Яцек Дукай - Иные песни
— Но если бы ты им сказала, как ситуация выглядит на самом деле… Сказала уже кому-нибудь из них?
— Пока что я запретила ей выдавать свое тождество. А как ситуация выглядит на самом деле, мой дорогой Иероним?
— Форма человека может поддаться уничтожению. И не будет больше людей, одна сплошная какоморфия.
— И это должно было бы их встревожить?
— Не смейся. Тебя же это тронуло.
— За этот крик заплатишь мне кровью. Ох… Тронуло ли это меня? Это в мою корону они вторглись. Я защищаюсь. Так что да, это меня тронуло.
Кровь расплывается в хрустально прозрачном гидоре тяжелым, мясистым красным пятном, как будто бы это некий живой организм со средины выедал внутренности Воды. Красные щупальца чудища гонятся за жар-рыбками, а поскольку Госпожа молчит, багрянец догоняет и поглощает некоторых из них.
— Для начала, у тебя есть Король Бурь, — отдышавшись, говорит пан Бербелек.
— Для начала.
— И, возможно, Урвальд из Земли Гаудата.
— Возможно.
— Наверняка, Шулима установила какие-то контакты. Я знаю, что разговаривала с Чернокнижником.
— Ты все еще не мыслишь, как стратегос. Допустим, каким-то чудом я соберу этих несколько кратистосов, и вместе мы вдавим адинатосов в керос. Что увидят остальные кратистосы?
— Лунную Ведьму во главе могущественного союза. Да, ты права, Седьмая Война Кратистосов.
— Я же говорила: гордиев узел.
— Тогда чего мы ждем?
— Оказии. Исключительного момента, стечения обстоятельств, которое всех застало бы врасплох. Когда живешь тысячи лет, начинаешь ожидать неожиданного; в конце концов, любой шанс придет к тебе по собственной воле и спокойно положит тебе голову на коленях. Нужно только терпеливо ждать.
— Ты говоришь о десятках лет.
— Да.
— Или сотнях.
— Да.
— По-моему, я знаю третью цель Шулимы: продолжать поиски, поиски моих преемников.
— Иероним, Иероним.
— Вы такие ужасно терпеливые, готовите оружие, не зная, а воспользуетесь ли им вообще; этот или только пятый, десятый, сотый, лишь бы иметь кого-нибудь под рукой, когда шанс наступит; а тем временем: острить его и чистить, чтобы не заржавело. А если я не захочу ждать? Собираешься пленить меня здесь? Что? Я обманулся бы и поверил тебе. Ты можешь иметь стратег оса, а можешь — послушного пса, но не того и другого в одной Форме. Так на что рассчитываешь? О, вне всякого сомнения, она твое дитя, Жестокая Мать, несколько более слабым, но верным. Я знаю вас. Познал вас.
Ее кожа в прикосновении удивительно холодная; это нормальная температура человеческого тела, но на Луне застает врасплох, словно обжигающий лед.
— Откинь голову, гляди вверх, разве тоска не сжимает твоего сердца от одного только вида? Ох, ведь ты знал, что придется заплатить за каждое мгновение гордости.
Бешеный осьминог крови атакует пырыб; багровое чудище мутит пруд, эта вода уже не чистая, кровь стратег оса в кружении антоса принимает форму ворожбы — вот чей только это антос, кому ворожит, зачем эта жертва…?
— А теперь уже иди, иди, затеряйся в Лабиринте.
Идет.
* * *Поскольку ритуал является самой сильной формой, двор имел вид треугольника. Звери выходили с севера, танцоры ожидали под южной стеной. Их натертые горячими маслами тела лоснились в блеске вечномакины, приводящей в движение эту часть Лабиринта. Пан Бербелек приостановился на мгновение на второй террасе, под алыми арозами сада, проплывавшего как раз над двором. Публика свистела и хлопала в ладоши, когда танцоры перескакивали над страшными животными и заново организовывались в новые формации еще до того, как чудовища успевали снова набрать разгон. Играла музыка. Пан Бербелек нервно царапал шрам на шее; прикосновение кируффы, пускай и сотканной из легчайшего земного шелка, к тому же и не застегнутой, раздражал распаленную кожу. Продавец жар блок убрался с дороги, лишь только перехватил его взгляд. Пан Бербелек шел в туче холодного гнева; бродячие собаки, о которых он даже и не подумал, чтобы отогнать их пинком, убегали, скуля, будто их ударили. На третьей террасе происходили танцы другого рода, хотя и под ту же самую музыку. Здесь он тоже приостановился — эти движения и ритм были ему незнакомы. Лунные обычаи сохранили в себе нечто из натуральной дикости и жестокости, которые предшествовали времена цивилизации и кратистосов, и следы которых невозможно стереть из Формы человека. В тени, под деревьями, продавцы разливали в этхерные кубки и чаши пылающее вино. Здесь, в свою очередь, на мягкой траве и теплой земле, танцевали босиком под мелодии флейт, барабанов и китар. Какое-то торжество, свадьба, рождение, молитва Госпоже, праздник плодородия? Распознать не удавалось, он был здесь чужим. Светловолосая лунянка в непристойно короткой юбке, открывавшей чуть ли не половину икры, протанцевала к пану Бербелеку, присела в легком реверансе, заговорщически