Че Гевара. Книга 2. Невесты Чиморте - Шаинян Карина Сергеевна

Юлька попятилась и замерла. Проблемы с цэрэушниками, трудности пути, опасности сельвы показались ей пустяками, детской игрой. Кто-то тихо рассмеялся сзади, и девушка помертвела, не в силах пошевелиться, как в кошмарном сне. «Хватит спешить, — произнес в голове ласковый голос, от которого зашевелились волосы на затылке. — Хватит бежать, ты устала, тебе надо отдохнуть. Отдохнуть…» Голос снова хихикнул. Юлька безвольно обмякла и прикрыла глаза.

Как сквозь вату до нее донесся возглас — сердитый, радостный и очень человеческий. Паралич прошел, будто плеснули в лицо холодной водой. На подгибающихся коленках Юлька сделала шаг вперед. Паника все еще захлестывала, но сквозь нее пробивалась надежда. В глубине души Юлька догадывалась, что это люди Алекса наконец настигли ее, что она вот-вот будет поймана. Но она готова была сейчас броситься цэрэушникам на шею, визжа от радости. Расцеловать озверевшего Алекса. Отдать Броненосца и не думать больше ни о чем. Что угодно было бы лучше пережитого только что мертвящего ужаса.

Юлька обернулась, пытаясь разглядеть кого-нибудь в сумраке зарослей. За деревьями загомонили, потом вдруг кто-то протяжно закричал. Юлька попятилась. Внезапно воздух прорезала автоматная очередь; кто-то снова закричал жутким визгливым голосом, а потом Юлька услышала влажный хруст. Развернувшись, она побежала через болотистую пустошь, побежала так, как никогда в жизни не бегала — пусть порвутся жилы, легкие, лопнет сердце, но только бежать, только оказаться подальше от этого звука, от ласкового смешка, звучащего в голове… В лесу снова принялись стрелять, а потом все стихло.

Юлька в очередной раз провалилась по колено в яму с ржавой водой, рванулась и упала, поранив лицо о жесткий полумертвый кустарник. Силы кончились. Она попыталась ползти, не понимая уже, что делает, подтягиваясь на руках и ломая ногти. Она задыхалась от вони огромного животного, пропитавшей вдруг все вокруг. Нечто невозможное надвигалось на нее, медленно и неостановимо. Воздух стал горячим и густым, как кровь.

Юлька подняла глаза и поняла, что кошмар не кончился и худшее еще впереди. Перед ней на мгновение еще раз мелькнуло лицо бабушки Марии, а потом багровая жижа захлестнула ее разум, и Юлька провалилась в обжигающую вязкую темноту.

ГЛАВА 4

ПРОКЛЯТЬЕ ФАТИН

(…над Джибути висела песчаная пелена, принесенная злым западным ветром, и такая же пелена застилала сердце Мириам, когда она уходила прочь от дома французского начальника. Сторож не стал даже слушать — ни мольбы, ни слезы не смягчили его. Мириам уходила, не зная, как ей быть дальше, где искать волшебную Обезьянку, исчезнувшую вместе со злой девчонкой Фатин.

— Что она хотела? — спросила жена главного инженера, глядя на сгорбленную женщину, хромоного ковылявшую прочь.

— Спрашивала какого-то месье Шарля, мадам, — ответил сторож. — Но не смогла назвать ни его фамилии, ни своего дела.

— Бедняжка так уродлива, — с жалостью проговорила инженерша.

— Обыкновенная нищенка, мадам. Они иногда пробираются в дома под выдуманными предлогами, чтобы попрошайничать. А то и украсть что-нибудь могут.

— Нет, нет, мне кажется, у нее действительно какое-то важное дело! Постойте! — звонко крикнула она. — Да стойте же! Вернитесь!

Услышав крик, Горбатая Мириам пригнулась и замерла. Чего хочет эта французская дама? Помочь, подсказать, как найти месье Шарля и через него — девчонку, хранящую амулет? Или обвинить в попрошайничестве или, того хуже, краже? Вернуться или бежать? Горбатая Мириам топталась на месте, не в силах решить, что ей делать.

— А ну вернись! — рявкнул сторож, выслуживаясь перед женой начальника. Горбатая Мириам, подняв плечи и путаясь в юбках, опрометью бросилась прочь. Выбор был сделан, и вновь завертелись замершие на мгновение колеса судьбы. Она так и не узнала, что Шарля Дюпона перевели в Эфиопию и он уехал в Аддис-Абебу вместе со своей женой. След волшебной Обезьянки был потерян на десятилетия.

