Макс Фрай - Обжора-хохотун
Вообще-то я его просто пугал. Не было у меня ни малейшего намерения драться. Времена, когда я лупил всякого, чье поведение не соответствовало моим представлениям о достойном, закончились, когда на третий, что ли, год обучения я увлекся математикой, высчитал коэффициент улучшения человечества методом трепки четырех рыл в сутки и был потрясен ничтожеством полученного числа.
Но репутация такая штука — если уж она у тебя есть, никуда не денется. Поэтому Бугаги ни на секунду не усомнился, что я приведу угрозу в исполнение. И, смешно сказать, перепугался. Думаю, не столько побоев, сколько публичного позора. Только что блистал, чудеса показывал, и тут же трепку на глазах у недавних зрителей получать — кому охота? А ему еще в этот трактир ходить и ходить, место-то недорогое и популярное.
Бедняга, надо думать, проклял все чудеса на свете и свой болтливый язык за компанию. Наклонился к моему уху и прошептал одно-единственное короткое слово. Смысл его был мне неизвестен, но звучало оно натурально как ругательство. Как выяснилось позже, чутье меня не подвело. Многие заклинания Очевидной магии произошли от древней брани. Думаю, это отчасти объясняет, почему из-за нашего угуландского колдовства чуть не рухнул Мир, — невелико удовольствие сотни раз на дню такое выслушивать.
Тогда я всего этого, разумеется, не знал, но понял, что Бугаги меня не обманывает. По глазам его отчаянным было видно, что парень сдался.
— Только вслух это говорить не надо, — добавил мой бедный учитель. — Достаточно про себя произнести. Ну, ты же сам свидетель, что я молчал, когда...
— Ясно, — кивнул я. — Теперь давай, показывай, что надо делать пальцем.
Он показал. Еще одна пробка взлетела к потолку, на сей раз без свиста и дыма — видимо, для таких эффектов требуется особый кураж.
— Ну, давай теперь ты, — упавшим голосом сказал Бугаги. И поспешно добавил: — Только если не получится, я не виноват. Я тебе все правильно рассказал.
— Там поглядим, — ухмыльнулся я, ощущая прилив неведомого мне доселе вдохновения.
Не то чтобы вправду считал фокус с бутылкой великим делом, просто так уж удачно все сложилось: первый в моей жизни прием запретной магии и одновременно первое настоящее преступление в присутствии толпы свидетелей, да еще и перепуганный до полусмерти член Ордена Семилистника рядом сидит, смотрит заискивающе. От такого у кого хочешь голова кругом пойдет.
Не то чтобы я не выполнил инструкции. Напротив, сделал все в точности, как говорил Бугаги. Просто открытая бутылка, которую я нарисовал перед внутренним взором в тот момент, когда коснулся пальцем прохладного стекла и, не размыкая губ, произнес короткое злое словечко, — эта бутылка была столь огромна, что заслонила собой весь мир.
А потом взорвалась с таким грохотом, что мир исчез и я вместе с ним.
Когда я пришел в себя, в глаза мне светило солнце, а не тусклый грибной светильник, которыми увешаны стены всех трактиров Гоппы Талабуна. Я огляделся и обнаружил, что сижу почти на самой верхушке высокого дерева шотт и обнимаю теплый шершавый ствол так крепко, словно три дюжины дней кряду добивался от него любви и вдруг получил что хотел. Как я сюда забрался и, самое главное, зачем я это сделал, оставалось для меня полной загадкой. Мысленно ощупав себя и осторожно пошевелив всеми конечностями по очереди, я убедился, что цел и невредим, — и на том спасибо. Но, опустив глаза, увидел, что новое бирюзовое лоохи, всего несколько дней назад купленное в лавке Диролана, обуглилось по краям, а на подоле тонкой, тщательно подобранной по цвету оранжевой скабы зияет здоровенная дыра. Я редко падаю духом, можно сказать почти никогда, но беспорядок в одежде всегда выбивает меня из колеи. А для состояния моего любимого костюма определение «беспорядок» было, пожалуй, слишком мягким.
Поэтому я далеко не сразу, а только секунды две спустя заметил, что хорошо знакомый мне городской пейзаж удивительным образом изменился. Вообще я люблю разнообразие и приветствую любые перемены. То есть до того момента считал, что любые, но теперь вынужден добавлять к этому утверждению слово «почти». Наблюдаемые с верхушки дерева изменения совершенно мне не понравились.
Во-первых, «Бешеного скелета» больше не было. Я никогда не считал это здание шедевром архитектуры, но следует признать, что оставшиеся от него неопрятные руины украшали улицу Белых Домов гораздо меньше.
