Мервин Пик - Титус Гроан
— Вы очень рано встали, леди Фуксия.
Секунду-другую Фуксии, грудь которой ходит ходуном от беготни по лестницам, не удается вымолвить ни слова, наконец она говорит:
— Ты нужен доктору Прюну.
«Это еще зачем?» — спрашивает сам себя юноша. Но вслух произносит:
— Где он?
— В комнате отца.
Стирпайк медленно проводит языком по губам.
— Ваш отец заболел?
— Да, о да, он очень болен.
Стирпайк отворачивается от Фуксии, поскольку мышцы его лица сводит от напряжения судорога. На долю секунды он дает им волю, затем, придав лицу прежнее выражение и вновь повернувшись к Фуксии, говорит:
— Сделаю все, что могу.
С редкостным проворством он проскальзывает мимо нее, перепрыгивает сразу четыре ступеньки и сбегает по каменной лестнице, направляясь к спальне Графа.
Он уже несколько времени не виделся с Доктором. После того, как юноша оставил его службу, в отношениях их возникла определенная напряженность, но в это утро, войдя в дверь Графа, Стирпайк понимает, что ни в его, ни в Докторовой голове не найдется сейчас ни места, ни времени для воспоминаний.
Облаченный в лимонно-зеленый халат Прюнскваллор прохаживается взад-вперед вдоль камина крадущейся поступью кошки, пусть даже и вставшей на задние лапы. Ни на миг не отрывает он взгляда от Графа, который, по-прежнему сидя на каминной доске, следит за Доктором огромными глазами.
При звуке шагов Стирпайка круглые глаза на долю секунды смещаются, взглядывая поверх докторова плеча. Прюнскваллор же не отрывает от Графа цепкого, увеличенного очками взгляда. Сейчас на длинном, эксцентричном лице его нет и следа обычной шаловливости.
Вот этой минуты Доктор и ждал. Прыгнув вперед, он протягивает белые длани и, крепко прижав руки Графа к телу, сдергивает его с каминной доски. В тот же миг Стирпайк оказывается рядом с Доктором, вместе они переносят священную особу на кровать и укладывают лицом вниз. Сепулькгравий не сопротивляется, лишь испускает короткий, сдавленный крик.
Стирпайку хватает одной руки, чтобы удерживать темную фигуру, поскольку та и не пытается вырваться, а Доктор вонзает в запястье его светлости тонкую иглу, впрыскивая наркотик, обладающий силой столь сверхъестественной, что когда они переворачивают больного на спину, Стирпайк с испугом видит, что лицо его изменилось, приобретя меловато-зеленый оттенок. Но изменились и глаза, вновь обратясь в осмысленные, человеческие, столь хорошо знакомые Замку. Пальцы Графа распрямились, когти исчезли.
— Будь добр, задерни шторы, — говорит Доктор, выпрямляясь у кровати в полный рост и укладывая иглу в серебряную коробочку. Покончив с этим занятием, он принимается задумчиво постукивать одним о другой кончиками длинных белых пальцев. Теперь, когда шторы преградили путь свету встающего солнца, окраска лица его светлости выглядит не столь устрашающей.
— Быстрая работа, Доктор.
Стирпайк покачивается на каблуках.
— Что дальше? — ожидая ответа Доктора, он с сомнением прищелкивает языком. — Что вы ему вспрыснули?
— Я не в том настроении, чтобы отвечать на вопросы, милый юноша, — откликается Прюнскваллор, показывая Стирпайку все свои зубы сразу, без всякой, впрочем, веселости. — Совершенно не в том настроении.
— А как же Завтрак? — ничуть не смутившись, спрашивает Стирпайк.
— Его светлость будет на Завтраке.
— Да? — удивляется юноша, бросив взгляд на лицо Графа. — С такой-то раскраской?
— Через полчаса кожа приобретет обычный оттенок. Он будет там… А теперь, приведи сюда Флэя и принеси горячей воды, да, и полотенце. Его надо омыть и переодеть. Поторопись.
Прежде чем выйти из комнаты, Стирпайк, бестонно посвистывая сквозь зубы, склоняется над лордом Сепулькгравием. Глаза Графа закрыты, в лице воцарился покой, которого оно не знало многие годы.
Кровь на щеке
Поиски Флэя занимают изрядное время, но в конце концов Стирпайк сталкивается с ним в устланной голубым ковром Котовой Комнате, через которую оба они ровно год назад, при совершенно иных обстоятельствах, прошли, миновав залитых солнцем котов. Флэй только что выбрался из Каменных Проулков. Он весь в грязи, длинный, нечистый моток паутины свисает с его плеча. При виде Стирпайка губы Флэя по-волчьи оттягиваются назад.
— Чего тебе? — спрашивает он.