Далеко-далеко, в холодном и пыльном городе, проснулась беременная Фатин и вдруг расплакалась от облегчения, почувствовав, как выпала из сердца ледяная иголка тревоги. Фатин поцеловала мужа и сжала в ладони серебристый амулет. Откуда-то она знала, что теперь ее ждут годы и годы спокойной жизни и никто не сможет отнять у нее волшебный предмет…)

Леопольдвиль, Конго, май 1965 года

Она была лихая — дочь эфиопского священника-кафра, внучка ведьмы и сама ведьма. Самые яркие хлопковые ткани шли на ее платья, и самые звонкие медные браслеты пели на тонких черных запястьях, и мелькал иногда в вырезе платья кулон из неведомого серебристого металла — фигурка Обезьянки, доставшаяся от бабки. Смеялись яркие глаза, то черные и бархатистые, как ночь, то разноцветные — как морская вода, как горный лед; но большинство из тех, кому случалось вожделеть Марию Бекеле-Гумилев, никогда не видели ни чистой воды, ни льда.

Фамилию отца носила Мария как жесткий корсет, и как драгоценные духи — прозвище, данное бабкой Фатин на счастье. Ей было уже двадцать три, и Абрахам Бекеле отчаялся выдать дочь замуж. Суровость вдовца, убежденность миссионера таяли от смеха Марии; посты не могли погасить блеска глаз, и сколько ни молился преподобный Абрахам, дочь так и росла — язычницей и упрямицей, дьявольским искушением, дикой травой.

А кругом был ад. Предшественник Абрахама Бекеле погиб, нарвавшись во время поездки на банду симба, и Бекеле стал новым главой миссии. Он старался не думать о судьбе своего бывшего начальника. Того продержали в заложниках две недели, и все две недели он пытался проповедовать, пока нож в руке колдуна не лишил его языка. По слухам, в конце концов его съели; по слухам, малолетние бандиты устроили драку с поножовщиной за право выбрать лучшие куски. Другие говорили, что священника случайно убили солдаты конголезской армии. Абрахам не видел разницы между симба и войсками правительства и отличал их только по форме. Ему было страшно.

Отчаявшись вложить в души своей паствы веру, он пытался научить хотя бы милосердию, но его слова, казалось, тонули в охватившей Конго тьме. По ночам над городом вставало зарево — после бомбардировки лагерей повстанцев горели джунгли. Сытые гиены выходили к домам на окраинах, и их зловонные морды были испачканы человеческой кровью.

Старший сын, Габриэль Бекеле, бросил семинарию и отправился преподавать суахили и историю Африки куда-то в Лулаборг, в школу, организованную коммунистами с Кубы. Кубинцы воевали на стороне людоедов-симба. Другие кубинцы, сбежавшие в Америку, сидели за штурвалами самолетов и забрасывали лагеря симба бомбами, а по вечерам пьянствовали в «Пиццерии» и провожали Марию, идущую с рынка, восторженными криками. Маленький Текле, младший, любимый сын Абрахама, играл с приятелями в колдунов и наемников и не ложился спать без деревянного автомата под подушкой. Абрахам Бекеле сходил с ума.

Из старой миссии в горах в город чудом пробрался гонец, диковатый послушник из новообращенных, не видевший особой разницы между Христом и богами своего племени. Он рассказал, что на древних чудотворных иконах, которые беглые эфиопские христиане прятали там с тринадцатого века, выступили кровавые слезы, а по ночам вокруг миссии ходят призраки убитых и требуют отмщения. Гонец захлебывался, торопясь рассказать все, что знает; он вращал глазами и горячо жестикулировал. Возможно, он врал и выдумывал на ходу. Возможно, его примитивная и темная душа язычника жаждала страшных чудес. Но Абрахам Бекеле поверил ему. Он не удивился. Мир вокруг него катился в сети дьявола. Священник готов был к знамениям, ждал пророчеств.

Вместе с гонцом, разделив с ним тяготы и опасности пути, в город пришла женщина по имени Мириам. На беду Марии, она столкнулась со странницей на улице, когда та пробиралась мимо осла с крестом на спине, тяжело груженного вьюками с патронами. Мария не обратила внимания на невзрачную прохожую. Зато Мириам сразу заметила веселую девушку в пестром платье и разноцветными глазами, которые светились на черном лице, как драгоценные камни. И серебристый кулон, мелькнувший в вырезе платья, заметила Горбатая Мириам.