Борис Зеленский - ЛИТЕРАТУРНЫЙ АГЕНТ
Обзор книги Борис Зеленский - ЛИТЕРАТУРНЫЙ АГЕНТ
ЛИТЕРАТУРНЫЙ АГЕНТ
Только—только Петя Кефиров наладился за раздолбанную пишущую машинку, как в дверь постучали.
«Не иначе Чумовой, — подумал Петя, и перед его мечтательным взором возник небритый фас соседа, — не открою. Все равно у меня ни копейки».
Стук повторился. Весьма настойчиво.
«Ишь, настырный, — почти разозлился Кефиров. — Может, у меня самого душа горит».
Потом сообразил, что стук хоть и настырный, но не громкий. Чумовой, когда опохмелиться желает, вкладывает в дверь весь вопль страждущей души. Стучали же осторожно или, точнее сказать, деликатно.
Петя оторвал тощий зад от табуретки и прошлепал босиком в прихожую. Cмотрового глазка он по причине крайнего недостатка средств в обшарпанную филенку вставить не удосужился и цепочкой не обзавелся, ибо почему—то воры его дом обходили стороной. Пришлось идти на риск. Он боязливо приоткрыл щель в свою однокомнатную квартиру.
На лестничной площадке стоял солидный мужчина в замминистровском плаще и шляпе. Из полумрака выглядывали настороженные глаза.
— Кефиров, Петр Аполлинарьевич? — спросил шепотом незнакомец. — Я не ошибся?
— Ну, я Кефиров, — ответил Кефиров после мучительного раздумья. Его никогда прежде не величали по отчеству. — А по какому, собственно, делу?
Мужчина надвинулся на него животом, как стенной шкаф.
— Здравствуйте. Если не возражаете, я пройду, — и оказался уже за спиной у Пети.
Даже если бы Петя возражал, делать было нечего — противник смял первую линию обороны и вырвался на оперативный простор занимаемой Кефировым жилплощади.
— Если вы из домоуправления, то жировки сейчас достану, — жалобно проблеял Петя, хотя за квартиру не платил уже четвертый месяц.
— Я не из домоуправления и ваши жировки смотреть не стану, хотя вы задолжали государству за целый квартал, — мужчина стремительно прошел в комнату.
— А откуда вы? — снова проблеял Петя и у него ослабели коленки.
«Не дай бог, кто—то настучал в милицию, что у меня по пятницам дуются приятели в преферанс.»
Незнакомец уже по—хозяйски оседлал единственный табурет, но плаща не расстегнул и шляпы не снял.
— Сейчас все объясню, — сказал он и полез в карман. — Я — литературный агент.
Петя решил, что сбылись его наихудшие предположения. Из речи незнакомца он выловил только одно слово — «агент». Прилагательное «литературный» его сознание пока не восприняло.
— Вы, наверное, слышали, что у каждого писателя на Западе…
«На Западе!» — ойкнула душа Кефирова и сползла в левую пятку.
— …имеется литературный агент, который занимается только тем, что предлагает издательствам его произведения. Писатель творит, а литагент продает его творения. Вы — писатель…
«Писатель… — отозвалась на камертон лести чувствительная струна Петиного организма, но тут же пришло отрезвление. — Какой же я к черту писатель? Никто не хочет публиковать мои рассказы. Графоман, говорят в редакциях, бездарность, пошляк!»
— …и я хочу предложить вам свои услуги.
Кефирову только теперь пришло в голову, что его не собираются никуда тащить, не дадут ничего подписывать и вообще не станут вербовать. Наоборот, хотят предложить услуги.
Ему никто и никогда не предлагал услуг. Разве что Чумовой время от времени ссужал захватанным граненышем, вслед за которым тут же появлялся сам.
— Не понял, — еле слышно пролепетал непризнанный писатель.
— Господи, — мужик покрутил головой, — чего может быть проще: я беру у вас рассказы, повести, романы и пытаюсь пристроить их для печати. За это плачу полновесными рублями.
— А валютой? — нахально, так что сам удивился, вопросил Петр.
— Валюты нет, — отрезал незнакомец и сделал попытку приподняться.
— И не надо, — Кефиров подскочил к гостю и за плечо усадил обратно. Плечо было литое и могучее. Петя читал про мафию, и по сложившимся у него представлениям, такое плечо могло принадлежать только крестному отцу. — Согласен в рублях.
Он метнулся к письменному столу, выдернул единственный ящик и достал пачку листов, скрепленных металлическим зажимом.
— Вот, пожалуйста, «Бегство в антимир». Шестьдесят семь страниц. Закончил вчера. Можно сказать, «свежак». (Здесь он слегка приврал: боевик пылился в долгом ящике уже полгода).
