самом деле все знает. – Типичный этот самый. Фунциклирует. Из этих… куда пошлют. То в науку, то в культуру, то в издательство. Год назад погорел за какой-то комсомольско-молодежный почин… какая-то ересь, точно не помню. Кажется, за военно-патриотическую экспедицию «По границам нашей Родины»… Представляете – пешедралом с рюкзаками по линии границы. Интересное путешествие, да? Все инстанции разрешили, и они пошли… До первого пограничника. «Стой! Кто идет?!» – «Это мы, путешественники». В общем, решили, что Ведмедев – дурак, и отправили его инспектором в наш отдел кадров. А ревизия липовая, не беспокойтесь. Моргал хочет нас пощупать. Знаете эту достоевщину… психическая атака… Не выйдет – не надо, а нервы попортим.
Я доглатываю котлету, отрываю календарный листок, гляжу, нет ли на нем какой-нибудь очередной дьяво… достоевщины, и использую листок вместо салфетки. Потом протягиваю Оле акт ревизии, а он, проведя взглядом по диагонали, возвращает акт мне.
– Что скажешь?
– Я уже знаю. Это какая-то очередная обстракция.
– Объясни хотя бы как выглядит эта штука… «Японский персональный компьютер стоимостью в двенадцать тысяч условных долларов».
– Никогда не видел, впервые слышу. У нас в редакции такого никогда не было.
– А какой у нас был?
– Никакого не было.
– Куда же он мог исчезнуть?
– Я же говорю: обстракция.
– А что такое «условные доллары»?
– Тоже обстракция. Все из той же оперы – кто-то с кем-то условился. Наверно, какие-нибудь инвалютные рубли. Их тоже никто никогда не видел.
– А запись в издательской бухгалтерии о наличии присутствия? Вы меня под монастырь подведете за двенадцать тысяч условных рублей! – рычу я.
– С этим компьютером надо разобраться. Не понятно откуда он взялся, кто его принимал. Запись есть, компьютера нет. Тут какая-то липа.
– Липа… – повторяю я. Это слово наводит меня на воспоминание о вещем сне и о японских иероглифах. – Ты не помнишь, Оля… В десятом веке идол Перуна в Киеве с золотыми усами был?
– Не знаю, не видел… Но так по летописи… – Оля смотрит на меня с сомнением. Он что-то еще хочет сказать, но подозревает, что у меня начался очередной заскок.
– Говори!
– По-моему, Ведмедева компьютер не очень-то интересует. Он чего-то другого хочет…
– Стать моим заместителем?
– Нет, зачем… Фи! Тоже мне, пост! Тут же вкалывать надо!
– Так чего же он хочет?
– Он темнит. Он попросил, чтобы я напомнил вам про какой-то частный договор многолетней давности, и тогда ваше отношение к нему переменится.
А вот это уже самая настоящая дьявольщина!
Я поражен. Этот Ведмедев не может знать о моем тайном договоре со швейцаром. О нем никто на свете не знает! Я ищу кровавую записку, чтобы сверить ее с почерком Ведмедева в акте ревизии, но записка уже куда-то подевалась, и моя рука самопроизвольно тянется за второй котлетой.
Кто он такой, этот Ведмедев? Для САМОГО он, конечно, мелковат, но как ЕГО посланник, как предзнаменование, как комета с хвостом…
– Оля, скажи… этот Ведмедев… Тебе ничего такого не показалось?
– Что именно?
С Олей можно говорить о чем угодно, он поймет. Я оглядываюсь и тихо спрашиваю:
– Он… он человек или нет?
– В каком смысле? – Оля тоже переходит на шепот.
– В прямом, в прямом смысле. В биологическом. Он – хомо сапиенс?
– Он просто неразумный человек, – отвечает Оля. – Вы не сомневайтесь, Юрий Васильевич, в нем нет ничего сверх… этого самого. Хотя…
– Ну? Что?
– Михалфедотыч в него заглянул и сказал, что у него внутри сидит еж.
– Кто сидит?
– Еж. Ну, еж.
– Больной он, что ли? Рак у него?
– Нет. Еж. У Ведмедева еж внутри – так говорит Михалфедотыч. Вы же знаете его аллегории. Он так видит.
– Ну, братцы… – развожу я руками.
Нашел. Вот она, записка, под актом ревизии.
– Оля, сравни почерки. Мне утром кто-то подсунул эту записку.
Оля разглядывает календарный листок на просвет, сравнивает почерк с актом ревизии и сообщает заключение экспертизы:
– Акт писал Ведмедев, а записку – вы. На записке ваш почерк, Юрий Васильевич.
16
Я жую вторую котлету и сосредоточенно разглядываю календарный листок за 28 февраля.