Во-вторых, что касается завсегдатаев «Бешеного скелета». Не могу сказать, что позы, которые они обычно принимали, устроившись с кружками в руках на жестких стульях, казались мне на диво изысканными. Но это вовсе не означает, что я всю жизнь мечтал заставить этих добрых людей сидеть и лежать на тротуаре, держась кто за голову, кто за ногу, а кто и за задницу. Нет уж, будь моя воля, я бы оставил все как есть.
В-третьих, деревья. В отличие от своего старшего братца Бахбы, я не унаследовал страсти наших предков к садоводству. Но из этого не следует, будто мне нравится смотреть на вырванные с корнем деревья. Даже если их всего два — те, которые росли у входа в трактир.
Посреди воцарившегося хаоса, прямо на тротуаре возвышалась барная стойка, совершенно не поврежденная. Уцелели даже бесчисленные кружки и стаканы, которыми она была уставлена. Ну хоть что-то было в порядке. Всякий привычный к умственному труду человек на моем месте непременно задал бы себе вопрос: что произошло? Я же не только сформулировал вопрос, но и сразу нашел ответ.
Ответ мне не понравился. Настолько, что я бы с огромным удовольствием придумал какое-нибудь другое объяснение. Но факты оказались сильнее желания прикрыть свою задницу.
За неимением зеркала я не мог посмотреть себе в глаза, поэтому пришлось ограничиться вопросом: «Ну и кто я после этого?» И уж будьте уверены, задал я его с подобающей случаю суровостью.
Сформулировав короткий, но исчерпывающий ответ, я начал слезать с дерева. Этому искусству я, хвала Магистрам, выучился чуть ли не раньше, чем ходьбе, а то пришлось бы обниматься с шершавым стволом до самого прибытия господ из Тайного Сыска. Вернее, всего одного господина.
Шурфа Лонли-Локли, бывшего Безумного Рыбника, я хорошо знал в лицо. Время от времени сталкивался с ним в библиотеке Высокой Школы и всякий раз приходил в бешенство от его манеры здороваться. Ну, положим, тот факт, что Лонли-Локли смотрел на всех свысока, вряд ли можно поставить ему в вину, — когда твой рост соразмерен скорее с жилыми строениями, чем с нормальным человеческим телосложением, довольно затруднительно взирать на окружающих иначе как сверху вниз. Но каков бы ни был твой рост, желать всем присутствующим хорошего дня следует так, чтобы они не почувствовали себя полными ничтожествами.
А Лонли-Локли произносил эти вежливые слова тоном столь бесстрастным, что становилось ясно: если мы все вот прямо сейчас встанем на голову, взлетим к потолку, отрастим на носу светящиеся грибы или даже умрем в муках, он и бровью не поведет — при условии, что это не помешает ему получить заказанную книгу.
Все знали, что он был не просто служащим Тайного Сыска, а, если можно так выразиться, штатным убийцей при этой конторе. Говорили, что раньше этот тип ходил по городу в Мантии Смерти, в точности как Королевские палачи Древней династии; впрочем, на моей памяти он всегда был в белой одежде из очень дорогой ткани, но скучного старомодного покроя — чехол для амобилера и то элегантнее. Официально считалось, будто белый цвет символизирует так называемую «истину», иными словами, непогрешимость одетого в нее господина. Я, как и большинство горожан, понимал это так: он может в любой момент убить кого пожелает, и никто ему слова поперек не скажет, а, напротив, поблагодарят, не разбираясь, чем провинилась жертва.
Словом, я терпеть не мог сэра Лонли-Локли — заочно, просто за то, что он такой есть. И нельзя сказать, что обстоятельства нашего знакомства способствовали внезапному зарождению сердечной симпатии.
Когда я добрался до нижней ветки и приготовился спрыгнуть на землю, он уже стоял под деревом и наблюдал за моим спуском — не заинтересованно, не сочувственно, не злорадно, а все с тем же убийственным равнодушием, которое так достало меня еще в пору наших редких библиотечных встреч. Наткнувшись на его взгляд, я затормозил. Так и остался сидеть на ветке. Не потому что боялся спускаться вниз, просто мне было неприятно двигаться, когда на меня так смотрят. Дорого бы я дал за то, чтобы исчезнуть и оставить его с носом. Но исчезать я тогда не умел.
— Это все из-за меня, — сказал я, махнув рукой в сторону руин. И настойчиво повторил: — Это я сделал.
На чистосердечное признание меня толкнули вовсе не муки совести. Просто мне очень хотелось вывести его из равновесия. Пусть возмутится, рассердится — да хоть убьет меня прямо здесь и сейчас, без суда и следствия, лишь бы не пялился, как на пустое место.