Незнакомец бережно принял пачку и лихо пробежался по страницам глазами и большим пальцем одновременно. Процедура ознакомления с текстом заняла у него не больше минуты.
— Не пойдет, — объявил он приговор и по тону стало ясно, что тот окончательный и обжалованию не подлежит. — У вас тут на каждой странице палят из бластера, вспарывают несчастным киберам латунное брюхо и попеременно любят блондинок и брюнеток, экипированных в одни колготки.
Петя сморщил и без того скорбную физиономию:
— Но это же остросюжетное фэнтези. Любка читала и плакала. Вон, на четырнадцатой странице, даже пятно от пророненной слезинки осталось.
Литературный агент решительно встал:
— Извините, Петр Аполлинарьевич, у меня крайне ограничено время. Если у вас за душой больше ничего нет, разрешите откланяться.
Решение созрело моментально.
Кефиров запустил руку под столешницу и выгреб несколько страничек. Рассказ не имел названия. Но это был хороший рассказ. Он его не показывал никому, даже слезоточивой Любке. Что она понимает в настоящей фантастике?! Маленький шедевр о маленьком человеке, который очень хотел услышать голос звезд и для этого вырастил у себя на макушке третье ухо. Сюжета в рассказе не было, бластеров и блондинок вперемешку с брюнетками, щеголяющих в колготках — тоже. Только гармония небесных сфер и пронзительная мечта о собственном месте во Вселенной. С одной стороны Кефиров стеснялся своего рассказа, с другой — гордился им. Он мучительно понимал, что произведение ему удалось.
Литературный агент скоропостижно пролистал рукопись, и та исчезла в кармане плаща.
— Я в вас не ошибся. Беру.
Он отчалил от табурета и круизным лайнером поплыл к выходу.
— А деньги? — промямлил Кефиров, съежившись как воздушный шарик после прокола.
Он корил себя за то, что даже фамилии своего агента не спросил.
— На столе, — бросил через плечо мужчина, и дверь за ним захлопнулась.
Петя оглянулся. Сердце оглушительно екнуло. Поверх пожелтелых газет со множеством ободков от прикосновений несвежего стакана вызывающе разлеглась пачка банкнот, запечатанная бандерольками.
Не веря счастью, Петя долго не решался брать ее в руки, а только дивился и дивился на фиолетовую надпись авторучкой, шедшую по бумажной полоске — «тысяча рублей».
«Нет, все—таки есть справедливость на свете, — подумал Кефиров, прижимая пачку к впалой груди. — Еще посмотрим, кто из нас графоман».
Когда эйфория схлынула, душой овладели недобрые предчувствия.
Странный, однако, гражданин: боевик на шестьдесят семь страниц взять не захотел, а шесть страничек — сразу в карман. Конечно, за боевик он должен был не тысячу, а десять заплатить, жмот. Наверное, с деньгами у него напряженка. С другой стороны, кто бы стал возражать, если бы он дал за боевик ту же тысячу? Только не Петя. Вон в многотиражке за «Сомнительное удовольствие» выписали гонорар аж в двадцать пять рублей с копейками, а там почти целый авторский лист!
Петя, подкошенный неожиданным богатством, рухнул на раскладушку.
Сначала долг Пиф—Пафнутьичу нужно отдать, совсем старик разуверился, потом отстегнуть Чумовому на пузырек или даже два, Любку в ресторан сводить обязательно, давно обещал. Ох, и житуха настает!
Деньги кончились через три месяца.
За этот срок Кефиров расплатился с долгами, маленько обставился (заменил раскладушку на диванчик), купил книжную полку в комиссионке, месяц не вылазил с Любкой из привокзального ресторана, наделал новых долгов и ничего не написал.
Следующие полгода он провел в ожидании, что где—нибудь в центральных изданиях типа «Знание — сила» или «Техника — молодежи» всплывет его рассказ о маленьком человеке. Для этого каждый вторник он после работы заходил в районную библиотеку и просматривал новые поступления периодики.
Рассказа не было.
Потом Кефиров спрятался от суровой действительности в длительном запое, как улитка в раковине. Ему объявили три выговора подряд и уволили по статье.
Очнувшись после очередного ночного кошмара с розовыми лошадками, пятнистыми вампирами и зелененькими человечками, оседлавшими сервиз местного фаянсового заводика, Петя ощутил всеми фибрами, что наружу рвется идея. Идея была кристально чиста и возвышенна. Идея требовала немедленного воплощения на бумаге. Ничего другого Кефирову не оставалось, кроме ее реализации. Он слез с диванчика, опохмелился водопроводной водой, сел за стол и без перерыва отбарабанил на машинке с десяток страниц. Новое произведение вымотало его без остатка, но он ощущал на щеке пылающий поцелуй музы.