Предположим, что Оля Белкин прав, и эту склерозную записку писал я сам для себя, сидя, предположим, на унитазе. Не помню, чтобы я ее писал, но, предположим, что это мой почерк. Очень похож. Предположим, что я писал эти строки не собственной кровью, а подвернувшимся под руку красным ашотовым фломастером. Предположим, что размягчение моих мозгов крепчает. Но что означают эти слова насчет «звездных войн»? Мне неудобно спрашивать об этом у Оли, но он сам мне напоминает:
– Юрий Васильевич, дайте мне «ЗИМ» на часок, вы обещали. Неохота «Запорожец» по льду гонять.
– Напомни, зачем тебе «ЗИМ»?
– Ну… для этой голливудской муры, – Оля показывает на склерозную записку. – Нужно смотаться в аэропорт и встретить кинокритика со «Звездными войнами».
– Откуда? Из США?
– Почему из США? Из Госкино. В благотворительных целях.
– А, ну да…
И это вспомнил.
С сегодняшнего дня мы становимся БЛАГОТВОРИТЕЛЯМИ как-никак. А что? Надо совмещать приятное с полезным. Для приманки к своим научно-непопулярным выступлениям мы будем крутить американские «Звездные войны», а все доходы перечислять на счет детского дома, где рос и воспитывался Владислав Николаевич Бессмертный.
– Оля, я еще кажется не проснулся… Объясни, почему в благотворительных целях нужно крутить именно «Звездные войны»? Мы этот вопрос согласовали? Нам тут идеологический фитиль не вставят?
– Ну, во-первых, это дело в Госкино решили без нас. Во-вторых, «Звездные войны» – фильм для детей. Сейчас такое крутят!..
– Детский? Не знал, – удивляюсь я. – Ну, тогда ничего…
– С кровавой склерозной запиской все вроде бы прояснилось. Но чего хочет Ведмедев? Откуда он знает о моем секретнейшем договоре со швейцаром? Зачем он меня интригует и напрашивается на разговор?
– Вот что, Оля… Сделаем так: пригласи Ведмедева поехать с нами в Кузьминки. Пообещай, что его покажут по телевизору от Москвы до самых до окраин. Придумай, что хочешь, – он на все клюнет. Ему от нас что-то нужно, а нам от него – ничего. Скажи, что в Доме ученых состоится закрытый просмотр «Звездных войн». Только для избранных. Скажи, что я выделяю лично для его ревизорского сиятельства персональный «ЗИМ». Передай Павлику, чтобы взял с собой ревизора, встретил в аэропорту кинокритика со «Звездными войнами» и дул с ними в Кузьминки. Без меня. Если будет возражать, скажи, что расстреляю за невыполнение приказа. Подожди, это еще не все… А сам садись в «Запорожец» и потихоньку поезжай за ними. Понаблюдай. А потом все мне расскажешь.
– А зачем все это?
– Не знаю. Затем, что я хочу проверить одну свою обстракцию.
(Как все-таки удобно: сказал одно слово – и все понятно).
– Поезжай и пытайся не упустить их из виду. Но держись от «ЗИМа» подальше. Это может быть опасно.
– В самом деле, обстракция, – бормочет Оля. Он еще что-то хочет сказать.
– Говори!
– Юрий Васильевич, вы знаете, что я никогда не был фискалом, но, если я не вернусь с задания…
– Давай без предисловий.
– Вы сегодня отняли у Дроздова бутылку коньяка… Так вот: после разговора с вами он отправился в хозяйственный магазин и купил веревку.
– Какую веревку?
– Какую… Затрудняюсь… Обычную. Бельевую.
– В хозяйственном?
– Да. В «Тысяче мелочей».
– А зачем?
– Не знаю. Наверно, сушить белье. Если я не вернусь с задания, то имейте это в виду.
У меня перед глазами появляется какой-то тесный городской двор с вонючим покосившимся туалетом. Двор крест-накрест перетянут бельевой веревкой, а на веревке, подпираемой длинным шестом, болтаются твердые замерзшие простыни, пододеяльники и Дроздов.
– Понял. Действуй.
Съемки в редакции уже идут к концу, и Оля Белкин начинает действовать – добывает из кучи шуб и пальто ревизорский кожух, пальцем выманивает Ведмедева в коридор и что-то нашептывает ему. У ревизора поблескивают глазки после дроздовского коньяка. Значит, тетя Софа его уже обработала. Он заинтригован. Сейчас я попытаюсь провести самого дьявола, подсунув ему вместо себя в черном «ЗИМе» этого живца – авось клюнет.
А от меня с Космонавтом не убудет – прокатимся в автобусе, как простые смертные.
17
А кто сказал, что я не простой смертный?
