Фрэнк Херберт - Бог-Император Дюны
Монео поглядел по коридору — туда, откуда пришел Айдахо, соображая, каким же путем он следовал. Зная Данканов, он легко догадался, чем именно вызван приступ нынешней ярости.
— Данкан, — сказал Монео, — для незрелых женщин абсолютно нормально, точно так же, как и для незрелых мужчин, испытывать чувство физического притяжения к особям собственного пола. Большинство проходит через это в своем развитии.
— Этому следует положить конец!
— Но ведь это — то, что обусловлено наследственностью!
— Положить конец! И это не…
— О, поспокойней. Стараясь подавить такие инстинкты, только усиливаешь их.
Айдахо грозно на него взглянул.
— Рассказывай мне теперь, будто не знаешь, что сейчас происходит с твоей собственной дочерью!
— Сиона держит испытание, я тебе сказал.
— И что это должно означать?
Монео поднес руку к глазам и вздохнул. Он опустил руку, удивляясь, почему он мирится с этим глупым, опасным, ДОПОТОПНЫМ человеком.
— Это значит, что она может там умереть.
Айдахо был так ошарашен, что гнев его несколько улегся.
— Как можешь ты позволить…
— Позволить? По-твоему, у меня есть выбор?
— У каждого человека есть выбор!
По губам Монео скользнула горькая улыбка.
— Отчего и почему ты настолько глупее других Данканов?
— Другие Данканы! — проговорил Айдахо. — Как они умерли, Монео?
— Точно так же, как умираем все мы. Выпали из своего времени.
— Ты лжешь, — Айдахо проговорил это сквозь стиснутые зубы, костяшки его пальцев побелели на рукояти ножа.
Говоря все так же мягко и спокойно, Монео продолжи:
— Поосторожней. Есть пределы даже тому, что я стерплю, особенно учитывая нынешний момент.
— Здесь все прогнило! — сказал Айдахо. Он указал свободной рукой на коридор позади себя. — Есть то, чего я никогда не приму! Монео невидящим взглядом поглядел на пустой коридор.
— Ты должен созреть, Данкан. Должен.
Рука Айдахо еще напряженней стиснула нож.
— Что это значит?
— Сейчас время, когда Он очень чувствителен. Все, что хоть как-то выбивает его из колеи, ВСЕ, ЧТО УГОДНО… должно быть предотвращено.
Айдахо еле сдерживался на грани того, чтобы применить силу, его гнев обуздывался только чем-то загадочным в поведении Монео, хотя были сказаны такие слова, которые он не мог проигнорировать.
— К черту! Никакой я не незрелый ребенок, которого ты можешь…
— Данкан! — это был самый громкий крик, который Айдахо когда-либо слышал от сдержанного и мягкого в обращении Монео. Удивление остановило руку Айдахо, а Монео продолжил:
— Если тебя одолевает зрелость твоей плоти, в то время, как что-то препятствует твоему созреванию, твое поведение становится просто отвратительным. Не заостряйся.
— Ты… обвиняешь… меня… в…
— Нет! — Монео указал рукой вдаль по коридору. — О, я знаю, что ты там видел, но это…
— Две женщины, страстно целующиеся! По-твоему, это не…
— Это неважно… Юность очень по-разному выплескивает избыток своих сил.
Айдахо, на грани того, чтоб взорваться от гнева, покачнулся на каблуках.
— Я рад узнать тебя, Монео.
— Ну, что ж, я узнавал тебя НЕСКОЛЬКО РАЗ.
Монео наблюдал за эффектом этих слов, словно веревкой опутывавших Айдахо. Гхолы постоянно не могли избежать зачарованности ТЕМИ ДРУГИМИ, которые были их предшественниками.
Айдахо спросил хриплым шепотом:
— Что ты узнал?
— Ты преподал мне ценные уроки, — сказал Монео. — Все мы стараемся развиваться, но если что-то нас сдерживает, то можем направить наши силы на боль — ища ее или причиняя. Незрелая юность особенно уязвима.
Айдахо ближе наклонился к Монео.
— Я говорю о сексе!
— Ну, конечно, о нем ты и говоришь.
— И ты обвиняешь меня в незрелом…
— Именно.
— Я перережу тебе…
— Ох, замолчи!
Монео не владел отточенными всеподчиняющими нюансами Голоса Бене Джессерит, но и в его интонациях чувствовалась долгая привычка повелевать. Что-то заставило Айдахо повиноваться этому окрику.
— Извини, — сказал Монео. — Меня выбило из колеи то, что моя единственная дочь… — Он осекся и пожал плечами.
Айдахо два раза глубоко вздохнул.