— Как ты, Флэй? — спрашивает Стирпайк.
Коты сгрудились на гигантской оттоманке, резные изголовье и изножье которой, покрытые плетением золотого узора, возносятся вверх, будто две волны, восставших и замерших под закатным светилом, с белой пеной меж ними. Коты безмолвствуют и не шевелятся.
— Ты нужен Графу, — продолжает Стирпайк, наслаждаясь испытываемой Флэем неловкостью. Он не знает, известно ли Флэю, что случилось с хозяином.
Услышав, что его светлость нуждается в нем, Флэй непроизвольно кидается к двери, но, сделав один только шаг, приходит в себя и смеривает юнца в безупречных черных одеждах еще более неприветливым и подозрительным взглядом.
Внезапно Стирпайк, не обдумав с обычно присущей ему доскональностью возможных последствий своего поступка, большими и указательными пальцами растягивает глаза. Ему охота понять, видел ли стоящий перед ним тощий человек обезумелого Графа. Вообще говоря, юноша полагает, что ничего Флэй не видел, и стало быть, он, Стирпайк, соорудив совиные глаза, не произведет на него никакого впечатления. Но в это раннее утро Стирпайк совершает одну из столь редких у него ошибок.
С хриплым, надломленным криком Флэй, лицо которого наливается кровью от ярости, вызванной нанесенным хозяину оскорблением, доковыляв до дивана, протягивает костлявую руку, погружает ее в снежный холм, за голову вытягивает оттуда кота и швыряет его в своего мучителя. В самое это мгновение в комнату входит закутанная в плащ грузная женщина. Живой снаряд, ударив Стирпайка в лицо, выбрасывает вперед белую лапку и, когда молодой человек отдергивает голову, пятерка когтей выдирает из его щеки, прямо под глазом, багровый лоскут.
Воздух мгновенно наполняется гневным мявом сотен котов, которые лезут на стены и на мебель и со скоростью света скачут и кружат по голубому ковру, создавая в комнате подобие белого смерча. Кровь, текущая по щеке Стирпайка, кажется, соскальзывая ему на живот, теплым чаем. Рука, которую он машинально поднял к лицу в пустой попытке защититься от удара, переползает к щеке, Стирпайк отступает на шаг, кончики пальцев его увлажняются. Полет же кота завершается ударом о стену — рядом с дверью, в которую только что вошло третье действующее лицо. Наполовину оглушенное животное, у которого между когтей левой передней лапы так и застрял обрывок землистой кожи Стирпайка, рушится на пол и, увидев нависшую над ним фигуру, со стоном подползает на шаг к новой гостье, а следом, сделав сверхкошачье усилие, прыжком взвивается на ее высокую грудь, где и сворачивается, сверкая желтыми лунами глаз над белизною охвостья.
Флэй отводит взгляд от Стирпайка. Вид красной крови, пузырящейся на щеке выскочки, поднимает ему настроение, но радости этой тут же и приходит конец, ибо теперь он помраченно глядит в суровые глаза графини Гроанской.
Большое лицо ее наливается тусклым, ужасным цветом марены. Взгляд напрочь лишен милосердия. Причина ссоры между Флэем и юным Стирпайком ей нимало не интересна. Графине довольно того, что одного из ее котов саданули о стену, причинив несчастному боль.
Флэй ожидает ее приближения. Костистая голова старого слуги остается неподвижной. Неуклюжие руки безвольно свисают вдоль тела. Флэй понимает, какое совершил преступление, и пока он ждет, мир его Горменгаста — уверенность в будущем, любовь, вера в Дом, преданность — все разваливается на куски.
Графиня замирает в футе от него. От близости ее уплотняется воздух.
Голос Графини, когда она отверзает уста, звучит очень хрипло:
— Я свалю его на пол одним ударом, — тяжко произносит она. — Вот что я сделаю с ним. Я разобью его на куски.
Флэй поднимает глаза. В нескольких дюймах перед собою он видит белого кота. Видит волоски на его спине — каждый стоит дыбом, обращая спину в пригорок, поросший жесткой белой травой.
Графиня опять произносит что-то, погромче, но у нее так перехватило горло, что Флэй ничего не понимает. В конце концов, ему удается различить несколько слов:
— Тебя больше нет, ты сгинул. Тебе конец.
Рука Графини, поглаживающая белого кота, неудержимо дрожит.
— Я с тобою покончила, — говорит Графиня. — И Горменгаст тоже.
Слова с великим трудом продираются сквозь ее горло.
— Тебе конец… конец.
Голос ее вдруг возвышается.
— Жестокий дурак! — кричит она. — Жестокий, никчемный дурак, животное! Прочь! Прочь! Замок отвергает тебя! Уходи! — ревет она, прижимая ладони к коту на груди. — Меня мутит от твоих длинных мослов!
