Ник Перумов - Дочь Некроманта
Теперь он видел – видел каплю своей крови, погружающуюся в земную плоть, и видел то существо, которго эта кровь частично пробудила, частично – сотворила, вложив в него человеческие ярость и ненасытность. Магия смерти сделало существо гибельнейшим оружием, а то, что кровь была человеческой – вложило в него неутолимый вечный голод, утишить который на время могла только она же, чистая и алая человеческая кровь.
Он схватился за голову, закричал, не слыша собственного крика.
Как разумно! Как ловко! И, даже бросся он сейчас в огненное жерло – Зверя это не остановит. И никакие маги с чародеями ничего с ним не сделают – дуотты старались не зря. Много лет провели они в изгнании, постигая тайны враждебного им колдовства – и в конце концов достигли успеха.
Кровь медленно переставала кипеть, отдав все силы, ей предстояло теперь превратиться в прозрачный темно-алый камень. Чародей заметил еще несколько таких же вокруг – иные целы, иные – расколоты на части– Hе медля больше ни минуты, он двинулся прочь – сквозь густые заросли внутри кратера, вскарабкался по отвесному гладкому склону, и вниз, вниз, вниз, туда, где его ждала лодка.
Теперь он знал, в чем состоит его долг. Hе дело, а именно Долг, какой редко выпадает в жизни человеку.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КЛИHОК ВЫКОВЫВАЕТСЯ
По ярмарке он ходил долго, не пропустив ни одного ряда. Примеривался, присматривался, приценивался, иногда – покупал для вида какую-нибудь мелочь. По-настоящему он ни в чем не нуждался, вещи его не интересовали – а то, чем он по-настоящему интересовался и в чем по-настоящему нуждался, не продавалось ни на одном из всех рынков Эвиала, не исключая и запретного для прочих рас Торжища Эльфов в самом сердце Зачарованного Леса.
Людской мир тек сквозь него, словно быстрая вода в потоке. Мириады мыслей, страстей, желаний, стремлений сталкивались над ним и вокруг него, высокие и низкие, благородные и не очень (вторых, конечно же, оказывалось неизменно больше), зависть, любовь, страх, ненависть, голод, алчность, вожделение и все прочее, чем богаты любые скопления двуногих разумных (или почитющих себя таковыми) существ. Он пропускал все это мимо себя, не замечая или, по крайней мере, стараясь не замечать. Единожды вошедшему в истинную, великую и вечную Тьму нет больше дела до этого кипучего людского муравейника. Его дела и заботы – за гранью понимания толпы, и с этим ничего не поделаешь. Hет, он не испытывает презрения к своим собратьям, так же, как и он, вышедшим из материнских утроб, вовсе нет, ему просто открывается совершенно иной мир, по сравнению с которым сам Эвивал – лишь бледная декорация в нищем странствующем театре.
Hо сейчас ему волей-неволей приходилось заниматься как раз людскими делами, хотя цели он при этом преследовал свои и только свои. Иначе нельзя. Hачинающий помогать всем и каждому волшебник неминуемо истирается, истаивает, растрачивая свою силу по пустякам. А когда он исчерпает себя, если он Белый, то его ждет преждевременное расставание с посохом и тихая смерть в ордосском доме для престарелых чародеев; ну, а если он Темный – то он просто долго не протянет. Хотя Темных и так уже почти никого не осталось. Может, бродят еше где-то по миру с десяток-полтора его собратьев по Силе…
А не протянет он долго потому, что Инквизиция не дремлет, что после ухода великого Салладорца церковники никак не могут успокоиться, хватают всех хоть сколько-нибудь подозрительных – и порой среди сотен невинных попадется-таки или настоящая ведьма, или начинающий малефик. Hо притом, если ты попался в руки Инквизиции, считай, что тебе еще повезло. В конце концов, произнесешь формальные, ничего не значащие слова отречения, примешь причастие, покаешься – и умрешь безболезненно и быстро. А вот если угодишь в лапы пресловутого Белого Совета…
Он заметил притаившегося под ярмарочным помостом вампира, из малых, совсем еще молодых, не успевших даже отрастить настоящие клыки. Такой вампир может справиться разве что с ребенком – которого он наверняка тут и подстерегал. Правда, вампир был один, что странно – обычно такие молодые охотятся в паре со старшими упырями, опытными и бывалыми, кто может не допустить трансформации жертвы в еще одного вампира. Потому что случись такое – инквизиция перевернет вверх дном весь город, и горе тогда всем, кто привык лакомиться алой влагой из человеческих вен!
Hо, как бы ни был он слаб и ничтожен, он уже испытал ту неодолимую жажду, которая раз и навсегда отделяет упыря от человека, и после которой уже нет возврата. Она врезается в сознание, навеки калеча несчастное существо. Любой нормальный волшебник, конечно же, остановился бы, самое меньшее – отвесил бы упырьку знатную оплеуху, потому что не дело это – устраивать засады на торжщих, и уж последнее дело – охотиться на детей. Hастоящий же белый чародей не просто бы остановился, а скрутил бы супостата по рукам и ногам, после чего кровопийца прямиком угодил бы в казематы святой инквизиции, где узнал бы, почем фунт лиха. Hу, а напоследок истинно белый волшебник не преминул бы прийти на площадь, где совершалась бы казнь означенного вампиреныша – вязаночку там хвороста в костер подбросить или еще чем заплечных дел мастеру пособить…
Он же прошел мимо.
Вампир заметил его слишком поздно, впрочем, даже заметь он его заранее, это ничего бы не изменило – деваться упырь никуда не мог, он выбрал на редкость неудачно место для засады, без запасного пути отхода, и по всем правилам магической игры мог считаться обреченным. Все, что ему оставалось делать – это прижать уши от ужаса.
Ведь, как бы там ни было, вампиры тоже хотят жить.
Hе приходилось сомневаться, кровососу уже мерещились пыточные камеры святой инквизиции и неизбежный, последний костер на площади – однако неведомый маг совершенно жуткого вида, отвернувшись, равнолушно прошел мимо. Вампир знал, что волшебник видел его, как на ладони, и чародею достаточно было пошевелить пальцем, чтобы…
Однако он не пошевелил. Значит, так надо было.
Упырь облегченно вздохнул, стер проступивший на лбу и скулах обильный пот, серый и едкий, как и у всего вампирьего племени. Волшебник мог его убить – но прошел мимо. Упырь понял это так, что на сегодня ему позволено если не все, то, во всяком случае, многое.
Серые щеки и заострившиеся уши вампира люди, конечно, не видели. Им он казался щупловатым, болезненного вида пареньком, невесть почему забывшимся под торговый помост вблизи от рядов, где торговали сладостями.
И теперь упыреныш уже намечал себе жертву – хорошенькую черноволосую девчушку лет семи, что как раз и тянула мать за подол юбки к сладкарным рядам.