— Вы тут сумасшедшие, все вы! Ты говоришь, что, может быть, твоя дочь умирает, и все же ты…
— Дурак ты! — огрызнулся Монео. — Ты хоть как-то представляешь себе, сколь ничтожными выглядят для меня твои заботы! Твои глупые вопросы, твое эгоистичное… — он опять осекся и покачал головой.
— Я кое-что списываю на то, что у тебя есть личные проблемы, — сказал Айдахо. — Но, если ты…
— Списываешь! ТЫ, что ты мне списываешь? — Монео сделал дрожащий вздох. — Это уж слишком.
Айдахо чопорно проговорил:
— Я могу простить тебя за…
— Ты! Ты лепечешь о сексе, прощении и боли… По-твоему, ты и Хви Нори…
— Оставь ее, она тут ни при чем!
— О, да, не упоминай ее. Избавь меня от этой БОЛИ! Ты занимаешься с ней сексом и даже помыслить не желаешь о разлуке с ней. Скажи мне, дурак, можешь ли ты поглядеть правде в глаза перед самим собой?
Ошарашенный Айдахо глубоко вздохнул. Он не подозревал, что в тихом Монео тлеет такая страсть, но это нападение, этому нельзя было…
— По-твоему, я жесток? — вопросил Монео. — Заставляю тебя думать о том, что ты предпочел бы избегнуть.
— Ха!! Владыке Лито причинялась и большая жестокость — лишь ради нее самой!
— Ты защищаешь его? Ты…
— Я знаю его как никто!
— Он тебя использует!
— Ради чего?
— Вот ты мне и скажи!
— Он — наша лучшая надежда увековечить…
— Извращенцы не увековечивают!
Монео заговорил успокаивающим тоном, но его слова потрясли Айдахо:
— Я скажу тебе это лишь однажды. Гомосексуалисты были среди лучших воинов нашей истории, среди самых отчаянных берсеркеров. Они были среди наших лучших жрецов и жриц. Не случайно в религиях устанавливался целибат. Не случайно также, что из незрелых юношей выходили лучшие солдаты.
— Это извращение!
— Совершенно верно. Полководцы уже тысячи веков знают, что извращенные сексуальные устремления превращаются в стремление причинять либо терпеть боль.
— Это то самое, что делает великий Владыка Лито?
Все так же мягко и спокойно Монео сказал:
— Насилие требует того, чтобы ты причинял боль и страдал от нее. Насколько же лучше управлять армией, опираясь на глубочайшие инстинкты.
— Он и из тебя создал чудовище!
— Ты предположил, что он меня использует, — сказал Монео. — Я дозволяю использовать себя, потому что знаю, что он платит цену намного больше, чем сам требует от меня.
— Считая и твою дочь?
— Сам он ничего не жалеет. Почему же должен жалеть я? Думаю, тебе понятна эта черта Атридесов. Данканы всегда были в этом смысле понятливы.
— Данканы! Черт тебя побери, я не буду…
— У тебя просто не хватает мужества уплатить ту цену, которую он просит, — сказал Монео.
Одним сверхбыстрым движением Айдахо выхватил нож из ножен и сделал выпад. Но как ни быстр он был, Монео двигался быстрее отклонившись в сторону, он перехватил Айдахо и швырнул его лицом на пол. Айдахо упал вперед, перекатился и начал пружинисто подниматься, затем заколебался, осознав, что попытался напасть ни на кого иного, как на Атридеса. Монео ведь был Атридесом. Айдахо оцепенел в шоке. Монео стоял, не шевелясь, глядя на него. На лице мажордома было странно печальное выражение.
— Если ты собираешься убить меня, Айдахо, то лучше всего сделать это тайком и со спины, — сказал Монео. — Может, так тебе это и удастся.
Айдахо поднялся на колено, твердо уперевшись ногой в пол, все так же продолжая сжимать свой нож. Монео двигался так быстро и с таким изяществом — словно бы невзначай!
Айдахо прокашлялся.
— Как ты…
— Он очень долго выводил нас, Данкан, многое в нас усиливая. Он вывел нас ради скорости и разума, ради самообладания, и повышенной чуткости. Ты… ты просто устаревшая модель.
~ ~ ~
Вы знаете, что часто утверждают герильи? Они заявляют, будто их мятежи неуязвимы для экономической войны, потому что у них нет экономики, они паразитируют на тех, кого хотят низвергнут. Эти дураки просто не в состоянии оценить, какой монетой они неизбежно должны платить. Эта модель неумолимо повторяется в дегенеративных провалах. Вы видите ее повторяемость в системах рабовладения, состояниях войны, управляемых кастами религий, социалистических бюрократий — в любой системе, которая создает и поддерживает взаимозависимости. Если ты слишком долго пробыл паразитом, то уже не можешь существовать без организма хозяина.