улыбаясь, и потянула его в центр круга. Это было настолько неожиданно и настолько не соответствовало его нынешней морфе, что он инстинктивно поднял руку для удара, но с огромным усилием сдержался. Женщина показала ему движения, повела под музыку, в какой-то степени даже навязала ему собственную Форму, что Иероним даже ответил сухой усмешкой на ее улыбку. Они лавировали между других танцоров. Женщина присматривалась к землянину с возбуждающей наглостью — широко раскрытые, немигающие глаза и таинственная усмешка. Через минуту пан Бербелек уже перестал отсчитывать шаги и отмерять про себя ритм. Вокруг ее левого соска кружил этхерный перстенек, в столкновении с белым шелком кируффы издающий протяжный свист и пробуждающий в ткани волны невидимых искр, дополнительно раздражавших кожу Иеронима. Потом они пошли под пепельные деревья, где он выпил пламенного вина. В медленно вращавшемся кратере кубка смешивались жидкость и огонь, не до конца различимые, так что Иероним до конца не был уверен, что же стекает по его гортани. Он даже не вспотел. И тут дрожь прошла по его спине. Светловолосая лунянка прильнула к его боку, поцеловав его в щеку, еще до того, как он успел повернуть голову, подняла к своим устам его руку и укусила в запястье, тут же присосавшись к ране. Пан Бербелек повалил женщину на землю, облил огнем. Та лишь усмехалась, облизывая губы.
— Она пометила тебя, вошла тебе в кровь, всегда вас узнаю, ты умрешь ради нее.
Пан Бербелек пнул ее и, не оглядываясь, ушел.
Та что-то еще кричала вслед, но он не понимал слов, искаженных лунным акцентом.
На четвертой террасе было немного людей, здесь уже начинались лабиринты жилых беседок. Музыка осталась за паном Бербелеком, он стряхнул с себя ее форму. Начал шепотом ругаться по-вистульски. Замолк, лишь прижав раненное запястье к губам — намерение было другим, но точно так же пил горячую кровь; соленая, железистая мазь клеилась к языку. Нет, теперь уже поздно, яда Иллеи не отсосешь. Он шел, глядя на небо, пытаясь выстроить в голове спутавшиеся созвездия вечномакин по отношению к Земле и пытаясь вычислить, где, в связи со всем этим, находится теперь Амазонская Спираль, квартал в четвертом Лабиринте, где своей рощей владеет Омиксос Жарник — ибо именно там остановился пан Бербелек на время визита у Иллеи Потнии. Или, возможно, до конца жизни. Плененный! Стратегос Луны, ха-ха! Он сплюнул кровью.
Пляски небесных перпетуа мобиле окончательно закружили ему голову, присел в первой из открытых беседок. В их заросших паровыми вьюнками стенах были оставлены отверстия для каменных блоков с вырезанными на плоской вершине шахматными досками; фигуры ждали, расставленные на своих позициях. Это был Лабиринт Шахматистов. Едва пан Бербелек присел, в отверстии над каменной доской появилась худая детская рука. Иероним поколебался, но сунул руку в карман и бросил мальчишке (а может и девчонке) самую мелкую иллейскую табличку.
В шахматы можно играть двумя способами: с противником или с его фигурами. С противником играют лицом к лицу, человек против человека, воля против воли, расположение фигур в этом случае представляет собой лишь отражение степени подчиненности одной формы другой. Понятно, что разум и опыт играют свое значение, но они остаются на втором плане, не они решают.
Но можно играть против фигур, против абстрактной стратегической проблемы, представленной перед тобой на шахматной доске — неважно, кем, возможно, что и никем, миром, с превратностями которого сражаешься вслепую, не спрашивая о Причине и Цели. И в игре по этому, другому способу, значение имеет только разум; таким путем раб может победить кратистоса. Посыльный бегал в лабиринте шахматных беседок, перенося ходы с разделенных между собой досок. Партии складывались, вероятнее всего, в соответствии с системой занятых мест и актуальной конфигурации сопряженных с ними вечномакин Лабиринт. Наверняка партнеры в игре менялись между очередными партиями. Прижав амулет к носу, пан Бербелек легко выиграл первые две партии; в третьей пошел на уничтожение, приканчивая противника в зажиме между двумя эле фантами; в четвертой белые сдались ему еще в дебюте; пятая партия была самой сложной: оба игрока действовали чрезвычайно осторожно, многократно страхуя каждую фигуру и выстраивая многоэтажные ловушки; пан Бербелек забылся в игре, он забыл про горящие раны, про страшную Госпожу и нечеловеческую Форму, Искривляющую мир — вновь перед собой он видел лишь чистую и ясную стратегическую проблему, вызов для ума и увлекательную красоту логической конструкции, именно такую красоту он обожал, именно такую красоту творил, четкое и блестящее ваяние внутри собственного разума, логичные меканизмы неизбежной победы; победил он и теперь; а шестая партия — очередная безжалостная резня.
